Российские пропагандисты порой делают всё, чтобы подставиться под тролльский огонь со стороны своих украинских коллег. В одном из своих недавних эфиров Владимир Соловьев, как всегда хмурясь и восклицая, предложил критически взглянуть на взаимоотношения России со странами ОДКБ (то есть Беларусь, Армению, Казахстан и Кыргызстан). «Пока я знаю страны, которые с нами плечом к плечу: в первую очередь, это Корейская народная демократическая республика, — заявил Соловьев. — И я знаю страны, которые делают вид, что они с нами. Целое название есть — О-ДЭ-КА-БЭ! А какое это нахрен ОДКБ? Это вообще к чему всё? Что они сделали для России, которая сейчас воюет?» Казалось бы, эфиры Соловьева на его именном канале смотрят разве что сами сотрудники «Соловьев LIVE» (и то не факт), ан нет: даже такие пространные рассуждения стали поводом для множества каналов из другого лагеря (и украинских, и уехавших российских) для заголовков «Россия готовит следующую СВО в Казахстане». И не только там, а еще, разумеется, в Азербайджане, Армении, где-нибудь в Кыргызстане — ну и далее по списку.

При всей взаимной экзальтированности позиций нельзя сказать, что эти разговоры возникают совсем на пустом месте. Отношения России со странами СНГ очевидно сползают в кризис: где-то быстро, как в случае с Баку, где-то — медленно и в виде вспышек, как в случае с теми же республиками Центральной Азии. В каждом из кейсов генезис ругани свой. Общее теперь только то, что на любые действия России, которые она считает правильными (или за которые не готова извиняться), соседи начинают отвечать.

• Азербайджан после катастрофы самолета AZAL и жесткого задержания азербайджанцев в Екатеринбурге охладил отношения с Россией настолько, что даже Дмитрий Песков не нашел абсолютно нейтрального термина для их нынешнего состояния.
• Армения через задержание бизнесмена Карапетяна и преследование других видных деятелей бизнеса, политики и религии решает не только внутриполитические вопросы, но и через давление на пророссийские силы дает явный сигнал Москве о том, что она сейчас для Еревана как минимум не союзник.
• В Кыргызстане в ответ на так называемые «банные рейды» резко усилили законодательство в части знания кыргызского языка: теперь даже приезжему из России могут не выдать вид на жительство или отказать в статусе иммигранта, если он не знает государственного языка в достаточном объеме.
• В Казахстане в ответ на введение предуведомительной системы о въезде в Россию (минимум за 72 часа до прибытия в страну иностранец, в том числе и гражданин Казахстана, должен заполнить документы в специальном приложении и получить QR-код: формально это необязательно, на деле — становится почти неизбежным) министр внутренних дел Ержан Саденов пригрозил зеркальными мерами уже россиянам, въезжающим в Казахстан.
• Узбекистан вообще еще в прошлом году из-за конфликта в ташкентской школе на уроке русского языка (учительница побила ученика) через вице-спикера парламента Алишера Кадырова в достаточно резкой форме посоветовал Москве «заняться своими проблемами», стоило российскому МИДу лишь намекнуть на свою «обеспокоенность».

И количество таких мелких и крупных конфликтов между Москвой и другими «дружественными» странами растет. Так что переживания Соловьева и ему подобных интуитивно понятны. Однако проблема здесь шире. Если нынешние противники России с украинской стороны используют все эти трения для нагнетания атмосферы и демонстрации того, что от Москвы отворачиваются даже ближайшие союзники (что не так: это откровенное натягивание совы на глобус),

Непонимание ситуации Москвой заключается в неспособности осознать две ключевые вещи.

• Резкое ужесточение миграционного законодательства, абсолютная дичь с задержаниями и пытками представителей диаспор и даже фактический визовый режим с Казахстаном — это для прежде лояльных партнеров, по словам политолога Аркадия Дубнова, «обидно, неприятно, оскорбительно: подчеркните любое слово». Оказывается, обида работает не только тогда, когда дует губы Москва, но и в обратную сторону.
• «Нормально» с точки зрения Москвы — это экономическое и, по возможности, политическое подчинение ближайших государств Кремлю. Но то, что было эффективно раньше (например, мигрантов прижимали и в 2021 году, «Новая» часто об этом писала — однако в республиках, в общем, закрывали на это глаза, потому что внешнеэкономические интересы властей превалировали над интересами граждан), теперь больше не действует. И в Москве как раз не могут понять, что случилось. А случилось окончательное осознание бывшими советскими государствами своей субъектности. «По коллективному «советскому человеку» [в странах ЦА и Кавказа] последние три года очень сильно ментально ударили», — объясняет Дубнов. Слово «Россия» как мантра перестало действовать прежде всего на самих жителей соседних стран — и теперь это не точка, к которой все стремятся, а — часто — место, которого сторонятся.

Процесс отмежевания и сепарации происходил, разумеется, не в последние три года, военный конфликт с Украиной лишь ускорил все процессы. Однако своими последними действиями в отношениях с соседями Москва, похоже, задела именно что лояльную часть населения этих стран и дала возможность властям перейти в режим более смелых ответов. Вот как к этому все пришло.

От Москвы подальше

Одним из ключевых параметров взаимоотношений союзного центра с республиками в СССР была москвоцентричность. Это означало, что при прочих равных существует некое место в виде Кремля, где принимаются окончательные решения, и есть город, жить и работать в котором — мечта единой общности «советский народ». И хотя это не отрицало порой почти абсолютной власти «на местах», Москва как ориентир выступала балансиром и одновременно частью общего культурного кода. Для обычных людей — это важно отметить.

После распада СССР этот ориентир пропал: формально субъектность государств появилась сразу, а Россия стала арбитром в каких-то внутренних спорах соседних стран (будь то Приднестровье, Таджикистан или даже Казахстан в январе 2022 года), в первую очередь, в силу своего размера и остаточной мощи. По закону при этом все страны стали равными в своих правах.

Но, разумеется, Россия всю дорогу искренне считала, что возвращение «младших братьев» под ее крыло неизбежно:

И в случае с политическими и экономическими маневрами это до определенной степени у России получалось.

Однако субъектность заключается не только в том, что вы как государство сами определяете политику или планируете бюджет. Важной частью самоосознания являются и национальные культура, образование, взаимоотношения в обществе, традиции, отношение к истории. То, что при Союзе подавлялось (где-то мягче, где-то — жестче), в независимых государствах вышло на первый план. Искреннее заблуждение Москвы заключалось в том, что люди, разделенные границами, в душе все равно останутся «советскими» или «пророссийскими», потому что именно СССР (а не условные Узбекистан или Армения) — их настоящая родина. И, надо сказать, первые несколько лет по инерции большинство людей в бывших советских республиках и жило с этим убеждением. Во многом потому, что продолжало учиться по советским учебникам (как автор этого материала, например), смотреть российское ТВ (местные каналы только начинали становиться на ноги), читать книги на русском языке и ходить в кино на российские картины или картины на языке бывшей метрополии. Тех, чье детство пришлось на этот период, иногда в шутку называют «последней советской прошивкой».

Но долго так, разумеется, продолжаться не могло. Постепенно в государствах — везде с разной скоростью — стали появляться свои учебники, стал расти интерес к своему родному языку, стала формироваться своя повседневная культура. Постепенно начала исчезать символика принадлежности к единой когда-то стране. В том же Казахстане Ленин с советских рублей был заменен мыслителями и государственными деятелями далекого прошлого на купюрах тенге. Переименовывались улицы и даже целые города. Соответственно, новое поколение жителей страны уже рождалось в другой атмосфере.

Любой житель независимой страны считает себя ее гражданином не только из-за паспорта, но и потому, что идентифицирует себя с ее символами — визуальными, географическими, традиционными, даже гастрономическими.

Таким образом и стало формироваться новое поколение граждан в независимых странах. Старое же поколение поделилось на несколько лагерей. Те, кто не смог принять изменения изначально, постарался уехать сразу. Те, кто разочаровался в них по ходу пьесы, постарался переселиться позже. Те, кто не смог уехать, но и не стал сторонником новой родины, а остался ментально в СССР, превратились как раз в тех самых «пророссийских» сторонников Кремля, которые вызывают беспокойство у местных властей и которые являются рычагом влияния со стороны Москвы. Иногда — как в случае с тем же Казахстаном — «пророссийскими» называют всех этнических русских, но это в корне неверно. Есть огромное количество русских в стране, которые раздражены Россией, а есть такие люди, как блогер-казах Аслан Толегенов, позиционирующий себя защитником «русского мира»: его от «казахстанского шовинизма» даже вынуждена публично оборонять «Русская община».

Наконец, часть старого поколения вполне себе перестроилась под новые реалии и прекрасно в них зажила. Таким образом, включая молодое поколение, в каждой стране было минимум пять разных по ментальным и политическим установкам групп с разным отношением к той же России. И с каждой из этих групп нужно было работать отдельно.

Что сделала Россия? Она сделала три ошибки.

• Ошибка первая. Со всеми этими группами она стала работать одинаково, считая, что то, что работает на пророссийских граждан других стран (то есть на основную целевую аудиторию нарративов и пропаганды), сработает и на остальных. Но это чем дальше, тем более нелепо выглядело. В какой-то момент Россия стала говорить с группами людей из других стран на разных языках (причем порой — в буквальном смысле). И эта ошибка, как сказали бы в современной российской юрисдикции, является «длящимся нарушением»: значительная часть программ Россотрудничества — организации, которая продвигает российские нарративы в бывших советских республиках, что твой USAID — западные ценности, — по-прежнему построена на мероприятиях для уже пророссийски настроенных граждан. Пропаганда топорно и в лобовую предлагает как данность идею «Мы все вместе любим Россию» тем, для кого это не очевидно и кому страна только должна себя прорекламировать.
• Ошибка вторая. Россия искренне считает, что то, что сработает в Казахстане, сработает, например, и в Кыргызстане. Но этот подход (не хотелось бы упоминать слово «имперский», но оно так и просится) ложный по своей сути. Ведь любая страна в бывшем советском лагере отличается от другой кардинально. Где-то это заметно более явно (никому не придет в голову ставить знак равенства между Арменией и Азербайджаном, например: разные политические режимы, разные культуры, разные условия жизни), где-то кажется, что все не так однозначно. Но совершенно разное отношение к жизни и у жителей Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана:

Пренебрежение к различиям и попытка унифицировать свой подход проявляется, кстати, не столько в каких-то конкретных проектах по усилению влияния в регионе, сколько в целом в доминировании «российского» взгляда на страны. «Нам неважно, как думаете вы, потому что истинен только наш фокус», — как будто говорит Россия другим странам. Это, кстати, заметно и по мелким спорам относительно корректности написания слов и названий: «Алматы» (как надо сейчас) вместо «Алма-Ата» (потому что так якобы «по-русски»); «Кыргызстан» и «кыргызы» (это признанные на международном уровне названия) и «Киргизия» и «киргизы» (мы так привыкли); этнонимы «узбеки», «казахи» и «таджики» в качестве обозначения гражданства вместо «узбекистанцы», «казахстанцы» и «таджикистанцы». Каждый раз, когда об этом заходит публичный спор, россияне отмахиваются: мол, это ваши фантомные боли. Что говорит о невозможности принять за основу факт равнозначности России и любой другой страны в регионе. Таким образом, отношение к бывшим советским республикам у Москвы по-прежнему одинаково снисходительное. Что опять-таки резонирует с мироощущением «пророссийских» граждан, но отталкивает всех остальных.

• Ошибка третья. Увлекшись политэкономическими интригами, Россия не пересмотрела критически свой образ в глазах жителей других стран региона, по-прежнему веря в то, что все только и думают, как бы переехать в Москву. Этому заблуждению способствовал и высокий уровень трудовой миграции, и первоначальный — в 90-х годах — отток людей из бывших советских республик в бывшую метрополию. Но, как уже было сказано, это во многом был инерционный поток той самой «последней советской прошивки». И к 2025 году (даже если бы военного конфликта с Украиной не было) москвоцентричность как доминирующий культурный вектор давно уже уступил место другим возможностям. И для привлечения новых трудовых ресурсов, мозгов, рук, для сохранения своего влияния в этих регионах Москве нужно было как-то себя отрекламировать, показать себя привлекательной. Россия не только это не сделала, она отпугнула от себя еще и самых преданных, казалось бы, сторонников.

На последней ошибке стоит остановиться подробнее.

Даже идей никаких нет!

Что обычно заставляет человека уехать со своей родины (или — проще — с насиженного места) в другие края? Как правило, основных причин несколько:

• наличие общих культурных и традиционных ценностей с новым местом жительства и отсутствие таких общих «зацепов» со старой родиной;
• возможность реализоваться или получить более качественную жизнь (бытовые условия, образование, карьерные перспективы);
• возможность банально заработать больше, чем у себя дома.

Когда та или иная страна анализирует миграционные процессы, она ориентируется на эти причины при объяснении притока или оттока граждан. Соответственно, когда страна хочет быть центром притяжения (а Россия хочет им быть: ведь она, по утверждениям современных «патриотических» мыслителей вроде Сергея Караганова, — «цивилизация цивилизаций»), она должна работать с тем, чтобы людям из других государств хотелось приехать и остаться. В этом, в том числе, заключается и работа Россотрудничества: создавать образ привлекательной страны для граждан бывших советских республик, чтобы лучшие из лучших (или хотя бы те, кто нужен конкретно сейчас под целевые нужды) стремились попасть в Россию.

В качестве общности интересов прежде всего понимается принадлежность к русскоязычной культуре и знание русского языка как таковые. Именно с этим связано, в частности, беспокойство дипломатов и политиков в России, когда они боятся «языковых патрулей» в центральноазиатских странах: мол, русский язык угнетают. Но за 35 лет в странах с другим превалирующим этническим составом смена языка и культуры неизбежна, сколько ни старайся сохранить доминирующую позицию русского, «потому что так всегда было». Этому размыванию способствует прежде всего демография. Государства становятся национальными, количество жителей, говорящих сразу на титульном языке, растет. Под язык формируется и культура, в том числе массовая: спрос рождает предложение. Чем дальше от России географически, тем этот процесс происходит быстрее — и тем меньше на него может повлиять Россия.

Достаточно сравнить отношение к русскому языку в Казахстане, где он практически второй официальный, и в Узбекистане, где на нем говорит все меньше людей, и он не является сколь-либо обязательным для повседневной коммуникации. Новое поколение молодых людей (начиная с «поздних миллениалов») в независимых странах живет уже своей жизнью, у них свои культурные коды — от песен до мемов. Попытка завлечь в Россию тем, что «у нас много общего», бесперспективна изначально. Общего теперь немного.

На этот аргумент хорошо реагируют представители старшего поколения, которые выросли в русскоязычной среде, и те, кто как раз уехал или планирует уехать, потому что новая культурная кодификация его страны им не подходит. В частности, на основе этой идеи «общности» и была воздвигнута программа переселения соотечественников. Однако даже сейчас она настолько унизительна по своим условиям и по процедуре прохождения документов, что ее критикуют и те, кто планирует переехать, и даже «патриотические» блогеры. Россия уже на старте говорит, что «соотечественники», может, и общие с коренными россиянами по культуре — но все равно чужие. Не берем в расчет коррупционные и организационные проблемы:

Нередко в качестве объединяющего нарратива используется мотив исторической памяти — «мы через многое прошли». Под «многим» подразумевается при этом исключительно период 1941–1945 годов, однако в независимых государствах за 35 лет произошла переоценка исторического прошлого. Опять-таки, не с целью насолить кому-то или целенаправленно осудить «колониализм» Москвы: обычно так говорят радикальные активисты, но они всегда находятся в абсолютном меньшинстве. Речь идет о том, что людям — особенно молодым — нужно понять, как было раньше и как стало теперь, и как к тому или иному историческому событию относиться в контексте современной жизни. Учитывая предельный уровень откровенности и открытости современного поколения, странно было бы предполагать, что они в принципе будут воспринимать попытки создания общего нарратива как инструкцию к применению. В азиатских и кавказских странах прошлое к тому же — это, в первую очередь, история собственного рода. И если в этом роду кто-то сгинул в репрессиях или при Голодоморе либо был принудительно депортирован — будет крайне странной смотреться попытка Москвы сказать «да мало ли чего было, смотрите, зато как мы вместе до Берлина дошли!». В странах бывшего Советского Союза власти это, к слову, понимают, поэтому историю дают без прикрас. Было так, как было, а не как хочется бывшей метрополии. Да, при этом сами же власти этих стран пытаются вести политику исторического умиротворения: знать прошлое, а не пытаться сводить на его основе счеты с кем-то (отчего термин «деколонизация», например, в Центральной Азии действующими режимами воспринимается весьма болезненно: он предполагает активное противодействие Москве, а это не является сколь-либо важной задачей). Но фактически независимые страны дают понять своим гражданам — особенно молодым: ваша история гораздо длиннее и богаче, чем военный и послевоенный период совместного с Россией государства.

Это дико злит Москву (именно поэтому периодически со стороны политиков вроде министра Кравцова звучат призывы «подкрутить» что-нибудь в учебниках истории постсоветских стран) и часто выводит дискуссию в сторону классического аргумента «да мы вам цивилизацию принесли!» и контраргумента «да без вас у нас давно бы уже демократия настоящая была и суперразвитие!». Обе позиции предельно манипулятивные: как было бы без России, никто знать не знает (сослагательного наклонения не существует), а история про «цивилизацию» в части строительства городов, домов, заводов и всеобуча хотя и справедлива по факту, но странна по сути претензии: получается, из-за этого теперь другие страны перед Россией в неоплатном долгу — а это не так. Логика соседей России следующая: за то, что было сделано, вам спасибо — но дальше у нас своя жизнь. Сторонники же аргумента про «цивилизацию» в этом смысле напоминают обиженного бывшего супруга, который говорит: я столько подарил тебе, а ты! Иногда это приводит к требованию «вернуть подарки» (в тексте требований могут также встречаться и другие термины — «денацификация» и «демилитаризация», например).

Таким образом, идея про совместимость «скреп» на молодое поколение не работает совсем, а на старое — лишь отчасти. Те, кто чувствовал это «общее», уже уехали. Люди, которые в процессе переезда сейчас, сталкиваются, по факту, с ощущением второсортности в России. «Пророссийские» и при этом остающиеся в своих странах рады бы воспринять идею про общие скрепы с Россией как основополагающую — но начинают что-то подозревать (об этом чуть позже).

Другая попытка привлечь людей — особенно молодых — в Россию заключается в обещании более качественного образования и крутых перспектив — жизненных и карьерных. И раньше это работало, поскольку уровень, в первую очередь, образования был несравним. Тем более работал «родительский подход»: отправить ребенка куда-нибудь в МГУ было скорее нереализованной мечтой папы или мамы, а не собственно желанием самого абитуриента. Но за те же самые 35 лет собственное высшее образование в странах стало существенно сильнее — по крайней мере, на уровне столиц. Кроме того, стало доступнее зарубежное образование — и не обязательно на «загнивающем Западе»: Китай, Южная Корея, Япония также стали возможны в качестве маршрута для получения диплома. На фоне того, что вторым языком после государственного в странах стал внедряться английский, необходимость обязательно ехать в Россию для качественного образования отпадает. Едут в первую очередь русскоязычные, которые не знают ни главного языка своей страны, ни иностранного — но количество таких людей в странах бывшего Советского Союза неизбежно сокращается. Не в последнюю очередь потому,

Более того, поскольку многие специальности сейчас позволяют сохранять дистанционный формат работы, нет никаких проблем в том, чтобы вообще оставаться дома, а работать где-нибудь в зарубежном IT-секторе. Мир изменился, российское образование из него в парадигме молодежи из бывших советских республик стало выпадать.

С жизненными перспективами тоже все неясно. Жить в России приезжему сейчас дорого, на работу можно устроиться не везде (страна декларирует приоритет местным кадрам), из России уехать куда-то дальше стало гораздо сложнее (как страна-транзит она больше не работает). А еще это страна, которая ведет боевые действия, и, приезжая сюда, рискуешь жизнью: или беспилотник прилетит (даже в Москву может), или на СВО попробуют завербовать. Лозунг «Россия — страна возможностей» модифицировался до «Россия — страна возможностей умереть», а люди приезжают, чтобы жить.

И поверх всего этого резко вырос уровень ксенофобии. У России своя многоступенчатая логика. На одном уровне — это страх перед мигрантами как возможными носителями вражды (теракт в «Крокусе» как аргумент-повод здесь почти не бьется критиками этого подхода). Но одновременно на другом уровне — уже несколько лет подряд (опять-таки задолго до февраля 2022 года) российские власти создают из мигрантов образ врага не потому, что у него коварные мысли, а потому, что мигрант сам по себе в понимании режима ниже «народа-богоносца». На практике это означает, что с мигрантами в принципе больше не церемонятся: тут своих-то граждан пытают от души, а с приезжим тем более цацкаться зачем. И приезжие здесь — не столько люди другой расовой принадлежности, сколько вообще люди из другой культуры. Может, они и русские по духу, но приехали из Ташкента, где принято по-другому со старшими, где уважают вежливость, где ценят друг друга и отношения, где грубость — это бескультурье, а не сила.

Этот уровень ксенофобии, насаживаемый сверху, легко отозвался снизу. Потому что в условиях бесконечного стресса и непрекращающегося противостояния всех со всеми простой и понятный враг (как правило, отличающийся даже внешне) — отличная мишень и для выплеска ненависти, и для самоутверждения на фоне того же унижения от государства в свой адрес. Власть сжимает руку на шее граждан — а в ответ позволяет тем ненавидеть всех остальных.

Для приезжих, особенно трудовых мигрантов, это означает переоценку третьей причины для переезда — возможности заработать. Да, по сравнению со своими странами любой мигрант при желании по-прежнему может получить больший заработок, чем на родине, но теперь он должен соотносить его с резко возросшим количеством рисков. На фоне других направлений для миграции — та же Юго-Восточная Азия, Турция и какая-нибудь Британия со сбором клубники — человек из Оша десять раз подумает, предпочтет ли он получить на 15–20 процентов меньше или предпочтет получить по почкам в отделении от какого-нибудь подмосковного сержанта.

Каждая из этих неработающих причин для переезда в Россию действует на определенные возрастные и социальные группы в соседних странах. Однако все вместе они сильнее всего бьют по главной целевой аудитории, которую стереотипно рассматривает Россия: тем самым поклонникам общего прошлого, последним остаткам «советского народа». Часть из них — в основном воспринимающая ситуацию и события линейно, некритически — благостно едет по контракту «бить нацистов» (о чем регулярно сообщают украинские аналитики) либо ускоряет переезд в Россию. Но другие, более прагматичные, теперь задумываются. Ведь если:

• Россия предлагает плохое отношение к тебе, потому что ты в принципе приезжий (и, не дай бог, другой расы!);
• сам процесс переезда сопряжен с усложнившейся процедурой;
• кормовая база сокращается, как сокращается и линейка перспектив;
• местные — простые люди и власти — слишком сильно «жестят»;
• тебе изначально предлагают смириться с позицией «мы против всего мира»,

то какая же необходимость ехать в страну? В чем ее преимущество по сравнению с тем местом, где человек находится сейчас? Да, он любит русскую культуру и чувствует себя русским — но в его нынешней стране это не осуждается и не запрещено (за редкими проявлениями ксенофобии с другой стороны — но это как раз именно что редкость, а не правило).

Надо понимать, что пророссийски настроенные граждане в бывших советских странах — это в большей своей массе обыватели, а не пассионарии. Они просто хотят хорошо и спокойно жить — и в этой их логике нынешний образ России сильно корежит сознание таких людей. Частый аргумент таких людей «Мы готовы терпеть ради Победы!», который, по сути, является лишь пропагандистским нарративом, не проходит проверку реальностью. А у тех, кто верит в это искренне, наступает усталость от отсутствия ощущения триумфа и некоей бесконечности процесса пути к той самой «Победе». И заявления министра Лаврова о том, что Россия теперь борется одна, или крики Соловьева о том, что ОДКБ не поддерживает своего союзника на поле боя, главную целевую аудиторию России за пределами страны исключительно демотивируют. Хотя в глаза эти люди об этом никогда не скажут.

Теперь есть что сказать в ответ

Вернемся на политический уровень взаимоотношений между странами, чтобы констатировать: идея о России как смысловом и ключевом центре принятия решений (в широком смысле — того самого «русского мира») для постсоветских стран перестала быть привлекательной давно, а теперь из местами пугающей она превратилась просто в раздражающую. «Если раньше «русский мир» ассоциировался с Пушкиным и Толстым, всем положительным, что внесла русская культура в сокровищницу мировой культуры, то ныне, к сожалению, «русский мир» связывается с агрессивным поведением Кремля, — констатирует казахстанский политик, экс-кандидат в президенты Амиржан Косанов. — Идея «русского мира» оказалась не мирной и позитивной, а милитаристской и негативной. Кремлевские идеологи должны понимать, что никто не будет любить мир, который навязывается насильно и запугивающе, тем более с бряцанием оружия. Есть «казахский мир» и другие, с которыми «русскому миру» теперь надо считаться и вести себя с ними на равных».

Что делать в этом случае России? В рамках журналистики решений самым логичным советом было бы выдохнуть и пересмотреть свои отношения с бывшими советскими странами, но не так, как предлагает Соловьев (кто готов встать с нами рядом на поле боя — тот друг, все остальные — враги), а с точки зрения прагматичного равноценного сотрудничества. Ведь отсутствие лояльности к «целям СВО» не означает автоматически плохие отношения: примеры официального и человеческого общения с любой из «союзнических» стран — вплоть до Азербайджана, который пропагандисты сейчас разве что бомбить не предлагают, — показывают, что Россия это умеет.

Тем более на Востоке люди хотят, чтобы всем было хорошо и комфортно и все было по справедливости (это заложено в культуре и ментальности, в том числе уже за годы независимости), а не чтобы совместно нужно было преодолевать нескончаемые трудности.

Но России сейчас не нужны ни решения, ни журналистика (грустный смех в студии). В сложившихся условиях, какими тремя или пятью буквами их ни называй, самолюбие России как политического игрока сейчас крайне уязвлено — и воспринимать чаяния игроков вокруг, если они не соответствуют его нынешним представлениям о силе и равнозначности, Кремль не готов (вопрос, был ли он вообще когда-то готов, справедлив, но является отдельной темой).

Именно отсюда и рождается агрессия со стороны российского режима (в широком смысле: политиков, медиа, силовиков) по отношению к тем, кто в принципе готов дружить, несмотря ни на что, как раз-таки учитывая общее прошлое, общие границы, общие победы и общие страдания. Но дело в том, что режимы других стран прекрасно понимают потерю образа России в глазах своих «сомневающихся» граждан. Как бы ни обвиняли современный Кремль в авторитаризме (а то и чем-нибудь похуже), в некоторых бывших советских республиках опыт авторитарного правления куда более значимый (помножьте это на восточные мудрость и хитрость). И российские выпады как часть деконструкции образа самой России другие режимы с удовольствием используют в своих интересах. Это может быть попытка консолидации вокруг действующей власти. «Хоровод вокруг древка с флагом — абсолютно понятный и логичный инструмент, тут даже не о чем говорить, — констатирует политолог Аркадий Дубнов. — Просто радиус этого движения разный. В Армении, где формально демократия, пространства для маневра меньше. В Азербайджане — больше». А еще это может быть дополнительное укрепление собственного авторитета в глазах людей. Иными словами, теперь ответ России в некоторых случаях несет больше выгод, чем попытка отмолчаться.

Сама степень резкости ответа при этом варьируется еще и в зависимости от личности отвечающего. «Например, Ильхам Алиев — это наследник Гейдара Алиева, у которого свои счеты к Москве. К тому же Азербайджан прошел тяжелый путь, восстановил свою территорию военным путем, у него за спиной мощный союзник в виде Турции, и поэтому в тех конфликтах, по поводу которых Баку сейчас спорит с Россией, Алиев посчитал правильным с точки зрения национального достоинства ответить публично и резко, — объясняет Дубнов. — Возьмите для другого примера президента Казахстана Касым-Жомарта Токаева. Он — тоже наследник в каком-то смысле советского руководителя, но вынужден реагировать на любые выпады гораздо осторожнее: и сам дипломат, и «спящую проблему» Северного Казахстана никто не отменял. Посмотрите на президента Кыргызстана Садыра Жапарова, чей ресурс для возмущения ограничен еще сильнее. Но и со стороны Кыргызстана была ответная реакция».

«Налицо оба фактора: демонстрация субъектности, которая укрепляет позицию того или иного лидера страны региона в глазах собственного электората, и интеграция этих стран в региональные и родственные союзы (например, тюркский мир), которая позволяет им диверсифицировать внешние отношения, — добавляет Амиржан Косанов. — Но в то же время понятно, что в силу известных причин некоторые их этих стран, включая и Казахстан, вынуждены более аккуратно формулировать свою позицию относительно событий, связанных с Россией. И в этот период, когда коренным образом перестраивается вся мировая архитектура, меняются привычные центры влияния, создаются новые формальные и неформальные союзы. России, как кажется, следовало бы отойти от неоимперских амбиций и соответствующей, дурно пахнущей в XXI веке риторики. Как раз тут и работает поколенческая сторона вопроса: в бывших республиках СССР, ныне независимых государствах, за 34 года после развала Союза, выросло и встало на ноги и у руля власти новое, не обремененное советским прошлым, ориентированное на общечеловеческие ценности и цивилизационные принципы младое и дерзкое поколение, у них нет постсоветского синдрома. И они в будущем будут определять политику своих стран. Россия должна быть готова и к этому».

В этом смысле Россия не просто перестала быть привлекательной для соседей. Она перестала быть центром абсолютной силы. И переживания Соловьева по поводу неучастия ОДКБ в боевых действиях — это именно что причитания по тому, что Россию стали меньше бояться. В голове «патриотов» максима «боятся — значит, уважают» в обратном направлении работает достаточно прямолинейно: не боятся — значит, не уважают. Про то, что можно уважать друг друга и без страха, Россия, похоже, забыла. А другие страны — те, кого Россия хотела бы считать своими друзьями, — теперь иначе не хотят.