В 1948 году Сахаров был включен в научно-исследовательскую группу по разработке термоядерного оружия под руководством Юлия Харитона. Сахаров вспоминал, как по этому вопросу был вызван вместе со своим руководителем Таммом в кабинет начальника Первого главного управления при Совете министров СССР Бориса Ванникова. Тамм пытался отговорить Ванникова, убеждая, что Сахаров — исключительно талантливый и перспективный физик-теоретик и его место в ФИАН.
Во время этого разговора раздался звонок телефона-«вертушки». Ванников слушал собеседника с напряженным лицом, а когда положил трубку, сообщил, что звонил Берия: «Лаврентий Павлович очень просит вас принять наше предложение».
«Больше разговаривать было не о чем, — вспоминал Сахаров. — А когда мы с Игорем Евгеньевичем вышли на улицу, он сказал: «Кажется, дело принимает серьезный оборот».
Оба будущих нобелевских лауреата даже не подозревали, насколько серьезный.
«Мы — не боги»
Начало 60-х. Банкет после успешных испытаний «изделия», тост предлагает главный герой дня, молодой академик Сахаров: «За то, чтобы никогда не пришлось это изделие использовать!» Маршал, глава госкомиссии, с усмешкой: «Я по этому поводу анекдот вспомнил. Вечером в избе дед у иконы молится: направь и укрепи!.. А старуха с печи: только укрепи, направим мы сами!»
Военные захохотали, Сахарова, как он позднее написал, передернуло…
Мне кажется, проницательно на эту тему высказался академик Гинзбург:
«Несколько лет назад я видел видеофильм, посвященный Роберту Оппенгеймеру и созданию в США атомной бомбы. И вот что особенно бросилось в глаза и запомнилось. Все симпатичные персонажи были либералами (а некоторые, кажется, коммунистами), но совершенно не понимали, какова практика коммунизма в СССР, что такое сталинская диктатура. Напротив, люди несимпатичные, в том числе какие-то агенты спецслужб, оказались гораздо более проницательными. Это совершенно типично. Очень многие известные и достойные писатели и ученые на Западе вплоть до второй половины 40-х годов, а некоторые и позже поддерживали Советский Союз, все прощали его правителям во главе со Сталиным. Достаточно упомянуть хотя бы Ромена Роллана и Ф. Жолио-Кюри. А сколько человек были завербованы КГБ на Западе из идейных соображений! Здесь и К. Фукс, передавший сведения об атомной бомбе, и несчастный С. Эфрон, погубивший и себя, и свою жену Марину Цветаеву. Да не счесть всех обманутых!
Довольно распространено мнение, что успехи коммунистов и их поддержка либералами на Западе объясняется недостатком информации. Но это неверно. О зверствах сталинизма в конце 30-х и в 40-х годах было уже достаточно сведений… Но на все закрывали глаза, ослепленные прямо-таки религиозной верой в коммунизм и в не меньшей мере противопоставлением СССР фашистской Германии».
Андрей Сахаров, 1970 год. Фото: Юрий Рост
Сахаров оказался одним из немногих, сумевших «разодрать веки», раскрыть глаза. «Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы — не боги. Мы, каждый из нас, в каждом деле, и в «малом», и в «большом», должны исходить из конкретных нравственных критериев, а не абстрактной арифметики истории. Нравственные же критерии категорически диктуют нам — не убий!»
Так говорил он, вложивший в руки преступников самое могучее оружие на Земле!
В 1966 году Сахаров подписал письмо 25 деятелей культуры и науки против реабилитации Сталина.
Начиная с 1967 года был одним из лидеров правозащитного движения в СССР. Находился под наблюдением (это к положенной ему охране!) КГБ с 1960-х годов, подвергался обыскам, многочисленным оскорблениям в прессе.
В 1968-м Сахаров написал и передал на Запад свои «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»:
«Разобщенность человечества угрожает ему гибелью. Цивилизации грозит: всеобщая термоядерная война; катастрофический голод для большей части человечества; оглупление в дурмане «массовой культуры» и в тисках бюрократизированного догматизма; распространение массовых мифов, бросающих целые народы и континенты во власть жестоких и коварных демагогов; гибель и вырождение от непредвиденных результатов быстрых изменений условий существования на планете. <…> Миллионы людей во всем мире стремятся покончить с нищетой, ненавидят угнетение, догматизм и демагогию (и их крайнее выражение — расизм, фашизм, сталинизм и маоизм), верят в прогресс на основе использования в условиях социальной справедливости и интеллектуальной свободы всего положительного опыта, накопленного человечеством».
В первых числах июня он вместе с руководителем «объекта» («Арзамас-16») Юлием Харитоном ехал туда в его персональном вагоне. После ужина Харитон начал явно неприятный для себя разговор: «Андропов просил меня поговорить с вами. Вы должны изъять рукопись из распространения». Сам Харитон статьи не читал («Андропов достал рукопись из сейфа, помахал, но не дал мне посмотреть; нельзя сказать, что это было выражением уважения к трижды Герою Социалистического Труда»).
— Я дам вам почитать эту статью, она со мной.
Утром академики встретились снова.
— Ну как?
— Ужасно.
— Форма ужасная?
Харитон усмехнулся:
— О форме я и не говорю. Ужасно содержание.
— Содержание соответствует моим убеждениям, и я полностью принимаю на себя ответственность за распространение этой работы. Только на себя. «Изъять» ее уже невозможно.
6 июля «Размышления…» были опубликованы в голландской газете. Сахаров в это время был на «объекте», в «Арзамасе-16», на другой день должен был улетать в Москву. Утром встретил Харитона, сказал: «Моя статья опубликована за границей, вчера передавали по зарубежному радио». «Так я и знал», — только и смог с убитым видом ответить Ю.Б.
Через пару часов Сахаров поехал на аэродром. Больше в свой кабинет на «объекте» он уже никогда не входил.
Министр Славский отстранил его от работы. До этого его уже сняли с должности руководителя отдела, но замом Харитона он еще оставался.
Теперь — всё.
Принципы Московского Комитета прав человека. Фото: sakharov.space
В 1970 году Сахаров стал одним из трех членов-основателей «Московского Комитета прав человека» (вместе с Андреем Твердохлебовым и Валерием Чалидзе).
Достоверно неизвестно, почему советским и партийным властям так и не удалось исключить Андрея Дмитриевича из Академии наук СССР. Обсуждение этого вопроса проходило за закрытыми дверями, никаких протоколов не велось, участники обсуждений письменных воспоминаний не оставили.
Существует легенда, что по поручению Политбюро ЦК КПСС президент Академии Келдыш собрал узкий круг ведущих ученых и спросил, как бы они отнеслись к постановке на общем собрании АН вопроса об исключении Сахарова? Нобелевский лауреат Семенов произнес: «Но ведь прецедента такого не было». На это нобелевский лауреат Капица возразил: «Почему не было прецедента? Был такой прецедент. Гитлер исключил Альберта Эйнштейна из Берлинской академии наук».
После этого разговора вопрос о лишении Сахарова титула академика больше не поднимался.
Чекистский ответ
Присуждение Сахарову Нобелевской премии мира стало для жестокой и мстительной советской власти моментом истины. Власть расценила это награждение врага как оскорбление. Короче говоря, она повела себя так, как привыкла (правда, в «иностранные агенты» тогда все-таки не производили).
На ближайшем заседании Политбюро с подачи председателя КГБ Андропова принимается секретное постановление «О мерах по компрометации решения Нобелевского комитета о присуждении премии мира САХАРОВУ А.Д.».
Андрей Сахаров в день вручения ему Нобелевской премии мира, 9 октября 1975 года. Фото: sakharov.space
Отделам науки и учебных заведений, пропаганды ЦК КПСС совместно с Президиумом АН СССР поручалось подготовить открытое письмо, осуждающее акцию Нобелевского комитета, присудившего премию мира «лицу, ставшему на путь антиконституционной, антиобщественной деятельности». «Указанное письмо за подписями членов Президиума Академии наук СССР и видных советских ученых опубликовать в газете «Известия».
Как минимум пятеро академиков (Гинзбург, Зельдович, Канторович, Капица и Харитон) подписать «открытое письмо» отказались. На пятерых у них было, между прочим, — восемь Звезд Героев Соцтруда и четыре Нобелевские премии, пятый (академик Виталий Гинзбург) станет нобелевским лауреатом позже, уже в ХХI веке.
Редакции газеты «Труд» было предложено «опубликовать фельетон, в котором показать, что присуждение Сахарову Нобелевской премии мира в размере 122 000 долларов служит «подачкой реакционных кругов Запада за постоянно поставляемую им клевету на советский общественный и государственный строй».
По линии Агентства печати «Новости» (АПН) поручалось продвинуть на Запад материалы, раскрывающие «тезис о том, что присуждение премии мира человеку, выступающему против разрядки международной напряженности и оценивающему с крайне реакционных позиций события в Чили, Вьетнаме, Камбодже, на Ближнем Востоке, противоречит политике Советского государства и прогрессивных сил мира, направленной на разрядку международной напряженности и разоружение».
«По каналам Комитета государственной безопасности» предполагалось продвинуть на Запад статьи, в которых «показать абсурдность решения Нобелевского комитета, присудившего премию мира одному из изобретателей оружия массового поражения».
Понятно, что последнее не могло быть озвучено советской прессой напрямую, потому что плохо сочеталось с множеством государственных наград, полученных Сахаровым именно за работу над термоядерном оружием. Поэтому «по линии АПН» должны были продвигаться компромат совершенно другой направленности, исходящий от «агентов влияния» КГБ среди западных журналистов и русских эмигрантов.
Фельетон в «Труде» «Хроника великосветской жизни», подписанный «З. Азбель», был опубликован 27 октября 1975 года: «Сахарову обещано более ста тысяч долларов. Трудно сказать, в какой мере это соответствует по курсу 30 сребреникам древней Иудеи. Квалифицированный ответ на этот вопрос может, вероятнее всего, дать г-жа Боннэр, весьма сведущая в этих вопросах». В дальнейшем еврейское происхождение Елены Георгиевны становится сквозной темой газетной кампании против семьи Сахаровых.
Записка КГБ в ЦК КПСС о реакции Сахарова на присуждение ему Нобелевской премии мира. 28 октября 1975 года.
«КГБ располагает оперативными данными о том, что в связи с присуждением Сахарову Нобелевской премии мира в его адрес поступили поздравления от «Международной амнистии», «Ассоциации советских евреев, прибывших в Израиль», «Межцерковного совета мира», «Комитета по организации слушаний Сахарова», а также проживающих за границей З. Шаховской, Галича, Максимова и некоторых других. Кроме того, Сахарову направили поздравления более 100 советских граждан, большинство из которых враждебно настроены в отношении существующего в нашей стране государственного и общественного строя (Турчин, Желудков, Халиф, Некрич, Гастев, Барабанов, Григоренко, Орлов, Шиханович, Альбрехт, Копелев, Войнович, Гольфанд, Шафаревич и другие…).
В связи с объявлением о присуждении премии мира Сахаров принял у себя на квартире аккредитованных в Москве корреспондентов США, Англии, ФРГ, Италии, Канады, Швеции, Норвегии и некоторых других стран.
Сахаров выступил с заранее подготовленным заявлением, в котором, в частности, отмечал, что «рассматривает Нобелевскую премию как признание не только его заслуг, но и всех тех его единомышленников в этой стране, которые борются за свободу убеждений, за права человека, за гласность, и в наибольшей степени тех из них, которые платят за это дорогой ценой — лишением свободы…
Речь идет о том, чтобы Запад использовал то, что в его руках, чтобы способствовать выполнению Советским Союзом собственных обязательств. «Я хочу, — заявил он, — чтобы люди на Западе активнее действовали и поняли опасный характер нашей системы. Это очень важно».
Много внимания в беседах с корреспондентами Сахаров уделил «проблеме» так называемых политзаключенных. «В эти дни, — изрекал он, — когда мне оказывается такая честь, когда мне предоставляется трибуна всего мира, я хочу сказать, что я постоянно думаю о моих друзьях, о тех людях, которые сейчас в тюрьмах, о тех, кто будет осужден». Все его разглагольствования по этому вопросу сводились к тому, чтобы западные страны оказали нажим в целях объявления в стране всеобщей политической амнистии».
Юрий Андропов. Источник: Википедия
Кстати, Сахаров призвал ко всемирной политической амнистии, но именно это слово КГБ почему-то опустил.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
Докладная записка Андропова, министра обороны Устинова и генерального прокурора Руденко в ЦК КПСС об административном переселении Сахарова и Боннэр из Москвы с приложением проекта постановления ЦК КПСС, текста заявления для печати и Указа Президиума Верховного Совета СССР. 16 ноября 1975 г.
«При переселении объявить Сахарову и Боннэр, что им запрещается без особых на то разрешений покидать местожительство и что они обязаны подчиняться установленному режиму. Разрешить органам государственной безопасности обеспечить осуществление должного режима, вплоть до применения силы в случае необходимости.
Надо полагать, что административное переселение Сахарова и его жены вызовет на Западе антисоветскую кампанию. Однако это принесет меньшие политические издержки, нежели оставление действий Сахарова и в дальнейшем безнаказанными или привлечение его к уголовной ответственности.
О решении относительно переселения Сахарова и Боннэр целесообразно сделать заявление в печати, объяснив необходимость принимаемых к ним мер».
Подробнейшим образом разработанную операцию проводить тогда все-таки не решились. Для этого понадобилось вторжение в Афганистан, после чего антисоветской кампанией на Западе по поводу Сахарова уже можно было смело пренебречь.
После трех своих заявлений с протестом, осуждающих вторжение советских войск в Афганистан в декабре 1979 года, ученый был лишен всех советских наград и премий и 20 января 1980-го по дороге на работу в ФИАН был задержан сотрудниками КГБ и выслан из Москвы, его жена Елена Боннэр добровольно выехала с ним.
24 января семья Сахаровых прибыла в Горький. Их поселили на проспекте Гагарина, 214, в трехкомнатной квартире на первом этаже.
КГБ ничего не стеснялся, «обеспечивая осуществление должного режима, вплоть до применения силы»: академик объявлял голодовки, его кормили насильно, рукопись «Воспоминаний», которую писал Сахаров, дважды (почти открыто) похищали.
Потом началась перестройка.
В декабре 1986 года специальные люди принесли в горьковскую квартиру телефон, по нему тут же позвонил Горбачев и разрешил Сахарову вернуться из ссылки в Москву, что было «расценено в мире как важная веха в деле прекращения борьбы с инакомыслием в СССР».
Как Сахарова ссорили с Горбачевым
Шел незабываемый 1989-й. Февраль. Только что руководство Академии путем манипуляций с процедурой добилось того, что Сахаров, поддержанный десятками институтов, в депутаты избран не был.
Михаил Горбачев и Андрей Сахаров. Фото: Юрий Лизунов, Александр Чумичев / Фотохроника ТАСС
Я тогда работал в «Известиях». Вечером меня вызвал Лаптев, главный. В кабинете, когда я туда явился, уже сидел мой непосредственный шеф, его зам Николай Боднарук, явно невеселый. Лаптев при мне повторил то, что Николаю уже рассказывал. Сахаров дал беспрецедентно жесткое интервью французам, в котором «отказал в доверии» Горбачеву, сказал, что за его будущее «десяти копеек не поставит», и так далее. Газете поручено, сказал Лаптев, дать соответствующий ответ.
Боднарук взвился: опять началось?!
«Я вас все же прошу, — сказал Лаптев, — посмотреть материалы и написать то, что вы сами по этому поводу думаете. Вот здесь, в моем кабинете. Хоть ночь сидите».
Передал папку с переводом полного текста интервью «За Горбачева я бы не дал сейчас и гривенника…».
Ночью мы написали текст ответа («с огорчением прочли слова академика… думается, куда полезнее было бы…») и записку Лаптеву с разъяснением, почему наш ответ печатать не надо, а если и печатать, то, конечно, с полным текстом французского интервью.
Утром пришел Лаптев, молча прочитал, что-то в паре мест подправил. Взял трубку: «Мои ребята написали ответ и записку, с которыми я согласен. Сейчас пришлю». Запечатал все в конверт, нажал на кнопку, вошел помощник, взял конверт…
Часа через три меня позвали на редколлегию, которая собралась не в зале планерок, как обычно, а у Лаптева в кабинете, минут пятнадцать сидели, пока не внесли конверт из ЦК. Главный, его распечатывая, сказал, что это — ответ Сахарову, «написанный ребятами из отдела права и морали», и нам надо решить, что с ним будем делать. Открыл конверт, прочитал, изменился в лице, передал нам с Боднаруком: прочитаете, пустите по редколлегии.
Мы прочитали.
Это был совершенно другой текст; из нашего, над которым мы ночь сидели, ни слова ЦК не оставил. Зато появились знакомые формулировки, оценки, будто списанные из документов пятидесятилетней давности. Впору героя обратно в Горький отправлять.
— Мы это можем не печатать? — спросил Боднарук.
Лаптев пожал плечами и не ответил.
«Отповедь отщепенцу» пошла в номер. Хорошо хоть подписи не поставили, так и дали анонимно.
Когда выходили из кабинета, Лаптев остановил меня: задержись… И когда остались одни: — Ты с Сахаровым знаком? — Знаком. — Свяжись с ним, уговори дать на это ответ. Скажи, все, что он напишет, я дам. Но — обязательно уточни — текст может быть опубликован только в понедельник. Обещай ему все, ладно?
Андрей Сахаров и Елена Боннэр. Фото: sakharov.space
Я позвонил Гене Жаворонкову, обозревателю «Московских новостей», дружившему с академиком, описал ситуацию. Генка, естественно, меня послал. Потом сказал: ладно, подожди. Перезвонил: «Завтра, в субботу, митинг у Академии, там его перехватим, поговорим».
«Президиум» митинга был плотно оцеплен милицией, но мы с Генкой преодолели кордон, прорвались к Сахарову. Я сбивчиво рассказал, в чем дело. Подошла Боннэр: «Обосрались, так сами и выбирайтесь!..» Я продолжал лепетать что-то невнятное. Каких-то иностранцев Елена Георгиевна послала просто матом: «Вы нас уже с Горбачевым поссорили!..» Сахаров молчал.
Когда они уже садились в машину, он о чем-то пошептался с женой, и та бросила: «Мы подумаем. Завтра с утра приходите…»
И укатили.
В воскресенье, на кухне у Сахарова, тот передал мне три листка, исписанных невообразимым своим почерком. Я впился в текст и с облегчением увидел, что он значительно «сдержаннее», чем я ожидал: академик коротко отметил, что «то» было не интервью, а неформальный разговор, что дважды переведенный (на французский и опять на русский) текст — некорректен… И тезисно перечислил, что он действительно думает по теме «интервью» — о выборах, о метаниях власти, о Карабахе… Ни покаяний, ни извинений, ни оправданий — разве что уточнения. Вмешалась Боннэр: «Кстати, по поводу «гривенника за Горбачева», это не он, это я сказала… Но мы сегодня улетаем за границу. Какие гарантии, что ничего не сократят или не впишут? Или не дадут какого-нибудь дикого комментария?»
«Лаптев обещал», — только и ответил я. Боннэр махнула рукой и вышла из кухни…
Наутро на планерке главный сказал: на последнюю страницу ставим важный материал, но не сказал — какой. Выставили его на полосу за 15 минут до подписания. Материал вышел. Газету не закрыли.
Насколько я понимаю, шла борьба за Горбачева, ему подкладывали разного рода бумажки, провоцировали реакции, шептали в оба уха и — разное. И не то чтобы подлинные слова Сахарова, от первого лица изложенные, оказали на генсека решающее влияние, но все-таки…
Ни покаяний, ни извинений от Сахарова так и не дождались.
Выборы народных депутатов в Академии отменили, провели снова, избрали и Сахарова, и Сагдеева, и других достойных людей.
Много позже в дневниках Боннэр я прочитал, что, оказывается, эта история стала поводом одной из двух (за всю совместную жизнь) ее ссор с академиком. Она, оказывается, категорически возражала против письма в газету. И осталась против до конца. А Сахаров пошел поперек, написал, что считал нужным, Елена Георгиевна обиделась. И обида эта не прошла, как оказалось, годами;
Боннэр считала, что Сахаров «прогнулся» перед Горбачевым, дал слабину…
Убежден, что это не так. Ни на йоту Сахаров не отступил, а только еще раз повторил то, что полагал необходимым.
Но мне кажется исключительно важным то, что Сахаров не уступил бесконечно любимой и ценимой жене, как не уступал Съезду [народных депутатов], бурлящему, орущему, топающему ногами. Как не уступил ни разу, когда шел к трибуне и не уходил с нее, когда вроде бы и микрофон был выключен.
…Микрофон ему, кстати, так и не включили.
Андрей Сахаров на съезде народных депутатов СССР, 1989 г. Фото: Валерий Христофоров / Фотохроника ТАСС
P.S.
В 1975 году на вручение премии в Осло Сахарова не пустили. Зато за границей на лечении как раз в это время оказалась по недосмотру выпущенная жена; она и произнесла за Андрея Дмитриевича присланную им речь. В речи прозвучало имя особо ценимого им предшественника — лауреата Нобелевской премии доктора Швейцера, за его жизненный подвиг, «за философию благоговения перед жизнью, которую он развивает в своих книгах». Потом Сахаров долго сокрушался, что, готовя речь, второпях не упомянул еще двоих: Мартина Лютера Кинга и Карла Осецкого.
Эти трое — полный и выверенный список.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
