Новости о посаженных за написанные в соцсетях слова, за комментарий в закрытой группе, новости о делах за картинку столетней давности в забытом аккаунте, за слова, сказанные по телефону… Не сказать, что все идут в тюрьму с гордо поднятой головой — многие предпочли бы такой судьбы избежать. Но это продолжается.

Не сказать, что мы не догадывались и о том, о чем сообщил ТАСС глава Центра цифровой экспертизы Роскачества (организации, учрежденной распоряжением правительства РФ от 30.04.2015). «Чтобы сохранить свою конфиденциальность, лучше воздерживаться от обсуждения чувствительной информации в непосредственной близости от умных устройств, — заявил Сергей Кузьменко. — Принцип их работы предполагает постоянный анализ звукового окружения. Учитывайте также, что любая фоновая речь может фиксироваться и использоваться для формирования точного профиля пользователя, включая интересы, повседневные привычки и даже маршруты». ТАСС со ссылкой на Роскачество советует держать микрофоны умных устройств выключенными (когда они не используются по прямому назначению), «этот же принцип стоит применять и к другим устройствам, например, камеры на ноутбуках можно закрывать специальными шторками».

Добавьте к этому кучу камер на улицах, системы распознавания и т.д. Наехал на стоп-линию перед перекрестком, в машине один, ни с кем это не обсуждаю, захожу домой, включаю компьютер, естественно, никакого штрафа еще не пришло, но мне «Яндекс» вдруг подсовывает статью о ПДД как раз в этой части, о штрафе, перспективе его оспорить — ну, всё вот это. Через час жена говорит — не по телефону, дома, а никаких колонок, никаких «Алис» и «Марусь» у нас нет — что-то о новой сковороде, и у меня начинает всплывать реклама сковородок с привязкой к нашему дому. И у сына в ноутбуке. Это типичные сцены, вероятно, для всех. И это какой объем информации о нашей семье накоплен — притом что никого из нас нет ни в соцсетях, ни в «Яндексе», персональные данные оставлялись только там, где не оставить было нельзя, геолокация в устройствах отключена…

И вот некоторое время назад раздается совершенно неожиданный и по-своему поразительный звонок: студенты одного большого университета, никак не связанные с журналистикой, приглашают выступить у них (обойдусь без деталей — им еще учиться). Последний раз подобное случалось в прошлой эре, в начале нулевых, и я объясняю, что даже если я вдруг соглашусь, ничего у них не получится, мероприятие отменят. Поэтому лучше — для них же — и не пытаться его проталкивать. Позже перезвонили: так и есть.

Кто я такой, чтоб лекции читать. Но сам хотел бы у них кое-что прояснить. Давно меня мучает: о чем они бесконечно говорят по телефонам? А если не говорят, что они там высматривают?

***

Не говорил бы о страхе, хоть он сейчас и главный. Разве что об элементарной осторожности, если угодно — о гигиене.

Начал бы так. Знаете, почему пираты ходили с черными повязками, перечеркивая лица? Что, всем по одному глазу выбили? Нет же, просто пираты обретались на тонкой линии между светом и тьмой. Солнцем на палубе и тьмой в трюме. Чтобы видеть и там, и там, чтобы не щуриться на свете и чтобы не ждать, пока освоишься в темноте, короче, чтоб не облажаться ни в тени, ни на свету, глаза разделили. (А чтоб не облажаться и после смерти, они вставляли себе золотой зуб, выбивая здоровый. Это не для форса, не для красоты, а чтоб их было на что схоронить и помянуть.)

Пираты не могли позволить себе быть уязвимыми.

И еще англичане исчерпывающе сформулировали: обедая с дьяволом, пользуйся длинной ложкой. Так вот, имеющие смысл разговоры — о длине ложки.

Мне кажется, ничего принципиально нового Россия сейчас не переживает, даже в благословенные или лихие (кому как) 90-е требовалось «следить за базаром». Более того, тогда за слова отвечали быстрее и радикальней, поскольку право на насилие было распределено равномерно по ландшафту. Ну, может, у меня профессиональная аберрация — с кем только не приходилось тогда общаться. И ложка была у меня очень длинной. Переходил дорогу на зеленый, в носу не ковырял. Вовремя вносил коммунальные платежи. Не бросал бычки мимо урн. Я не давал поводов, не позволял обнаруживать свои слабости, у меня они — если и были — пропали. Сама безукоризненность — вот кто я был. Единственный патрон из «Калашникова» (еще из армии, на память) — выкинул.

В компьютере, когда он появился (это уже вторая половина 90-х) — ничего сомнительного. А потом, уже в другом тысячелетии, когда появились смартфоны, все никак не мог понять: почему россияне так охотно их покупают? Все равно как мыши, до того относительно свободно бегавшие в клетке с медведем, теперь бы пищали и дрались за право попадания в персональную мышеловку… Во всяком случае жизненный и профессиональный опыт никогда не позволял даже задуматься о том, чтобы пользоваться смартфоном. С каждым новым гаджетом, с каждым подключенным и запароленным сервисом ты все уязвимей. И если б только ты — ведь там есть телефонная книжка, список контактов, следы, оставленные контактерами. Ты уверен, что всех этих людей можно не беречь?

Если уж так необходима мобильная связь — телефон кнопочный: чтоб никого невольно не подставить. СМС стираются тут же, по получении.

Как понимаете, уже тут студенты в лучшем случае подняли бы меня на смех. Но попробовал бы договорить. Если б восьмиклассники из Канска пользовались кнопочными телефонами, не было бы никакого дела анархистов. Кстати, те из них, кто юзал кнопочники, — реально отскочили.

Не было бы десятка других дел, все содержание которых вытащено из смартфонов, вот что я сказал бы студентам. Зачем вам собирать компромат на себя, какая необходимость? Что такого в этих смартфонах, что вы пренебрегаете известными рисками?

Тем более мобильный интернет в стране теперь неустойчивый. Вот он есть, а вот его нет. Заведите дома компьютер, ноутбук, не знаю, планшет, подключитесь к домашнему Wi-Fi, вы их сможете хотя бы выключить, когда к вам придут, заблокировать (хотя бы до консультации с адвокатом), если в чем-то не уверены. При этом постарайтесь никогда не пропадать с радаров, быть на виду. Быть как бы прозрачными, раз такая пошла жизнь. Почта — на Mail.ru, браузер — «Яндекс». Это так унизительно — все эти уловки, обходы, заметания следов. Будьте на первом плане. Лист прячут в лесу, песчинку — в пустыне (как и верблюда).

И — никаких аккаунтов в соцсетях, ни на каких площадках, никаких бесплатных сервисов. Грязь не обязательно для того, чтобы в нее вляпываться. Сомнительное удовольствие. Чуть не каждый норовит оставить в ней след: может, хватит? Смешно же читать, например, о травле в сетях. А ты не ходи туда — и не затравят. Выдерни себя оттуда, как штекер. Вокруг тебя мир. Будь его пользователем, если что, пользователем своих ног и рук, для чего-то же они даны тебе, Бог щедро нас вознаградил за бессмыслицу всего остального кругом, за все тяготы земной доли. Будь не пользователем VK или фейсбука*, а — ножа и топора, подзорной трубы и компаса, всех этих осязаемых, фактурных, пахнущих вещей, будь пользователем планеты, для чего-то же она круглая. Совместить не получится, это разные типы мышления: или ты вдруг видишь, что Гоген жив, и любуешься его очередным холстом (хотя, может, Господь просто подсмотрел у него и сляпал такое же), или ты думаешь, с какого ракурса лучше это снять.

Зачем оцифровываться, а потом страдать, что твою цифровую личность там гнобят или банят или вовсе у тебя ее отнимают, лишая аккаунтов или чего там еще (а в тюрьме с ней вовсе разлучат), если это для многих поколений было невыносимо — когда их лишали имен в пользу цифр. И еще при живом Сталине в особлагах начались, а уж после его смерти развернулись в полный фронт бунты, когда зэки и зэчки требовали в первых строках не чего-то шкурного, а отмены номеров и возвращения реальных имен. (И впадали в ступор, а зэчки, по воспоминаниям, даже ревели, когда понимали, что номера с ними теперь навсегда, их не стереть — фуфайки-то выцвели, а под спарываемой тканью с номером остались чистые черные квадраты.)

Расскажите мне, какой смысл в соцсетях? Я и раньше его не видел, а сейчас и подавно. Людей делают видимыми (они сами делают себя видимыми, страстно к этому стремятся), чтобы их затем с коровьей лепешкой сравнять, разобрать по косточкам и на косточки. Так зачем? Великий Бернард Шоу сказал: «Научитесь никому ничего не рассказывать и тогда все у вас будет хорошо».

Какая заслуга или подвиг в том, чтобы тебя поймали в сеть? Чтобы тебя постоянно имели в виду? Или, что сегодня одно и то же, — просто имели? Даже если ты вдруг вообразишь, что тебе самому для чего-то все это надо — для работы, раскрутки, самопиара, самовалидации, ты же все равно становишься участником чужого, не твоего сценария, позволяешь пользовать тебя, манипулировать тобой. А уж если ты действительно что-то из себя представляешь и можешь быть полезен — тут тебе и конец. И даже из этого конца сделают какую-нибудь забавную финтифлюшку.

Не дадут больше спокойно купить лишь килограмм сахара или сотню листов бумаги и карандаш, написать письмо или выпить чашку кофе… С вами будут разговаривать инструменты, предметы, скрывающие муть, ничто, точно эта неодушевленная пластмасса действительно что-то из себя представляет. Вот топор, лодка, весло, карандаш, ведро себе такое не позволяют, а приоткроешь ноутбук — и начнется язычество в худшем из худших смыслов. Это интереснейший феномен — вещи вдруг начали добиваться от нас, их вроде хозяев, чего-то, ответов на их глупые вопросы, даже мусорная корзина в твоем компьютере грузит тебя своими проблемами. Не мычит, не охает, это бы ладно, — разговаривает сложносочиненными предложениями. Ты с людьми-то сто раз подумаешь — вступать ли в диалог, а тут девайсы и гаджеты. Разговаривайте друг с другом, меня нет. Метавселенные…

Это феномен — разговоры всех со всеми, дар речи у пыли и праха, у пустоты. И это тупик, потому что в итоге это станет рабством, суицидом, перечеркиванием всего, что было тут, в этом мире; уже не важно, кто ты и какой, что ты сделал, важна лишь оцифрованная информация о тебе, важна не жизнь, а некий набор алгоритмов; человека, отсутствующего в соцсетях, мессенджерах, возьмут далеко не на всякую работу, и так уже давно. Это как если бы вы никогда не брали кредитов, а потом пришли за ними. Вас нет, вас не видно, значит, вы подозрительны. Вас заставляют оставлять следы, чтобы когда-нибудь потом предъявить их вам, спросить за вашу глупость четвертьвековой давности, какой-нибудь лайк или репост.

Значит — что? Не брать кредитов и не устраиваться на работу?

И никаких гаджетов, никакого интернета, никаких банковских карт, только бумажная и металлическая наличность, а лучше золото в песке или слитках, никаких прогулок под видеокамерами, балаклаву не снимай даже любя или спя, а спи в позе зародыша и ни в коем случае не спи дважды в одном месте, уходи в тайгу, не бросай ничего в реку, передвигайся по ветру, а если что и бросаешь на оставляемую позади землю, то только соль и перец, перец и соль, и главное — не думай, не думай никогда, вообще не думай: приспичит — научись выть волком. И вой.

Старый дурак, скажете. Топор и пила, ага. Компас и брам-шкотовый узел. Наставления социофоба, скажете, премудрого пескаря (у Щедрина точней — «пискаря»). Лучше сразу помереть, а то как бы чего не вышло.

Но — это мимо, не про то. А про что тогда?

Против динозавра у тебя нет шанса, как с ним не бейся. Он тебя сожрет. Но у него мозг с теннисный шарик. Выйди из поля его зрения, в сторону, где он тебя не видит, — и он тут же о тебе забудет. Стань для него незаметным. Попаданцы в каком-то фантастическом рассказе, прочитанном мной в детстве, быстро в этом разобрались. Вот секрет если и не победы, то жизни здесь, на родине слонов, мамонтов и динозавров.

Прикидывайтесь, косите, бликуйте или не отсвечивайте, сливайтесь с местностью или ускользайте в расфокус. И они тоже для вас невидимыми станут, станут собой, потому что нет в них ничего, они не интересны. Никого ни с кем не сравниваю, но какой интерес в Риме был для первых христиан?

Не то чтобы изгоями будьте, это неточное слово, и это не ваше… Живите так, чтобы вас не узнавали, чтобы по вам скользили глазами, не останавливаясь.

Искусство в том, чтобы стать для них глюком, зыбким маревом, миражом, чтобы они, все эти упыри-банки-корпорации-шоубиз-сети-политика, весь этот каннибальский мейнстрим, не могли вас найти, чтобы замстило им, отуманило, чтобы забыли они вас так, будто никогда и не знали, это не так сложно — параллельные миры, это кайф. Просто будьте сложнее, чтобы троилось в их глазах, чтоб они не могли сосредоточиться на вас. Чтобы лишь некий неуют, сквозняк, но откуда дует? Не попадайте в их картину мира, в их логику, выпадайте из нее. А иначе — нелепый забег длиной в жизнь и сплошь из драм. А то и трагедий.

Не ходите, короче, этой дорогой, нет там ничего. Вот, вы знаете, есть у нас красивая птица кедровка. Она не шелушит пустые шишки, не тратит сил. Она знает заранее, где ореха нет. А другая красивая птица-певица прямо сказала о тех местностях — «Пустая пустота».

Ведь это только кажется, что есть какая-то разница между цифровой реальностью и колхозами, что принуждения нет. Загоняют в новый мир, в счастье все той же комиссарской рукой. Весь мир — насилие.

Только сейчас из тебя, человека, делают не колхозника, а юзера, пользователя всевозможных сервисов, тебя заключают в лабиринт, тебя выносит в поток, закручивающийся в воронку, это все тот же смыв унитаза, далее по бесконечным трубам, у тебя воруют твою жизнь, твое время, судьбу. Ты сам отдаешь.

…Конечно, нечего сказать, хорошо я выгляжу со своими назиданиями. Если не тупорылой рыбой, так страусом со своей умной башкой, зарытой в песок: раз он никого не видит, то и его не видят, здорово придумал.

В действительности бедный страус, как и еще некоторые южные птицы, вынужден в песок прятать яйца. Куда еще? И потом зарывает морду с клювом туда из лучших побуждений, заботясь о детях: яйца с ними, с детьми будущими, переворачивает. Чтоб вас не пережарило с одного бока, а другой не покрылся инеем.

Видел я, как люди — а не страусы — пытаясь спрятаться, бьются головой в бетон и железобетон. Обычно слишком поздно бьются.

Опыт старших на самом деле применим: как бы ни менялась реальность, в основе она остается собой, чугунной. И — полной щелей и зазоров.

…Под Красноярском есть мистическая деревня Борлок. В ней, например, в 1937–1938 годах люди проходили мимо загребущих рук НКВД, просыпались сквозь чистые пальцы чекистов и жили свою жизнь дальше. Деревня преимущественно латгальская. Еще немного русских, белорусов, поляков, немцев. То есть ее зачистить должны были неминуемо, людей тогда брали в рамках нацопераций — за то, что ты поляк, немец, латгалец, эстонец, латыш. Но братья и сестры тех, кого в соседних селах уже взяли и отправили на расстрельные полигоны, — жили.

С рациональных позиций необъяснимо. Мы ездили в Борлок с Алексеем Бабием, главой красноярского «Мемориала» (ныне ликвидированного как юрлицо — это юрлицо в свою очередь было одним из учредителей международного «Мемориала», признанного государством «иноагентом» и ликвидированного): он впечатывал все эти фамилии и биографии в несколько строк в многотомную Книгу памяти, он оцифровывал все эти роды, и вот всплывал остров компактно сохранившихся осколков этих родов. Почти все за единичными исключениями прожили свою жизнь. Не в расстрельный ров упали. Почему, как? Бабий составлял таблицу в «Экселе», где располагал все эти семьи националов сначала по алфавиту, потом смотрел по датам ареста, населенным пунктам и т.д. и т.п. Складывал пазлы. В них зиял провал, пробел, пауза — там уместился Борлок. Он и сейчас не очень-то позволял обнаружить себя, выскальзывал, выворачивался — мы с Бабием натурально блуждали, прежде чем вышли на кладбище. Хотя в Борлоке нам несколько человек и очень подробно объяснили, где это.

Есть приемы. Конечно, не невидимости. И не мимикрии. Тут другое. И эти технологии, инструменты, модели эффективны. Проверено. Упомяну лишь несколько обстоятельств.

Раньше эти люди жили в Креславке и некоторых других деревнях Краснотуранского района, это юго-западнее. За шестьсот верст. Неблизко. И вот, казалось бы, странное для крестьян решение — бросить землю, хозяйство и одним днем уйти — в зиму 1937–1938 года. В новой деревне на ночь мужики уходили в тайгу: районное НКВД (и здесь, как и там, откуда они пришли), выполнявшее план по латвийским шпионам, имело привычку приходить именно по ночам. Как-то чекисты пришли не ночью, их встретили с ружьями. Но это по рассказам, достаточных доказательств мы не нашли.

Скорее, все же сыграло другое: деревня — тупиковая, непроездная и по сей день, и даже сейчас с трех сторон, исключая юг, к Борлоку вплотную подступает тайга, и отсюда она на сотни верст, ищи-свищи, сугубо ботаническая и зоологическая реальность, без всех тех ужасов, что придумал поверх нее человек.

Так дожили до бериевской оттепели 1939 года. В Красноярске и вовсе перестали расстреливать еще за два месяца до ее наступления — словно отшептали, заговорили кровоистечение. Большой террор формально в СССР закончился в середине ноября 1938 года, однако в Донецке расстреливали по 200–300 человек в день без остановки вплоть до начала декабря 1938-го, в Крыму расстреливали, а в Красноярске и Новосибирске с середины сентября уже все закончилось. К высшей мере приговорили 1690 человек, и ни один (!) расстрельный приговор тройки не исполнили. Впоследствии почти все получили пересмотр дел: и либо свободу, либо небольшой срок.

Может, разгадка борлокского феномена именно в этом, в том, что латгальцы просто выиграли время, протянули его? И в том, что по многим городам Красноярского края ездила одна расстрельная команда, и она просто не успевала, выдохлась, осенью у нее дошли руки только до тех, кого приговорили еще в мае 1938-го. Это всегда тяжелая работа — даже не расстреливать, просто сажать.

«И бесы веруют и трепещут», и у бездны есть правила, пределы, а значит, возможно выйти за флажки и уцелеть, обмануть судьбу. Даже, казалось бы, основа основ, скрепа, продуманная веками система гостеррора давала сбои, есть естественные ограничители, люди обходили ее, становились для нее невидимыми.

Борлок, с которого выдачи нет, лишь остров этого архипелага.

Бегать вниз по карте и вверх, не воин, но хотя бы путник, не идти ни на какие контакты и сделки, не сдаваться до последнего, не признавать несуществующей вины — ни перед людьми в форме, ни перед доброхотами в штатском, и так — дотерпеть, дожить. Пусть это будет лишь перекур, передышка, бериевская или хрущевская, но прожить чуть больше своей жизни, но успеть чуть больше передать детям.

Так-то у НКВД весной и летом 38-го и до латгальцев в Борлоке руки бы дошли. По всему выходило — время на приведение Борлока к общему знаменателю было. Но что-то помешало. Что-то еще, значит, там было. Да, не бросаться в глаза, не путаться под ногами, не стоять мишенью. Но: Борлок в реальности-то под боком и у Емельяново (райцентра), и от Красноярска. Куда как ближе к комиссарам, чем та же Креславка, откуда крестьяне пришли.

Они с дальнего плана перешли на первый… Помните, с чего начинали, это странное пожелание — быть на первом плане? И я совсем не за то ратую, чтобы уходить в лес, прикидываться ветошью, становиться закорючками-заметками на белых полях, маргиналиями (с латыни marginalis — «находящийся на краю»). У нас тут и так вообще-то край, дальше некуда, — Красноярский. Нет, живите нараспашку, вы свободные люди, и вам выпало счастье родиться в самой свободной стране мира, и никогда не забывайте этого, чтобы вам ни вбивали в голову. Вот Сибирь, а вот Урал, а вон есть еще Влад, Владивосток. Россия — свободная, твердо стойте на том. И если даже это не совсем так — так будет.

Главное — не пытайтесь наводить миру резкость на вас. Он, если что, и сам справится, забейте.

И выкиньте свои смартфоны. Ну или хотя бы почаще выключайте их, как вот теперь советует даже Роскачество.

Красноярск

* Входит в компанию Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в РФ.