В самом конце поля, на границе лесопосадки, стоит большой черный камень. Рядом с ним — три черных флага и черные венки. На всех — эмблемы с двумя скрещенными мечами и звездой по центру.

Это место гибели Евгения Пригожина и Дмитрия Уткина — двух глав ЧВК «Вагнер». Здесь — в полутора километрах от затерянного среди тверских равнин села Куженкино — 23 августа 2023 года рухнул их бизнесджет Embraer Legacy 600.

Официальная причина крушения до сих пор не названа. Мало кто верит, что между этим событием и устроенным за два месяца до него «маршем «Вагнера» на Москву нет связи. Но следствие два года молчит.

В катастрофе погибли не только руководители ЧВК. Она унесла жизни еще восьми человек, в том числе трех членов экипажа, которые к наемникам никакого отношения не имели: Алексея Левшина, Рустама Каримова и Кристины Распоповой. Как рассказывали «Новой газете» родственники командира судна Алексея Левшина, в авиакомпании им в тот день лишь смогли сказать: «Извините, что не уберегли вашего папу». И больше о произошедшем ничего не говорили. Ничего не знает, судя по последнему интервью, даже мать самого Пригожина.

Портреты всех погибших установлены на стенде рядом с флагами и ритуальным крестом, на который присверлены металлические буквы — слоган «Вагнера»: «Кровь. Честь. Справедливость. Родина. Отвага». Но портрет Пригожина стоит еще и отдельно — с патетичной надписью: «Здесь погиб русский богатырь и великий полководец, создатель и руководитель сильнейшей армии мира». А ниже — заверения в верности стране и президенту.

Сами куженкинцы, впрочем, ни в какую верность Пригожина Путину или Путина Пригожину не верят. Они вообще бы, кажется, предпочли, чтобы все произошло не рядом с их селом. Или даже не произошло вовсе.

«Место это плохое»

На поле, где установлен «вагнеровский» мемориал, пасутся коровы. Я насчитываю не меньше 30 голов. Их выгоняют сюда с ближайшей фермы — от мемориала ее хорошо видно. Старые советские ангары, стены которых местами уже пошли трещинами. Бесконечное тарахтение трактора.

Двое мужчин лет шестидесяти на вид — уже выпивших, хоть на часах всего девять утра — от моих вопросов про «Вагнер» шарахаются.

— Не, нас здесь не было. Не видели, как самолет падал, — говорит один из них. — Да это вообще не наше дело: мы тут коров разводим. «Вагнер» там, — он показывает в сторону мемориала, — а мы здесь. Не надо нас в это впутывать.

Не заглушая трактор, они спешно удаляются в ангар.

Также суетно и даже боязно реагируют трое на местной шиномонтажке, тоже находящейся неподалеку от места падения.

— Я-то видел, как все произошло, но говорить не буду, — объясняет старший из них. — Я уже наговорился: когда все только произошло, тут журналистов валом было. А потом эфэсбэшник пришел и объяснил вежливо, что распространяться не надо. Мне эти проблемы не нужны.

Алексей, старший на шиномонтажке, приехал в Куженкино 15 лет назад из Беларуси. Говорит, что за любовью. Бизнес идет не ахти: в месяц в карман едва положишь 18–20 тысяч рублей. И это несмотря на то, что село стоит на трассе Москва — Санкт-Петербург.

— Ну а кому охота по селам чиниться? Москвичи у себя чинятся. А местные — да тут местных-то…

Это замечание верное. Куженкино — совсем небольшое село, хотя раньше претендовало на масштаб — это видно в первую очередь по наличию пяти многоквартирных домов (на два и на три этажа), а также по большой Преображенской церкви.

По официальным данным, на 2010 год здесь жило 340 человек. Сейчас, считают местные, меньше 200.

— Вы не смотрите, что у нас тут панельки стоят. Там уже квартиры есть пустые, — говорит пожилая женщина, которую я отвлек от выкапывания картошки в огороде. — При Советах тут совхоз был: все поля засеивали, скот табунами ходил, а сейчас — только ферма на 40 коров. Молодые уехали кто куда: в Москву, в Питер, да хоть в Бологое (ближайший к Куженкино город), но лишь бы не здесь.

Женщина называет свое имя, но я упоминать его не буду. Не из-за того, что к ней тоже приходила ФСБ (не приходила), а из-за того, что она рассказывает.

— Место это плохое, — говорит моя собеседница о мемориале «Вагнер». — Мы туда стараемся не ходить. Внуки летом приезжают — им интересно: «О, Пригожин!» А мы-то понимаем, кто это такой. Когда эта *** началась, у меня ком в горле встал. Думаю: «Хорошо, не дожили те, кто Великую Отечественную прошел». А может, и специально ждали, когда они уйдут: они бы не поняли — они с украинцами против нацистов вместе воевали. И что там вдруг нацизм расцвел, я не верю.

Пригожина женщина характеризует как «бизнесмена с плохим бизнесом». И это, учитывая слоган «Вагнера» «Наш бизнес — смерть» трудно назвать неточным определением. Что в смерти хорошего?

— Когда они на Москву пошли, знаете, как тревожно было? Мы ведь по телевизору видели, что с Артемовском стало.

При этом о самих военных пенсионерка говорит лишь, что они люди подневольные. И «вагнеров» тоже считает военными: «Не они же сами решали, что все так должно быть».

Решаю не вдаваться в детали.

Само падение самолета моя собеседница не видела, только слышала.

— Я-то в тот момент дома сидела, — рассказывает она. — Вдруг слышу — два взрыва. Вот их два было. Будто такие раскаты грома — один за другим. Потом раз — и с неба посыпалось: ко мне несколько деталек прилетело, одна парник пробила. Следователи потом приходили, забирали эти детальки. Когда взорвалось, я сначала на улицу выходить боялась: думала, поди еще что прилетит.

Наш разговор, стоя у забора, слушает еще одна женщина.

— Я президента всегда поддерживала. И когда *** началась — тоже. Мы и с соседкой ругались тогда. А потом я перестала понимать, что происходит: сначала «Вагнер» обманывают и снаряды ему не дают, затем «Вагнер» на Москву идет, потом этот взрыв у нас. Такое ощущение, что все со всеми воюют.

— А мальчиков-военных, которые их пытались остановить [во время марша на Москву] жалко как… — добавляет первая женщина.

— А с ними ребята летели — пилоты и проводница. Такие молодые…

Чтобы кто-то из самого Куженкино ушел на СВО, женщины не помнят.

— Да тут и уходить-то некому. Одни старики, — замечает одна из них.

Во дворе сельского дома еще одна женщина средних лет развешивает постиранное белье. Услышав про «Вагнер», она сначала пугается. Но говорит, что мемориал своим командирам ЧВК не бросает.

— Они даже у наших мужичков с фермы просили там траву обкосить. Какие-то деньги заплатили. Приезжают часто. Ну, одна-две машины, не массово. Но каждую неделю кого-то там видят. На годовщину в прошлый год машин десять приезжало с флагами.

Уже на остановке, когда я жду автобуса в Бологое, меня догоняет мужчина с фермы: он тоже едет в город — говорит, надо купить одежду.

— Я так считаю: мужики, конечно, молодцы. Они за Родину воюют. Просто когда это все произошло, нас тут так следователи расспрашивали, ФСБ приезжала — все тут были. А мы реально просто хотим коров разводить и чтоб нас не трогали. А *** — это правильно. Нацистов надо бить. Мне повестка придет, я тоже пойду… Я думаю, Третья мировая будет. Все только начинается.

— Но вроде же договариваются. Переговоры идут, — пытаюсь я снизить градус переживаний.

— Договорятся до какого-нибудь перемирия на месяц. А потом все по новой. НАТО — это не к добру, — отрезает мужчина.

«Кому-то нужен сам процесс»

В день годовщины первое авто подъезжает к мемориалу уже в 7:20 утра. Из китайского внедорожника выходит крепкий мужчина лет сорока на вид, он несет к камню две красные гвоздики.

На мой интерес реагирует холодно. И сразу просит убрать телефон: говорит, в компании так принято — с журналистами можно общаться, только если пресс-служба разрешит.

— Так ведь нет теперь пресс-службы, — замечаю я. — Я бы, может, и спросил согласия, да не у кого.

— Это неважно. Компания всегда существует, и порядок есть, — бурчит собеседник.

Он представляется Сергеем. Но фотографировать себя не разрешает.

— Про «Первого» (позывной Пригожина) ничего не скажу. Он предприниматель, а не военный. Я его даже не видел. Хотя за то, что создал компанию, — уважение, — говорит Сергей. — А вот «Девятый» (позывной Уткина) настоящий мужик был. Он на первой линии не боялся появиться. С новобранцами с одной тарелки ел. Все схемы прорабатывал: как атаковать, какой дом брать, как заходить. Я его память хочу почтить в первую очередь.

Сам Сергей в «Вагнере» оказался, потому что «боялся прожить жизнь бесцельно». Работал таксистом в Питере, «было скучно».

— Думаю, вот, исторические события происходят, а я каких-то офисных клерков вожу. Собрал вещи и поехал в «пионерлагерь» (расположение «Вагнера» на хуторе Молькино в Краснодарском крае. — И. Ж.).

Свое решение он считает удачным. Спустя месяц после этого началась мобилизация, и Сергей думает, что ему бы пришла повестка.

— В «Вагнере» все осознавали, что будет очень опасно. Никто, как мобилизованным, не говорил, что мы будем «склады охранять». Всех готовили к штурмам: даже я, водитель УАЗа, должен был уметь стрелять — меня две недели готовили к этому. Если ты водитель, то это не просто привез парней в лесополосу и бросил — ты должен быть готов, что также примешь бой. А когда мы Соледар брали, я не только людей возил, но и боеприпасы, и провизию. Знаешь, как это стремно? Едешь — со всех сторон стреляют, дроны в небе, мины, а у тебя осколочно-фугасные снаряды с собой. Если просто так на мину наедешь — может, еще и выживешь. А если она рванет, когда у тебя снаряды, по всей округе тебя потом собирать будут.

Я спрашиваю Сергея, что было самым страшным на ***, но мой вопрос его настораживает.

— Не, это я не хочу рассказывать. Я вообще не знаю, кто ты, — говорит он. —

Сейчас Сергей возвращаться на СВО не хочет. Говорит, что происходит какая-то политическая игра, которая ему не нравится.

— Было бы желание, мы бы Украину уже додавили. Но кажется, что кому-то нужен сам процесс. Я в таком не участвую. Мы в своей битве выиграли, если не хочется выигрывать — это не к нам.

На протяжении двух часов после никто не приезжает, и я уже думаю отойти в открывшийся сельский магазин за водой, как вдали появляется машина. Из большой черной «Тойоты» выходят двое грузных мужчин. Но они оказываются сотрудниками бологовской газеты. И тоже несут к черному камню цветы.

— Для нас это день трагедии. Люди погибли, — объясняет один из приехавших. Он говорит, что к мемориалу едут постоянно. — Тут нет такого, чтобы в какой-то определенный день приехало много людей. Но местные говорят, что по несколько раз в неделю кто-то да приезжает.

— А с самими «вагнерами» общались? — спрашиваю я.

— Они не особо разговорчивые.

Оба достают фотоаппараты и идут фотографировать мемориал. Тем временем подъезжает серая BMW. Из нее выходят еще двое мужчин. Стильно одетые, один — в пиджаке.

— Светлая память! — бросает им один из бологовских журналистов и вместе с коллегой спешно удаляется к машине.

Я пытаюсь заговорить с вновь прибывшими, но они не расположены к общению. Один кривит рот и отмахивается от меня рукой, показывая, что не намерен разговаривать.

— Но будет какое-то мероприятие? — спрашиваю я.

— В прошлом году было. В этом не планировали, — снова отмахивается мужчина.

Еще жду. И вдруг — один за другим — со стороны села появляется сразу пять внедорожников.

Из одного выходят 10 мужчин, четыре женщины и двое детей. Половина — с цветами. Сначала я просто наблюдаю за ними.

Мужчина в футболке с черепом достает два «вагнеровских» флага и идет менять те, что висят на флагштоках. Остальные кучкой стоят у машин и что-то обсуждают. При этом, глядя на них, я не вижу ни одного улыбающегося лица.

— Это папин командир, — показывая на Пригожина, говорит девочка лет восьми второму ребенку — вероятно, младшему брату.

Детей сюда привозят не впервые. Рядом со стендом, на котором выставлены фотографии всех погибших при крушении самолета, высажены четыре дубка. Надпись на бирке рядом с ними гласит: «Дубок выращен из желудя Дашей, 10 лет. Город Пикалево. Высажен в память о погибших».

И тут я решаюсь на роковую ошибку.

— Ваш папа погиб в «Вагнере»? — Подхожу к женщине, скорбно держащей цветы.

Она шарахается.

— Почему погиб?

Этот переполох замечают окружающие. Мужчина, который привязывал флаг «Вагнера» к флагштоку, бросает это дело и направляется ко мне.

— Молодой человек, а вы вообще кто?

Не успеваю ответить, как такой же вопрос раздается со стороны автомобилей:

— Эй, парень, а ты вообще наш?

Говорю все как есть.

— Нет, брат, понимаешь, нам это не надо, — говорит мужчина в оранжевой флиске. — Мы тебя сюда не звали. Мы хотим спокойно поскорбеть. Чтоб к нам никто не приставал, понимаешь? У нас горе — командир погиб.

Все, считай, ты собрал материал. Приезжай в другой день, сними мемориал. Напиши, что, может быть, тут памятник еще поставят. А нас снимать не надо.

— Хорошо, я вас не буду снимать, — говорю.

— Не-не, брат. В другой день, в другой день, — мягко берет меня за плечо человек во флиске. — Вася, доставь парня на остановку, пожалуйста.

Из головы не выходит: «Все это со мной уже было». В июле 2023 года, когда ЧВК «Вагнер» покидала Молькино после «марша на Москву», я пытался попасть на базу наемников. И точно так же — вежливо, но ультимативно — меня вывезли на ближайшую автозаправочную станцию.

…Вася все четыре минуты, что везет меня на остановку автобуса, не говорит ни слова. И в ответ на мои вопросы, делая наигранно удивленный вид, лишь смотрит в глаза.