Выдающийся российский демограф Анатолий Григорьевич Вишневский оставил колоссальное наследие, состоящее из множества самых разнообразных, в том числе строго научных работ, учебников, докладов, статей, содержательных интервью и даже юморесок и святочных рассказов. Среди прочего он автор ошеломляющего по глубине романа, разумеется, недооцененного снобистской литературной тусовкой (если ее представители вообще в курсе, кто такой Вишневский), под названием «Жизнеописание Петра Степановича К.». Это история страны, пропущенная через биографию простого советского агронома Петра Степановича К., 1896 года рождения, уроженца Харьковщины, которому выпало долголетие — 95 лет. Анатолию Григорьевичу В. исполнилось бы в этом апреле 90.

В трагико-ироническое повествование время от времени прорываются документы и письма, в нем, кстати, неизбежным образом немало украинского языка. Собственно, и сам Анатолий Григорьевич Вишневский родился в Харькове и изучал статистику в Харьковском государственном университете, затем работал в академическом институте в Киеве уже в качестве ученого-демографа; в Москву по академической части переехал только в 1971-м. В его мягкой тихой речи угадывалось что-то слабо уловимое украинское.

Ученому Анатолию Григорьевичу было уготовлено не меньшее долголетие, чем его герою Петру Степановичу. Во всяком случае и после 80 в директоре Центра демографии ВШЭ и основателе «Демоскопа Weekly» Вишневском не было ничего от старика, даже в пластике движений, даже в почерке — четком и молодом, не говоря уже о впечатляющей работоспособности и неутомимости. Но

Причем с использованием подробной и вполне внятной аргументации: в отличие от большинства академических ученых, он обладал способностью писать и объяснять настолько внятно, что его доказательная система была доступна неспециалистам с высшим, а то и просто законченным средним образованием.

Доказывая в одной из давних статей, что низкая рождаемость «западного» типа вовсе не свидетельство упадка и кризиса цивилизации, «а, напротив, доказательство ее огромных адаптивных возможностей», он попутно сформулировал мысль, которая после всего пережитого кажется даже банальной: «Сегодня возросшая плотность населения, помноженная на его неизвестную ранее мобильность и огромное развитие всемирных транспортных коммуникаций, постоянно грозит превратить любую локальную эпидемию в пандемию». Раньше, заразившись от, допустим, шимпанзе, могло вымереть племя, теперь риск несколько расширился — примерно до масштабов всего человечества.

Вид и среда

За частоколом цифр, таблиц и гистограмм, но в динамике — многодесятилетней и многовековой — Анатолий Вишневский видел то, что по разным причинам не видели или не хотели (и не хотят) видеть другие. Мышление демографа антимифологично. Вот, например, обрушение мифа о 1990-х: «Возьмем, скажем, появление естественной убыли населения в начале 90-х. Его часто объясняют шоком от реформ Гайдара, вредоносным действием «лихих 90-х» и т.п. Но это совершенно неверное объяснение… К началу 90-х 60-летнего возраста стали достигать не воевавшие поколения, появившиеся на свет в 1927-м и в последующие годы, когда рождаемость в России была еще высокой, они были более многочисленными, соответственно, было большим и число смертей — умирают все же в основном пожилые люди. А на числе рождений сказалось второе эхо войны:

Иногда лиц, принимающих решения в области рынка труда, миграции, здравоохранения, образования и демографии, хочется изолировать на неделю в санатории Управления делами президента, чтобы они изучили и сдали на «отлично» содержание учебника Вишневского для вузов «Демографическая история и демографическая теория». Это вполне междисциплинарное произведение, начинающееся с биоценоза, с объяснения важности равновесия между видом и средой. И вот это самое равновесие, даже проходя через череду кризисов, иногда чудовищных, включая войны, репрессии и эпидемии, все-таки восстанавливается, но далеко не всегда на него могут повлиять размер материнского капитала, насильственные проверки фертильности и пропаганда многодетности в не самом богатом государстве, да еще использующем человеческий капитал не вполне по его назначению — в окопах.

Он любил, например, показывать простейший ооновский график роста численности населения на Глобальном Востоке и Глобальном Юге, образовывавшего визуальный цунами, и сравнивать его с мелким ручейком Глобального Запада или Севера. Вот это всё — молодое, полное энергии и мобильное — неизбежным образом поедет за работой и/или образованием на Север, задающий образцы модернизации и современных форм жизни. А под модернизацией Анатолий Григорьевич категорически понимал вестернизацию. Мировые миграции, взятые под углом исторического зрения, остановить невозможно, ибо — и вот она хорошая новость — «это тоже элемент системной самоорганизации, приближающей систему к более равновесному состоянию».

Иными словами, пройдут и Трамп, и Ле Пен, и новое антимиграционное законодательство российской Думы, но рано или поздно будет достигнут баланс, позволяющий человечеству выжить. Назовете вы это новым мировым порядком или беспорядком, глобализацией или деглобализацией. Как к равновесному состоянию приводили демографический и эпидемиологический переход, гигиенические и сексуальные революции.

В конце концов в модернизированном обществе человеческие особи принимают душ чаще, чем в эпоху до санитарного и эпидемиологического перехода. Некоторых успехов достигает и медицина. Меняются и модели поведения человека. Человечество от равновесия высокой рождаемости и высокой смертности (это период «традиционных ценностей», к которым нас призывают искусственным образом вернуться, то есть отбросить себя лет на 150 назад) перешло к равновесию низкой смертности и низкой рождаемости. Это и есть демографический переход, многое определяющий и в политике, и в экономике, и в настроениях населения.

Целеполагание человека, разумеется, если не возвращать его в состояние перманентного выживания и воспроизводства будущих рекрутов, серьезным образом поменялось по сравнению с эпохой до демографического перехода. И вот ведь важная вещь, поднимающая (или опускающая) нас на политический уровень. Демография — она ведь и о политической свободе, и о правах человека.

Все очень просто: homo sapiens в условиях развитой политической демократии, работающих институтов, существенных затрат на образование, рыночной экономики получает безусловную возможность самостоятельно выбирать свою жизненную траекторию. Пользоваться, как определяет это Вишневский, «плюрализмом жизненных путей». Это касается и того, что называется репродуктивным поведением. Важно, объяснял Анатолий Григорьевич, не сколько детей рожает женщина, а насколько это результат ее сознательного решения.

Сознательного и свободного. Не в результате давления или даже насилия государства, требующего себе все больше рабочих ВПК и инженеров, плодящего искусственной многодетностью бедность и людей, которые будут искать избавления от нее в армии и полиции. Государства, настаивающего на унификации поведения. А человек свободен, когда у него есть выбор. Выбор во всем: широкое меню сортов колбас, производимых таким же свободным человеком в условиях свободного рынка; обширный список политических деятелей, которых в результате честных и свободных электоральных процедур и с учетом обязательной ротации можно выбрать мэром, губернатором, президентом; «пучок возможностей» разного прокреативного поведения в современном образованном, по преимуществу городском, желательно зажиточном обществе.

В результате модернизации поведения человеческих особей, достижения равновесия низкой рождаемости и низкой смертности, человек сам, без внешнего давления, решает, как и где получать образование, как, где и когда строить семью и рожать детей. Опять же с условием увеличения цены человеческой жизни, а не в логике одного православного батюшки, которого трудно назвать христианином, призывавшего рожать побольше детей — не так жалко будет, если одного или нескольких убьют в ходе боевых действий.

Можно сто раз с высоких трибун произносить пафосные слова о высоком моральном смысле многодетности и стимулировать деньгами налогоплательщиков ранние роды у студенток, но невозможно пойти против общемировых трендов. В том числе тех, которые зародились еще в СССР и закрепились в современной России, похожей на любое западное общество. Со смертностью в России не очень: отстаем от развитых стран и по продолжительности жизни, и по структуре смертности (она у нас не очень здоровая). Но число городских уроженцев превысило число сельских еще в 1962 году, примерно тогда же, когда и на «коллективном Западе».

«Этап скрытой депопуляции» (по Вишневскому) начался в городском обществе, чье поведение первым описал в своих «московских» повестях Юрий Трифонов, тоже в 1960-е годы. Время рождения детей в женском жизненном таймлайне стало постепенно сдвигаться в старшие возрасты еще в 1970-е. Положительное сальдо миграции было зафиксировано в РСФСР тоже в 1970-е годы. Правда, тогда, оговаривался Вишневский, это была не столько иммиграция из других союзных республик, сколько репатриация выходцев из России. История страны такова, что войны и репрессии разбрасывали людей по всему имперскому телу Советского Союза.

А дальше миграция приобрела более разнообразный и впечатляющий характер. С ней начали бороться и продолжают это с неистовой энергией делать, попутно разжигая мигрантофобию в титульном населении, вместо того чтобы заниматься адаптацией этой массы далеко не бесполезных людей. «Это иллюзия, — писал Вишневский, — что можно предохраниться от демографического взрыва, закрыв границы». В давнем, 2010-го года, интервью «Новой газете» Анатолий Григорьевич говорил: «Нужно понимать, что если вы принимаете взрослых мигрантов, то в первом поколении до конца интегрироваться в наше общество смогут немногие. Но если у них есть — или появляются уже в эмиграции — дети, у них перспективы интеграции совсем иные. Если дети мигрантов с младых ногтей будут знать русский язык, учиться вместе с нашими детьми, жить вместе с нами, то они без труда смогут встроиться в наше общество. Но для этого должна проводиться специальная, не сиюминутная политика, направленная на их интеграцию».

И дальше — пророческое: «Если же не решать эту проблему, убыль населения России остановить не удастся. И дело, конечно, не только в «демографической дыре» в нижней части возрастной пирамиды, хотя, перемещаясь от основания к вершине пирамиды на протяжении 100 лет, она принесет еще немало неприятностей. Для начала в текущем десятилетии у нас резко упадет число молодых матерей, как следствие — снизится число рождений, так что оно отзовется «эхом» и в будущем. Станет меньше молодых мужчин, значит, станет меньше призывников. Минобороны своего не упустит, следовательно, возникнет проблема конкуренции между армией, экономикой и высшим образованием. Последнее, скорее всего, от этого не выиграет, и его качество упадет еще больше».

Серп и рубль

Пятнадцать лет прошло — все так и случилось. И разумеется, никто демографа слушать не стал, все делается диаметрально противоположным образом. А совет — точнее говоря, один из советов — был дан: «Надо исходить из того, что в Россию приезжает низкосортное с точки зрения качества население, поэтому если исходить из интересов страны с дальним прицелом, то ставку надо делать на детей мигрантов». Хотя шанс и на нормализацию ситуации, и продолжение модернизации общества был. Пошли же по пути искусственной демодернизации, причем во всем. И каким тогда образом должна выправиться демографическая ситуация в стране?

Об извилистом пути российской модернизации Вишневский написал свой фундаментальный труд «Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР». Книга издана почти три десятилетия назад, в 1998-м, но уже тогда Вишневский делал вывод о не слишком большой эффективности «гигантской социальной мутации»: «Очень многие модернизационные проекты для России строились и строятся по методу Агафьи Тихоновны: все они хотят сочетать то, что мило из мира серпа, с тем, что нравится в мире рубля». Впоследствии кто-то уточнил эту формулу власти в России: «управлять, как Сталин, жить, как Абрамович».

То есть снова попытки авторитарной модернизации, в результате которой авторитаризм укрепляется, а модернизационные интенции оборачиваются контрмодернизацией. Один из выводов Вишневского:

Анатолия Григорьевича хочется цитировать и цитировать до бесконечности, потому что он обладал искусством объяснять и доказывать. Это какое-то воплощение здравого смысла. Вот еще цитата из того же давнего интервью «Новой»:

Вот еще что.

Петр Степанович К. прожил тяжелую жизнь вне «плюрализма жизненных путей». У него не было возможности перейти, как это определял демограф, от жизненного цикла, навязанного государством, к собственно жизненному пути: герой романа умер в конце восьмидесятых, когда свобода только начиналась. Анатолию Вишневскому тоже было непросто: он родился в год сталинской фразы «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее», а умер за год до СВО. Но удивительное дело: подлинная наука позволяла ему быть свободным человеком, в том числе в тех работах, которые он писал в советский период. Своих эмоциональных оппонентов, к науке не имеющих отношения, зато прислонившихся к власти, в одном из своих иронических святочных рассказов Анатолий Григорьевич вывел в образе некоего Пуста О’Мелли, приводившего в качестве позитивных исторических примеров рост рождаемости в гитлеровской Германии, муссолиниевской Италии и исламском Иране. Рассказ был святочный, аргументы и графики — научными: «То, чем гордились Гитлер и Муссолини, сейчас может всерьез принимать лишь Пуст О’Мелля».

Оптимизма это не добавляет, но по крайней мере есть еще один образец опыта свободной жизни. А наследие Вишневского заслуживает того, чтобы его местами вызубрить наизусть. Если, конечно, хотеть вернуть в общественный оборот такую экзотическую вещь, как ценность человеческой жизни.

* Внесен властями в реестр «иноагентов».