В июне мэр 14-тысячного Ивделя Владимир Михель призвал не закрывать последнюю оставшуюся в городе колонию.

«Выступаю против, чтоб ее закрывали. Мы понимаем, что если сейчас ликвидируют ИК-63, то около 200 семей потеряют заработок и будут вынуждены искать новые места работы, трудиться по вахтам в системе ГУФСИН. Кто получили право на пенсию и имеют жилье на «Большой земле», уедут в Екатеринбург, Нижний Тагил, Серов, Краснотурьинск. Предполагаю, что будет большой отток населения», — сказал градоначальник.

Месяцем ранее о том же в письме свердловскому омбудсмену Татьяне Мерзляковой просил депутат регионального парламента от Ивделя Петр Соколюк: «Исправительная колония № 62 к вам писала очень активно и на вас как на Бога смотрела, чтобы ее сохранили. Если даже колония устарела, надо построить новую. Никогда еще не было такого ни при царе, ни при другой власти, что служба исполнения наказаний была не нужна государству».

Мерзлякова ответила, что в закрытии исправительных учреждений виноват «Вагнер»: «Ушло огромное количество людей из колоний, они остались без большого количества своей населенности, и поэтому решили, что будут закрывать». Но тут же заметила, что исправительные учреждения в Ивдель могут вернуться — рассчитывать нужно на врио губернатора Паслера: «Когда появился Денис Владимирович, он занимался спасением колоний лично, поэтому появилась надежда, что мы сможем рассчитывать на возвращение работы колоний», — сказала омбудсмен.

С 1937 года, когда под Ивделем открылся первый лагерный пункт, прошло 88 лет. Человечество заменило паровую тягу электрической, изучило расщепление атомного ядра, приступило к освоению космоса и создало интернет.

Корреспондент «Новой» отправился в бывшую столицу Ивдельлага, чтобы понять, видят ли местные жители другой смысл для своего города.

***

Отовсюду до Ивделя далеко. Что от Екатеринбурга, что от Ханты-Мансийска — больше 500 километров. Из заводского североуральского города Серова сюда два раза в день ходит электричка с единственным вагоном. Да еще останавливаются — порой всего на минуту — поезда, идущие из портового Приобья в Екатеринбург и Новороссийск.

От вокзала до основной части города — пять километров по дороге, идущей сквозь густой темнохвойный лес. Привычных сервисов такси нет, выходящих из электрички забирают знакомые. Водитель, телефон которого нахожу в интернете, говорит, что пока занят. Приезжает через час.

И все-таки грех называть Ивдель медвежьим углом. Город совсем не выглядит бесхозным: советские многоквартирные дома покрашены и облицованы фасадной плиткой, улицы подметены, трава вокруг мемориала погибшим в Великую Отечественную обкошена, а в ста метрах от него виднеется вывеска местного торгового центра «Радуга». Есть здесь и почта, и школы, и «Магнит» с «Пятерочкой», и маркетплейсы, и даже небольшой кинотеатр. Для 14 тысяч человек — столько здесь живет, согласно последней переписи населения, — нужна серьезная инфраструктура. Но еще, как ни крути, им нужно где-то работать.

— Никаких 14 тысяч здесь нет, — с ходу осаждает меня местный общественник Николай Заморин. — При прошлом мэре местная газета стабильно сообщала о численности населения: 22 тысячи, 21 тысяча… А когда он в 2020 году ушел, я открыл газету — 16 тысяч населения стало. Сразу на пять тысяч город сократился! А на следующий год — уже 13 тысяч. То есть можно только представить, какие приписки были. В реальности, думаю, не больше 10 тысяч жителей здесь.

Заморин в Ивделе — человек известный. Городская газета «Северная звезда» пишет о нем как о борце за справедливость. В 2013 году он даже баллотировался в мэры и уступил кандидату от «Единой России» всего 59 голосов.

Колонии для Ивделя и окрестных сел были не просто важными — системообразующими предприятиями.

Про врачей мой собеседник неслучайно: накануне он ездил в Серов — за 170 километров — в поликлинику. В самом Ивделе и поликлиника, и больница тоже есть, но еще в 2019 году, по оценке общественной палаты региона, в них не хватало 80% персонала, а в 2021 году главврач больницы Алексей Баженов сетовал, что в коллективе осталось всего 12 врачей, что закрыто даже терапевтическое отделение, что не хватает медсестер и что сами помещения требуют ремонта. «В больнице оперирует прекрасный хирург, но условия работы у него далеки не то что от идеальных, а просто хороших», — говорил главврач.

Заморин рассказывает, что вообще-то в Ивделе, помимо колоний, работа есть, однако и эти места «оптимизируются».

— Градообразующим сейчас стал «Газпром», — объясняет он. — У нас находится линейное производственное управление: идет перекачка газа из Ханты-Мансийского округа и Ямала в сторону европейской части России. Я сам там работал монтером и инженером по электрохимической защите. Раньше было 800 рабочих мест, а год назад я говорил со своими знакомыми — 720 осталось. Два цеха из шести закрыты. Есть еще Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), которая добывает медную руду в соседнем Североуральском округе, недалеко от нас. Но они ивдельских почему-то особо не берут: может, пара десятков человек там работает. И есть золотодобывающая компания в селе Полуночном, но там тоже штат небольшой. В остальном же… Лесозавод — закрыт, гидролизный завод — закрыт, колонии — и те закрыты.

Нового смысла для Ивделя, соглашается Николай, пока никто не придумал.

— У нас для страны смысл не могут придумать, а ты про Ивдель, — говорит он укоризненно. — Основой здесь зона была всегда, она была кормилицей.

***

На деле Заморин ошибается. Двести лет назад Ивдель появился совсем не как лагерная столица и даже не как ссыльный край. Это был поселок старателей, добывающих золото. Он принадлежал промышленнику Никите Всеволжскому, основателю общества «Зеленая лампа», членами которого были многие декабристы.

— Ивдель был настоящим центром золотодобычи. Конечно, не как Клондайк, совсем не в таких масштабах. Но здесь находилось объединение по добыче золота на Северном Урале, и люди переселялись сюда в надежде разбогатеть, — рассказывает историк Игорь Фомичев. — Кроме старателей, здесь селились промысловики — охотники за пушным зверем. А еще — рыболовы: северная рыба (например, муксун и таймень) в те времена очень ценилась. Ну и совсем мелкой прослойкой было купечество, которое завозило сюда промышленные товары и продовольствие. Но надо признать, до советской власти население действительно было небольшим: около 1200–1400 человек.

— Первый лагерь появился в селе Бурмантово, в 83 километрах от Ивделя, — продолжает Фомичев. — Село сразу стало закрытой территорией: его обнесли колючей проволокой и стали завозить туда людей. На первых порах большая часть была по 58-й статье, то есть «враги народа», политические заключенные. Государство тогда ставило задачу создать развитую лесную промышленность. И Северный Урал был очень подходящим источником сырья. Но как взять это сырье, если у тебя на месте мало людей и ты не готов вкладывать колоссальные средства? Ответ оказался жестоким.

Единовременно в Ивдельлаге находилось до 22 тысяч заключенных, а всего через него прошло до полумиллиона человек. При этом свидетельств о них, в отличие от узников Соловецкого лагеря или Белбалтлага, осталось немного.

«В 28-летнем возрасте неумолимая судьба меня забросила в «Лаксию» («Долину слез») — центральный штрафной лагпункт Ивдельлага на севере Урала. Там мне предстояло отбывать наказание по приговору военного трибунала. Я был лишен свободы на 10 лет, — вспоминал заключенный Яков Шепетинский, отбывавший срок за «попытку измены Родине». — Само название этого места — «Лаксия» — возбуждало страх даже у опытных зэков. Когда я оказался в этой «Долине слез», то все слухи и рассказы об этом гиблом месте точно совпали. Ивдельлаг был штрафным лагерем для особо опасных преступников. Он находился в 600 километрах севернее Свердловска. Как говорили зэки: «Чудная у нас планета, одиннадцать месяцев — зима, остальное — лето». 300 голодных заключенных спали в одном бараке. Основная работа — лесоповал. Расстояние до места работы — около восьми километров. Туда шли колоннами по 100 человек по снежной дороге. Разговоры запрещены, выход из строя считается побегом, и конвоиры тогда стреляют без предупреждения. Многие зэки использовали это при желании покончить с собой. Работа на лесоповале тяжелая, отдых короткий, питание лагерное».

— И все-таки основной причиной смертей были не убийства со стороны охраны. Ивдель — не расстрельное место, — подчеркивает Игорь Фомичев. — В основном здесь умирали от болезней: сахарный диабет, туберкулез… Санитарные условия были плохими. А еще — от обморожения. Спасти человека при гангрене было практически невозможно. Да и многое зависело от квалификации медиков: не все были семи пядей во лбу.

Поначалу, рассказывает историк, человеческие ресурсы в Ивдельлаге никто не считал. Но постепенно отношение к заключенным менялось — их самих стали воспринимать как ресурс, на котором держится здешняя система. Стали пытаться лечить и кормить их более-менее сносно.

— В рацион стабильно ввели мясо. Не каждый день, но каждую неделю. Были хирурги, были терапевты. Делалось это не из большого человеколюбия, а потому что колониям спускали планы по заготовке древесины: если не заготовить нужный объем, наказание несли сами начальники колоний. А если заключенные будут массово умирать, никакой план ты не выполнишь, — говорит Фомичев.

За заключенных как за идею в Ивделе схватились крепко: даже в 1980-е здесь сидело до 15 тысяч человек.

— Много сидельцев — много и сотрудников колоний. На работу сюда хотели попасть люди и из других городов — из-за северных льгот: надбавка 15% к окладу, отпуск 45 дней, на пенсию можно выйти в 40 лет. И из-за этого в Ивдельлаге буквально получилась ситуация, что половина жителей сидела, а половина — охраняла, — рассказывает Фомичев. — Кроме того, для сотрудников ведь нужна инфраструктура: школы, больницы, развлечения. Все это строилось, и для этого сюда переезжали специалисты. В Ивделе даже появился аэродром!

Ивдельлаг, как и ГУЛАГ в целом, задумывался как экономический проект, считает историк. И именно с экономикой оказался связан закат лагеря: первые колонии под Ивделем прекращали существование не только из-за сокращения числа заключенных во время хрущевской оттепели, но и из-за падения спроса на пиломатериалы. Затем часть исправительных учреждений закрыли из-за неподходящих условий содержания — многие колонии не перестраивались с 1930-х годов. А затем уже пришел «Вагнер».

— Чтобы дать этим местам какой-то новый смысл, нужна воля государства. Само собой, думаю, ничего не произойдет. Они очень долго развивались как лагерное место: люди, которые живут в Ивделе, или работали в колониях, или сидели в них. Или это потомки тех, кто работал и сидел. Отсюда и переживания за последнюю зону, — говорит историк. И вновь добавляет. — Нужно, чтобы государство заинтересовалось что-то делать здесь.

***

Вечером центр Ивделя, где в разгар рабочего дня едва встретишь с десяток человек, оживает. Семьи с детьми сидят на лавочках на площади.

Моему вопросу о том, каким может быть город, если не лагерным, люди в основном удивляются. Но думают над ответом недолго: или пожимают плечами, или отмахиваются — мол, все умирает, детям только уезжать.

— Да он и сейчас не лагерный, — внезапно одергивает меня молодой мужчина лет тридцати пяти, представившийся Сергеем. — Последняя колония — и та на ладан дышит. У нас возможностей много, надо только их реализовать.

В пример мужчина приводит компанию «Полиметалл», которая добывает золото недалеко от города.

— Ну пусть она у нас зарегистрируется, пусть налоги пойдут в Ивдель, а не в Санкт-Петербург, как сейчас. Или они в Питере золото добывают? На эти деньги в городе можно будет отремонтировать коммуникации, а часть денег оставить на привлечение врачей с учителями. То же самое с УГМК: возьмите на работу наших мужиков, зачем вы вахтами со всей России возите? Дальше — ну, ребят, у нас же тут перевал Дятлова в двух часах езды. Давайте развивать туризм: горы есть, реки есть. Пешие походы — пожалуйста. Рыбалка — пожалуйста. Кому просто хочется отдохнуть с красивым видом — надо построить турбазы. Все возможно. Просто этим никто не занимается.

Сам Сергей работает в «Газпроме» и строить турбазу не планирует: говорит, нет предпринимательской жилки. Но по Ивделю действительно то тут, то там припаркованы вездеходы: горы Северного Урала — и перевал Дятлова в частности — манят сюда туристов. Возможно, за этим действительно могло бы быть будущее города.

Ивдель (по имени реки и назван город) — река широкая, скалистая и могучая, как и многие на Урале. Но у нее есть особенность — она мертва. В 2017 году ее воды поменяли свой цвет: вместо прозрачных они стали зелеными, а рыба исчезла. Вскоре выяснилось: Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), взявшись за разработку месторождения медной руды близ Ивделя, то ли по недосмотру, то ли еще по какой причине не построила полноценных очистных сооружений. В результате медный купорос залил сразу семь рек.

По городу тогда прокатилась волна протестов: нормальных очистных — как водится — не было и в самом Ивделе. Зеленая вода потекла у людей из кранов. На следующий год промышленники реконструировали ивдельский водозабор. По этому поводу бывший в то время мэром Петр Соколюк выдал торжественную речь перед собравшимися людьми: «Такого водозабора с такой очисткой не было никогда. Не мы своим трудом и отчислениями со своих налогов его реконструировали. Дядя нам принес подарок на 45 миллионов рублей».

«Дядя», как считают в Ивделе, впоследствии пособил Соколюку с переездом в Екатеринбург — в кресло депутата областного парламента. А что до чистоты воды, то в отдельных районах люди и сейчас жалуются, что из крана течет «зеленка».

Река, впрочем, большую часть времени теперь прозрачна. Зеленый налет можно заметить лишь на камнях. Но на вкус она все еще — как и в 2017 году — кислая, и рыбы в ней нет.

— Рыбачить ездим на карьеры, которые остались еще с советских времен, — говорит мне один из местных. — А кто хочет рыбу побольше, едет на другие реки, хотя бы на Лозьву, километров за пятнадцать, или вовсе в Ханты-Мансийский округ на два-три дня.

***

На руинах колонии № 55 гуляет ветер. Вся ее территория испещрена колеями и завалена строительным мусором — остатками бараков и административных корпусов. От забора осталась лишь пара секций с колючей проволокой, основная его часть повалена.

— Ее закрыли в 2023 году, а затем снесли — чтобы никто не лазал, — говорит заведующий ивдельской больницей ФСИН Владимир Конишевский. Вместе с сестрой Натальей они привезли меня сюда, чтобы показать, что остается от лагерного прошлого Ивделя.

Владимир и Наталья — потомки немцев-трудармейцев, которые оказались в Ивделе в 1940-е годы. Это были люди, не имевшие к нацистской Германии никакого отношения, жившие в Поволжье и Сибири. Тем не менее советская власть увидела в них угрозу и стала высылать в том числе на Урал. Это называлось мобилизацией в трудовые армии.

Формально трудармейцы не были за что-то наказаны, но без согласования не могли покидать пределы Ивделя. Они жили в бараках и работали, как и заключенные, на лесозаготовке и строительстве железной дороги до Серова. По воспоминаниям одного из них, Теодора Гиса, при прокладке железнодорожных путей только в 1942 году погибло 1387 трудармейцев.

— Из-за этого в Ивделе говорят, что под каждой шпалой здесь лежит немец, — вздыхает Наталья.

У самих Конишевских в Ивдель была отправлена бабушка вместе с семьей. Отношение местных к немцам было непростым.

— Мама рассказывала: пришли они в клуб с нашей тетей Розой. Подходят русские парни, их швыряют со скамеек: «Фашистам здесь не место», — говорит Наталья.

— Даже меня фашистом еще в 71-м году называли, — добавляет Владимир.

Впрочем, обиды они не держат: «Люди тогда были малограмотными. Они верили, что все немцы — из Германии. И не знали, что эти немцы в России уже 250 лет живут…»

Сами же высланные родственники Натальи и Владимира о трудармии вспоминать не любили.

— Старались об этом не говорить. Или, по крайней мере, нам не говорили, чтоб мы не вынесли из дома.

Будущее Ивделя Наталья, как ни странно, тоже видит в лесе.

— Только нужно его не просто рубить, но и высаживать. Когда я была в Арабских Эмиратах, мне показывали питомник для пальм. Вот и нашим соснам и елям тоже нужны питомники, — говорит она. — Чтоб в одном месте рубили, в другом — высаживали, а в третьем — вообще запрещено было бы рубить. И чтоб этот лес не просто так продавали, а делали из него мебель, в Ивделе могла бы быть хорошая мебельная фабрика. И туризм, конечно, за ним тоже будущее. Думаю, богатые москвичи уже должны были устать от морей и океанов. Ивдель может предложить им горы, тайгу, реки — и зимой, и летом.

Среди разрытой земли ходит мужчина в синих штанах и камуфляжном бушлате. Он ищет металлолом и общаться не хочет.

— Сейчас уже тут одна только мелочь осталась, — говорит он. — Последнее доскребаем.

Такие вот последние «дары» колоний.

***

О мэре Владимире Михеле ивдельчане на удивление говорят хорошо — нечасто это встретишь в России. Причем за что хвалят, никто и не знает. Разве что, говорят, поддерживает город в порядке, пытается вникать в проблемы и вообще выглядит не оторванным от людей — опять же, пришел во власть не из партийных кабинетов, а был пожарным. Возможно, дело в контрасте: Михель сменил непопулярного градоначальника Петра Соколюка, которого здесь считают чрезмерно связанным с корпорациями, уничтожающими местную природу.

Михель, как несложно догадаться, и сам из немецкой семьи. Но об этом говорить не хочет. А о проблемах города говорит открыто.

— Да, есть у нас проблема с тем, что мы теряем рабочие места. Езжу сейчас по школам — просто вижу, что есть отток [населения]. Это, конечно, из-за колоний: 55-ю и 62-ю ликвидировали уже при мне, 56-ю и 58-ю — до меня. Что касается последней, 63-й колонии, то, конечно, нельзя так официально говорить, но есть у меня предчувствие, что и ее не будет.

В этих условиях, по словам Михеля, градообразующим предприятием в Ивделе становится «Газпром». Мой собеседник не отрицает, что производственные мощности там тоже сокращаются, но говорит, что около 800 человек на линейном управлении все еще работает.

— Если брать с семьями, получим, что около 2400–2500 человек у нас доходом обеспечены. Учитывая, что по стандартам газокомпрессорные станции должны быть через каждые 100 километров, никуда «Газпром» отсюда не денется. Я, конечно, понимаю, что газ — ресурс конечный, но мы пытаемся сейчас работать с инвесторами: договорились с медной компанией, что они нам 15–17 миллионов на социальные проекты перечислят. В бывшем поселке Массава — сейчас там, к сожалению, никто не живет — обнаружили нефть. Мне подтвердили, что она «созрела», что ее можно добывать и использовать. Но пока непонятно, что с логистикой — будет ли выгодно. Пока не дали мне ответ, будут ли добывать.

Как и многие, мэр говорит и про туризм:

— Конечно, у нас есть люди, которые этим занимаются. Да, пока это, так скажем, теневая сторона, то есть они неофициально получают доход. Но они есть (я со многими общаюсь, кто использует свои транспортные средства), они за летний сезон, за три месяца, когда есть туристы, зарабатывают по полмиллиона, иногда и больше. В общем, есть чем жить. У нас сейчас 87 человек в центре занятости и 300 вакансий. По врачам укомплектованность 8%, стараемся это тоже решать: под врачей выделили восемь муниципальных квартир, ищем специалистов. Недавно было совещание, министр здравоохранения предложил организовать пилотный проект — присылать нам медиков-второкурсников на стажировку с условием, что они останутся здесь и проработают полтора года. Ну, для снижения дефицита. Пока не понимаю, как все будет устроено, но вроде один желающий уже есть. Мы для него подготовили квартиру.

***

В городском музее небольшая экспозиция об Ивдельлаге соседствует с передвижной доской, на которой вывешены фотографии 98 человек. Надпись над фото гласит: «Ивдельчане в зоне специальной военной операции».

— Это все живые, — подчеркивает сотрудник музея, заметив мой интерес. Но говорить подробнее отказывается.

В ноябре прошлого года на этот стенд обратило внимание екатеринбургское издание It’s My City. Тогда, помимо цветных фотографий, на нем висели и черно-белые — с погибшими.

Теперь, по всей видимости, их просто сняли.

Впрочем, на городском кладбище не так уж много военных захоронений. Я не без труда насчитываю три. На одном из них к ограде приклеен листок с надписью: «Уважаемые люди! Если вы хотите навестить мужа, ходите, пожалуйста, но прекратите свинячить у него на могиле. Никто не запрещает выпивать, кушать, но мусор убирайте за собой. Прекратите воровать вещи, оставленные на могилке, они не для вас».

Конечно, Ивделю очень нужен новый смысл…