Есть такое явление — «систематическая слепота». Его описал Карл Юнг в работе «О психологии бессознательного»: пациент видел все, кроме человеческих голов. В несколько метафорическом смысле это относится к любым аспектам человеческого поведения и научного поиска. Когда-то своему студенту, Александру Аузану, впоследствии декану экономфака МГУ, Револьд Михайлович Энтов, впоследствии академик РАН, посоветовал не бояться собственной исследовательской дерзости — возможно, студент видел то, чего не видели, не привыкли, не хотели видеть другие маститые и «отлитые в граните» ученые мужи. Потому что, по Анатолю Франсу, «ученые нелюбопытны». Академик Энтов, скончавшийся на днях на 95-м году жизни, был интересующимся и любопытным ученым. И потому в советское время знал больше других, занимаясь — вполне легально — в ИМЭМО и МГУ американской экономикой и финансовой системой.

Пожалуй, он последний из великих стариков в экономико-социальной сфере, которые ушли в последние несколько лет — сначала от ковида умер выдающийся демограф и вообще ренессансного склада человек и писатель, основатель Института демографии ВШЭ Анатолий Вишневский, потом, два года назад, основатель Вышки и архитектор (но не в том смысле, в каком понятие используют сегодня в администрации президента) реформ Евгений Ясин, теперь Револьд Энтов. Родившиеся до войны, пережившие войну, что характерно, все из Украины, Вишневский и Энтов получали высшее образование в одном городе — Харькове (причем один и тот же экономфак местного университета), Ясин — в Одессе и Москве. Междисциплинарные, разносторонние, несмотря на глухое и немое время — со знанием иностранных языков.

Ничего, кроме власти, заполнявшей все пространство, не было, и она тоже страдала особой формой систематической слепоты — догматически марксистской. Притом что сам Энтов считал «Капитал» Маркса единственной научной книгой во всем своде преподававшейся и практиковавшейся теологии — политической экономии.

Советские академики-экономисты с удовольствием числили в своих учениках многих из тех, кто окажется в первом ельцинском кабинете реформ, но как только правительство начало действовать, а не рассуждать, как это происходило в течение четырех с половиной лет после июньского Пленума 1987 года по экономической реформе, немедленно от них отреклись, причем в неакадемических выражениях.

Кроме, по крайней мере поначалу, Леонида Абалкина, который нахлебался дерьма и критики за программу Ясина–Явлинского в бытность свою экономическим вице-премьером в правительстве Николая Рыжкова. И кроме, пожалуй, Револьда Энтова, потому что он не был сановным академиком (да и стал им уже в начале 1990-х), знал больше других, свой рабочий день много лет начинал в 5 утра, чтобы иметь время на собственно работу, помимо ученых советов, ученых записок, преподавания, оппонирования. Уважал чужое знание, чужой риск, мог представить себя на месте другого.

«Для задач, стоявших перед правительством Гайдара, никакой теории не существовало» — это Энтов о Егора Гайдаре. «Кто на вас повлиял?» — такой вопрос был задан Гайдару. В ответ названа только одна фамилия — Энтов. Академик ходил к младшему коллеге, рассказывал о новейших математических моделях экономики, а потом пересказывал — многократно — ответ младшего товарища: «Эти модели слишком красивы для описания реальной экономики». И для принятия практических решений в период развала всего, когда предпринимать конкретные шаги необходимо в считаные часы или секунды.

Другие академики и член-корры морщились — младореформаторы «пришли из журналистики». Лучше других они знали, что парни пришли из их же институтов АН, где в 11 утра уже отправлялся первый гонец за водкой, а часть сектора или лаборатории садилась играть в шахматы. Ребята же шли в библиотеки, семинарились, передавали друг другу ксероксы запрещенных книг и журналов. Знание их было книжным — еще один упрек. Другого знания не бывает. Знание жизни, вытекавшее из исследований, не приветствовалось и ложилось под сукно. Доклад Бориса Михалевского из ЦЭМИ вообще сожгли во дворе Академии наук. Ночью. Причем жгли лично академики Мстислав Келдыш и Николай Федоренко — после жуткого разноса от председателя Госплана Николая Байбакова. Во всяком случае такова легенда, основанная на реальных событиях. Все совпадения с реальными людьми — не случайны.

В ИМЭМО был спецхран, были командировки в Америку. Оттуда забирали людей на рабочие дачи писать бумаги и доклады для начальства. Однажды во время одного такого дачного сидения Энтов с коллегами в шутку и в подарок на день рождения секретарю ЦК Борису Пономареву придумали «третий этап общего кризиса капитализма». У власти не было чувства юмора — третий этап вошел в речи и учебники. Не был ли поздний марксизм-ленинизм шуткой? Суслов М.А. с такой постановкой вопроса не согласился бы.

Когда в начале 1990-х энтузиасты Ярослав Кузьминов и Евгений Ясин затеяли Школу экономики, для начала надо было «обучить обучающих». Академик согласился на роль главного ментора, потому что к нему обратился его ученик Кузьминов, в свое время приятно удививший учителя знанием поэзии Пастернака.

В здании Института экономики РАН на Нахимовском академик Энтов читал лекции настоящей economics (в переводе классического учебника Самуэльсона он тоже когда-то принимал участие) и давал решать задачки опытным преподавателям — советским экономистам. Почти неведомую эконометрику читал Григорий Канторович, к нобелиату Канторовичу, правда, не имевший отношения, зато окончивший Физтех и поработавший в Госкомцене.

Потом все учились в Эразмусе в Гааге. Гранты были европейские. Присутствовал и Сорос. Да, дорогие почвенники, путинисты и коммунисты, российская наука, образование, научное книгоиздание спасены Европой и Америкой. Ничего, что теперь идет демонтаж всего того, что начиналось настоящими учеными-энтузиастами в 1992–1993-м, когда вся ВШЭ помещалась в одной комнате в Институте Гайдара — все не демонтировать.

А все начиналось с лекций Энтова, академика, страдавшего полным отсутствием критической слепоты. Человека даже с обликом настоящего «киношного» ученого — в огромных немодных очках, с растрепанной седой шевелюрой и бородой, быстрой, точной, ироничной речью. Своим долгом в большей или меньшей степени формальными и неформальными прощальными словами сочли поделиться в связи с кончиной Револьда Михайловича Вышка (уж там есть кому вспомнить учителя — от Владимира Автономова до Олега Ананьина), РЭШ, Институт Гайдара, где он был главным научным сотрудником и членом ученого совета, и даже РАНХиГС.

В последний раз в строго официальном костюме и галстуке (кажется, даже новых) академик на моей памяти появился на секции почившей ныне в бозе Гайдаровской конференции несколько лет назад. Секция была посвящена Егору Гайдару, Револьд Михайлович решил ради такого дела приодеться. Потому что считал своим долгом выступить в защиту в роли общественного адвоката. Все было сказано очень жестко и по делу, как всегда у него.

Таких больше нет. Ни по научному типажу, ни по антропологическому устройству. Для того чтобы стать таким, как этот нетипичный академик, нужно было родиться в 1930-е годы XX века, пережить всё, что пережило поколение, пройти ту школу, которая была уникальной, — если, конечно, имелось желание ее проходить и не отклоняться от избавления от критической слепоты.

Хочется пафосно простонать: некому теперь — после ухода Вишневского, Ясина, Энтова — обучить морали и нравственности в жизни и науке. Во всяком случае в том масштабе, который требуется для того, чтобы не принимать аморальное и безнравственное, при этом делать свое дело, возделывать свой сад, который уже дал плоды, но… вот есть ли кому собрать урожай? Не стоит кликушествовать, поэтому ответ — да, есть.

Эйнштейн со знанием прецедентов справедливо говорил о науке: «Теория — это когда все известно, но ничего не работает. Практика — это когда все работает, но никто не знает почему. Мы же объединяем теорию и практику: ничего не работает… и никто не знает почему!» Впрочем, есть некоторые догадки. Среди достойных учеников великих стариков находятся люди, которые решаются открыто говорить, почему. Хотя они даже не уличные музыканты…

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов».