Часть I. Город в строю

«Хотелось киллером стать»

Горы, реки, скалы, леса, и посреди этого — военная техника, вооруженные люди с черепами на шевронах, плотные ряды могил. Горячий Ключ и его окрестности — место демонических контрастов.

Город-курорт, совсем недавно известный лишь своими санаториями и минеральными водами, с февраля прошлого года оказался вовлечен в украинский конфликт. И сегодня это, пожалуй, главный смысл жизни для местных — «победить», «помочь фронту». «Зедки» здесь не снимают с машин, клеят стикеры с ними на магазины и продают канцтовары с символикой спецоперации. Флаги России висят не только на госучреждениях, но и на воротах многих частных домов, нередко покоцанных временем.

По Горячему Ключу то тут, то там ходят люди в камуфляже. У одних на рукавах — знаки Министерства обороны, у других — красно-черные нашивки «Вагнера». Многие в городе, где и живет-то 40 тысяч человек, прошли через частную военную компанию, «отработали» контракты, но даже после окончания службы продолжили носить символику ЧВК. Никого здесь, кажется, не смущает ее зловещесть. Да и относятся в Горячем Ключе к наемникам как к героям.

— Когда один, когда два раза в месяц катаюсь «за ленточку», — говорит Константин. — Тут у каждого второго или родственник, или друг на спецоперации. Конечно, люди им помогают.

Сам Никифоров тоже думал записаться в «Вагнер», но не нашел вакансии, которую можно было бы совмещать с развозом гуманитарки. А жертвовать этим делом ему не хочется. Да и войну он уже прошел — вторую чеченскую. Был снайпером. Те события долго на нем сказывались.

Те парни, которые возвращаются со спецоперации, уже не будут прежними. Может быть, за исключением некоторых «вагнеров», которые просто по своему характеру профессиональные убийцы. — Он говорит это без тени презрения. — В «Вагнере» много ребят, которые пошли туда, чтобы убивать. Потому что они нуждаются в этом. Они сами просятся на первую линию, чтобы видеть, как их пуля попадает в противника. В обычной армии такого нет, она перестреливается [с украинцами] с больших расстояний, там не бывает ситуаций, когда твои и украинские позиции находятся в 30 метрах друг от друга. А «Вагнер» дает людям эту возможность.

При этом Никифоров подчеркивает, что далеко не все наемники в «Вагнере» — штурмовики, таковых даже не большинство: есть артиллерия, танки, авиация, отряды снабжения, есть водители, медицинский персонал, саперы и эвакуационные бригады, вытаскивающие раненых с поля боя. Да и не вся пехота попадает на «передок».

— Шансы выжить у большинства весьма высоки. Но если ты скажешь, что хочешь на первую линию, — будь уверен, тебе не откажут, — усмехается он.

В Горячем Ключе в ЧВК идут еще и потому, что с компанией можно заключить срочный контракт: полгода на передовой — и домой. В Минобороны такой опции нет: контракты в период проведения спецоперации не расторгают. У Константина двое знакомых сходили в ЧВК, просто чтоб решить финансовые проблемы: одному нужно было закрыть кредит, второй хотел купить машину. Оба, рассказывает Никифоров, вернулись «целые и при деньгах».

— Но неужели нет возможности заработать иным способом? — удивляюсь я.

Константин мгновенно осаживает, заявляя, что речь, во-первых, идет «о защите Родины — деле святом». А во-вторых, зарплату в 240 тысяч рублей в Горячем Ключе, да и в целом в Краснодарском крае не сыщешь. Он и не спорит, что в «Вагнер» многие идут ради денег. И для Евгения Пригожина, по его мнению, ЧВК — это в первую очередь бизнес-проект.

— Думаешь, почему произошел бунт? Просто представь: у тебя есть госзаказ на 80 миллиардов рублей — с мая 2022 года по май 2023-го. Ты отрабатываешь его добросовестно. И вдруг узнаешь, что хотя *** продолжается, конкретно с тобой контракт не продлевают. То есть ни 80 новых миллиардов, ни даже половины этой суммы больше не будет. Да еще и твоим бойцам говорят: «Заключайте контракт с Минобороны» (имеется в виду приказ министра Сергея Шойгу, согласно которому до 1 июля все добровольческие отряды должны были перейти в подчинение военному ведомству. — И. Ж.). То есть тебя хотят лишить всего. И конечно, Пригожин вскипел. Парни, которые шли на Ростов и Москву, ничего не знали о планах руководства, для них это было сюрпризом. Но авторитет Евгения Викторовича в «Вагнере» настолько высок, что бойцы готовы идти за ним хоть к черту на рога. Потому что он каждому из них помог подняться, простых парней не только сделал миллионерами — дал им еще и смысл жизни. Они служат стране и неплохо зарабатывают одновременно.

— Потому что одни говорят: «Как же они против своих пошли?» А другие: «Наши мужья гибнут, потому что армия не дает им снарядов». Бунт был настоящий. Да, многие не хотели в нем участвовать, но все равно пошли. Нужно понимать психологию военного человека. Допустим, ты не хочешь идти на Москву, но вот ребята, с которыми ты полгода в окопах и полевых лагерях сидел, — они тебе уже дороже братьев, и они идут. И ты пойдешь просто за них. Потому что вы вместе пережили самые важные события в жизни.

Единственное, о чем жалеет Константин, говоря о военной операции, так это о том, что она не началась раньше. «Тогда бы, наверное, и потерь таких не было», — вздыхает он. И называет количество погибших «вагнеров», услышанное от друзей, которое заметно отличается от данных, озвученных Пригожиным. Публиковать их в России, впрочем, нельзя.

Когти «Голубки»

В апреле прошлого года в Горячем Ключе появилось волонтерское сообщество «Голубка», члены которого еще называют себя тыловым батальоном. Они плетут маскировочные сети и шьют одежду для российских военных и бойцов ЧВК, делают носилки, готовят еду — когда есть оказия отправить ее с гуманитаркой.

То ли администрация города, то ли провидение так распорядилось, что волонтеры занимают муниципальное помещение, которым прежде пользовался расчетно-кассовый центр. Вообще помещений в городе у «Голубки» два: в одном плетут маскировочные сети, в другом делают все остальное. Актив «тылового батальона» большой — около 100 человек. Это не только пенсионеры, но и вполне молодые люди и даже дети. Только к апрелю этого года они изготовили для фронта 12 208 трусов, 4368 окопных свечей, 2132 носилки, 1989 флисовых жилетов, 1722 пары носков, 1427 плащей-накидок, 555 подушек, 303 пижамы для госпиталя. И это далеко не все. Общая площадь маскировочных сетей, изготовленных «Голубкой», перевалила за 10 000 квадратных метров.

— Для нас нет разницы между «Вагнером» и российской армией. Мы всем помогаем, — рассказывает мне одна из волонтерок, завязывая зеленый узелок масксети. — Конечно, когда бунт случился, было страшно. И летчики погибли — от своих же.

Говорю, что наемников в итоге простили, но другая волонтерка замечает: «Не простили, а отпустили за прошлые заслуги. Это большая разница».

На стене рядом с российским флагом — образцы тканей и краткие инструкции: «Если нет светлого хаки на переход — использовать 2-й зелено-коричневый»; «Сеть «Окоп»: основа (50%) — цвет «песок», переход (20%) — цвет «темный хаки», пятно (30%) — «светлый хаки». Всего четыре типа сетей: помимо окопной, для города, леса и поля.

— Я сейчас делаю распятновку, то есть определяю границы пятна, — объясняет мне одна из женщин, проводя ленточку между ячеек. — Сеть должна быть не однородная, а разных цветов, чтобы лучше подходить под особенности местности.

Волонтеры почему-то просят не называть их имен, хотя, казалось бы, своим делом они должны гордиться. Заказ, над которым они сейчас работают, пришел из Владивостока.

— Дальневосточникам проще оформить заказ у нас, чем делать самим, ведь пока оттуда посылка дойдет до фронта — сколько ж времени пройдет. А у нас все рядом, — объясняет пожилая волонтерка, которая бо́льшую часть времени руководит остальными. — Их парни принимают участие в спецоперации, и мы, конечно же, им поможем.

Денег за свою работу «Голубка» не берет. От заказчиков просит только предоставить материалы.

Но рассказывать о своих родственниках в «Голубке» отказываются. «Это же запрещено», — говорит старшая.

«Справедливейший» работодатель

Особых конфликтов у «вагнеров» в городе за восемь лет не было. Поразительно: никто не может вспомнить ни разборок, ни пьяной стрельбы. Больше того, в Горячем Ключе бойцов ЧВК характеризуют терминами «вежливые» и «щедрые». И в негативном свете противопоставляют им военных, зарплаты которых ниже и которые не могут совершать столько покупок и оставлять столько чаевых, сколько наемники. Горячий Ключ как-никак — курортный город, и деньги здесь любят.

Единственное обострение произошло в марте этого года, когда местные власти не разрешили ЧВК захоронить в станице Бакинской близ Горячего Ключа шестерых наемников. Объяснялось это вовсе не какими-то идеологическими противоречиями, а лишь желанием сохранить курортный ореол города.

«Я с уважением отношусь к действующим бойцам ЧВК «Вагнер» и к памяти тех, кто уже отдал свою жизнь за Родину! Но не могу не прислушаться к мнению общественности, что город-курорт Горячий Ключ неправильно делать местом для массового захоронения бойцов», — объяснил в соцсетях мэр Сергей Белопольский.

«Вагнер» отреагировал резко. Евгений Пригожин ультимативно заявил, что похороны пройдут, хотят того чиновники или нет. А бойцы ЧВК записали видеообращение к администрации: «Вы дождетесь, твари, что нам придется прийти и разобраться с вами. Потому что вы, ***, несете вреда больше, чем украинская армия. Потому что вы и есть нацисты».

Похороны, разумеется, состоялись.

Сейчас городские власти называют этот конфликт высосанным из пальца. С местным депутатом Даниилом Фоминых мы встречаемся на центральной, идущей через половину города улице Ленина.

— Это во многом надуманная история, — говорит он. — И мэр Белопольцев уже объяснял, что дело не в неуважении к «Вагнеру», а в том, что вопрос о новых захоронениях просто не в его компетенции. Это должно решать правительство Краснодарского края. В Горячем Ключе люди разделяют позицию Российской Федерации в текущем конфликте. Очень большое количество жителей переехало сюда после 2014 года из Донецкой и Луганской областей.

— Многие и до спецоперации служили в ЧВК по контракту, а после начала СВО количество желающих только увеличилось.

При этом он подчеркивает, что уход ЧВК не станет для города критическим ударом.

— «Вагнер» — это заметная компания. Это работодатель, который, нанимая людей на работу, платил им приличные деньги. Но все же его уход — не тот случай, который приведет к чувствительной экономической просадке для города. Многие у нас служат и по контракту с вооруженными силами. Я бы сказал, что соотношение бойцов ЧВК и военнослужащих здесь — примерно равное. А может быть, контрактников Минобороны даже больше. Но «Вагнер», безусловно, дал многим возможность заработать. А может, еще и даст такую возможность, — говорит он с неприкрытой теплотой.

Бунт «Вагнера» Фоминых комментировать не хочет. Говорит лишь, что для города этот момент был очень напряженным и что бойцов военной компании в Горячем Ключе знают как «справедливейших людей». «Но сейчас они сами подписывают определенные бумаги и не хотят об этом говорить», — заключает депутат.

«Они совсем отвязались»

Я знал, что «Пивная пена» между аптекой и складом водки Fortuna — плохое место. И потому решил пропустить здесь кружку пшеничного за 65 рублей, слушая разговоры посетителей. Случайный человек заходит сюда редко: «Пивная пена» — бар для военных и бойцов «Вагнера».

Темно-зеленые стены, увешанные фанатскими шарфами и сушеной рыбой. Криминальная драма по телевизору. Имперский флаг за барной стойкой.

Часть II. «Братский» уклад

База

Молькино — на удивление бедный хутор. По пути в «пионерлагерь» (так здесь называют расположение «Вагнера») прохожу мимо обшарпанных, десятилетиями неремонтированных двухэтажных домов с разбитыми подъездными дверями, мимо пустующей фермы. Между деревьями, которые растут рядом с бараками, натянуты бечевки, на которых сушится одежда. На улице почти нет людей.

На замусоренной остановке у магазина выпивают трое мужчин в камуфляжной форме с российскими флагами на шевронах.

— Вы не из ЧВК? — спрашиваю их.

— Мы из армии, — отвечает сидящий посередине. — Иди под мост, парень. Там будет много из ЧВК.

Вся «жизнь» действительно начинается под автомобильным мостом, где небольшими группами тусуются люди в одежде цвета хаки. У входа в арку — баннер: «Стоянка автобусов ЧВК «Вагнер»». Автобусов, впрочем, здесь нет. Иногда за ожидающими подъезжают обычные легковые автомобили, в которые они грузятся по три-четыре человека. Из-за моста со стороны воинской части то и дело выходят новые группы мужчин с сумками. Все здоровые боровы, хотя явно не все спортсмены — у многих над ремнем нависает солидное брюшко.

— Вы из ЧВК? — спрашиваю у троих в песчаного цвета флисках. Они-то точно из «Вагнера»: на рукавах нет шевронов.

— Чего хочешь? — отвечает, затягиваясь сигаретой, мужчина с небольшим шрамом у левого глаза.

Решаю, что говорить нужно прямо, но наемник, только услышав слово «журналист», сразу качает головой: «Не-не-не, иди в часть — может, там что-то скажут. Мы без комментариев».

У шлагбаума воинской части в Молькино — поразительный «досмотр». Дежурный лишь спрашивает меня, куда я иду, и, услышав про «Вагнер», говорит: «Вот по этой дороге, потом направо — там их КПП». С 30-литровым рюкзаком за плечами, в который при желании все что угодно можно засунуть, я прохожу на военный объект.

КПП «Вагнера» — еще один шлагбаум и накрытая маскировочной сеткой будка. Мне навстречу выходит подтянутый мужчина лет тридцати с автоматом наперевес и в панамке. Настроен он добродушно. Но услышав, что я из СМИ, также качает головой.

— Нет, брат, никто не будет тебе давать комментарии.

— Может быть, вы спросите у командиров?

— Командиров нет, а те, что есть, давать комментарии не будут.

— Могу я оставить свой контакт?

— Нет, никому твой контакт не пригодится.

Он просит меня не задерживаться на КПП и идти обратно к мосту. Под мостом, пытаясь вслушиваться в разговоры военных (впрочем, не имеющие большой ценности), снимаю объявления: «Требуются разнорабочие. Зарплата от 1000 до 1500 + % в день. Комфортное бесплатное проживание»; «Приглашаем на прохождение службы по контракту. На СВО (удостоверение ветерана). Все выплаты по страховке. ЗП 350 000 в месяц + единоразовая выплата 200 000».

За этим делом меня и окликают двое в натянутых до носа банданах.

— Брат, а ты чего тут делаешь?

Приходится честно отвечать снова.

— Ну ты уж покажи, что наснимал. Ты же сам понимаешь, куда пришел.

Спорить бесполезно: мы под мостом, вокруг военные и наемники. Отдаю телефон. Один из моих новых «братьев» чуть повыше, и у него темные короткие волосы, у второго, кажется, волос нет вовсе. Оба широкоплечие.

— Да мне и не нужно, чтобы с кем-то что-то плохое сделали, — развожу руками.

— Ну вот и кадр этот тебе не нужен, значит. — Он заботливо вычищает с моего телефона штук десять видеозаписей, после чего просит показать содержимое рюкзака. — Пауэрбанк, еще пауэрбанк, тут у тебя что? Загранник? Это ты хорошо. Это нужно. Аптечка, — усмехается. — Жгут Бубнова есть? — Он и его товарищ заходятся хохотом. — Ладно, вижу, что нет. Сигареты есть хоть?

— Нет.

— Ну ты пропадь! — Он отдает мне рюкзак.

— Могу идти?

— Ну, брат, ты чего? Зачем тебе идти? Мы тебя с комфортом сейчас отвезем.

В этот момент становится действительно страшно, но и выбора, кроме как выполнять все требования, у меня нет. Лысый уходит в сторону парковки, и через минуту ко мне и темноволосому подъезжает белый Solaris с полным водителем лет сорока. Садятся на задние сиденья, разрешая мне сесть на пассажирское спереди. Всю дорогу они не говорят ни слова, да и дорога занимает не больше трех минут. Машина тормозит у автозаправочной станции на выезде из Молькино.

— Ты уж, брат, не сердись. Но возвращайся, когда мы уедем. Ты же знаешь: 30-го числа, — говорит лысый на прощание.

«Зубы дракона»

Глупо было предполагать, что на кладбище «Вагнера» не будет бойцов частной военной компании. Но именно это я и предположил. Наемников хоронят в станице Бакинской, предместье Горячего Ключа. И за последний год благодаря им местное кладбище сильно разрослось.

Невысокая черная ограда отделяет захоронения бойцов ЧВК от гражданских. Кладбище наемников разделено аллеей на две части. По левую руку — обычные, пусть и плотно стоящие друг к другу могилы с крестами. По правую (и в это сначала не верится) — пирамиды, похожие на «зубы дракона»: такие же, какие устанавливали на границе с Украиной, но серые, с эмблемами «Вагнера» и именами похороненных под ними. Впрочем, лежат ли под пирамидами люди, непонятно: «зубы дракона» устанавливают на ровной песчаной площадке, трое рабочих из Центральной Азии затаскивают их и устанавливают рядами.

На столбах освещения — флаги «Вагнера» и России. В центре кладбища — мемориал: высокий черный камень с эмблемой ЧВК и надписью: «Здесь захоронены бойцы ЧВК «Вагнер», погибшие за Родину. 2022–2023». У мемориала меня окликает грубый мужской голос.

— Чего ты снимаешь? — кричит человек в камуфляже, идущий с дальнего конца кладбища, раскинувшегося на площади размером с футбольное поле.

Жду, когда он подойдет. Мужчина оказывается немолод, позже он скажет, что ему «скоро полтос». Но сначала наш разговор совсем не ладится.

— Я из похоронной бригады «Вагнера», — говорит он тоном, требующим уважения. — Кто разрешил снимать?

— А на это нужно разрешение? Тут вроде открыто, — указываю я на ворота.

— Ты попал на камеры. Зачем ты снимал венки?

— Это запрещено?

Вновь приходится объяснять, что я журналист. Боец требует паспорт и удостоверение. Фотографирует их, затем скидывает по WhatsApp кому-то из «старших». Ему перезванивают.

— Ага, ну да, ну вот ходит, снимает могилы… Ага, понял, — говорит он в трубку. Завершает звонок. — Тебе дают разрешение снимать. Только чуши не неси. Интервью я давать не буду. И рабочих не снимай. А вообще покажи, что «Вагнер» своих не бросает: вот мы уже и газон стелить начали, и памятники ставим, — он указывает на «зубы дракона».

В Бакинской хоронят преимущественно тех бойцов, у которых нет родственников или от которых родственники отказались. Читаю надписи на могилах. Александр Дитятев прожил 32 года. На надгробии не указано, но в 2011 году он был приговорен к 23 годам лишения свободы. Александр Корхалев погиб в 51 год, сидел за убийство. Вячеслав Кочас четыре года назад получил 18 лет колонии за убийство. Погиб 25-летним.

— Кладбище, наверное, больше не будет расти, — говорит мне сотрудник похоронной бригады. — Я сам думал поехать в Украину, но здоровье уже не то. В Сирии был, три раза мог не вернуться. Больше не хочется рисковать, не в моем возрасте. Теперь за парнями смотреть буду.

— Вы думаете, «Вагнер» не вернется в Горячий Ключ?

— Все зависит от намерений руководства страны. Передислокация — дело серьезное.

— Передислокация? То есть бунт был хитрым ходом?

— «Марш справедливости» был «маршем справедливости». Но интервью я тебе не даю.

Уроки послушания

Сергей отдал «Вагнеру» немного — всего три месяца, из которых месяц провел в учебке. Убыл по ранению. Ему все еще нелегко ходить.

Вообще-то у него вполне мирная специальность, связанная с добычей нефти. Но глядя на спецоперацию, он решил, что даже ездить на северную вахту — дело недостаточно мужское. И подписал контракт.

Перед встречей он ставит условие: не то что не записывать — даже телефон с собой не брать. И реально просит показать карманы перед разговором.

Это, к слову, подтверждает и другой наемник ЧВК, давший интервью BBC: он также заявил, что за комментарии СМИ теперь «обнуляют». Для подразделения «Мед» ЧВК «Вагнер» мы вынуждены пояснить, что Сергей — не житель Горячего Ключа.

— Казни в «Вагнере» — это не выдумка, — говорит он. — Хотя и не секрет: если вы помните видео, где Пригожин вербует заключенных, то он об этом прямо говорит. За дезертирство, попытку бежать — расстрел. Никто за тебя не вступится. Бежать с позиций после этого не слишком хочется.

При этом Сергей не знает, действительно ли казнили кувалдой наемника Евгения Нужина, бежавшего в Украину. Они были в разных отрядах, хотя и оба — в пехоте.

— Там правила простые: если ты приходишь с гражданки — ты стрелок. Штурмовики нужны, потому что они заканчиваются быстро.

Сам Сергей говорит, что подписал контракт с «Вагнером», потому что думал, что там берегут людей, и ничего не знал о потерях. Сейчас он, как и Константин Никифоров, тоже называет цифры, отличающиеся от названных Евгением Пригожиным.

Он отказывается обсуждать конкретику, по которой его можно вычислить, но соглашается рассказать об общих порядках в коллективе.

— Мне говорили, что люди идут в штурмовики «Вагнера», потому что просто не представляют опасности, — говорю я.

— Это так, да не совсем, — прерывает Сергей. — Все понимают, что такое окопная война. Но не все понимают, кто тебе противостоит. Когда я решил заключить контракт, было ощущение, что мы сломаем [украинцев] вот-вот. Первое, что с тобой происходит, когда ты приходишь на базу, чтоб поступить на службу, — у тебя отбирают телефон. С этого момента единственным источником информации для тебя становятся командиры. И 25 дней, пока идет подготовка, ты узнаешь, что наши сумели занять новые пункты, наши одерживают победы, наши собрали много трофейного оружия. И перед отправкой на передовую ты уверен, что враг не сегодня-завтра побежит. А потом ты сидишь в пятиэтажке в Артемовске и голову не можешь высунуть в проем, потому что все окна простреливаются. А в это время новобранцам рассказывают, что ты и твоя рота движетесь вперед и берете квартал за кварталом. И так происходит ротация: одни воодушевленные дурачки погибают, вторые приходят им на смену.

Это же, как ни странно, описывал мне и Константин Никифоров, знающий порядки в «Вагнере» от своих друзей. Послушный и готовый на все боец воспитывается в тисках между рассказами об успехах и расстрелом за оставление поля боя.

— И в то же время если тебе удалось пережить месяц-другой, ты становишься частью коллектива. У тебя уже нет более близких людей, чем братья по оружию. На «передке» очень страшно, но предать сослуживцев ты не можешь. Мне до сих пор стыдно за свое решение не возвращаться. Хотя, может, еще и вернусь, — говорит Сергей.

— С нами, рядовыми, он, конечно, не общается, но сам факт, что главный человек рядом, очень поддерживает. Я считаю, что он очень смелый. Как и Дмитрий Уткин, который руководил всей бахмутской операцией.

К слову, он опровергает и нехватку боеприпасов, по крайней мере говорит, что у пехоты точно и оружия, и снарядов было в достатке.

В «марше справедливости» Сергей не участвовал. Но, ссылаясь на продолжающих служить знакомых, говорит, что никого из них не предупреждали о походе на Москву.

— Парни и сами не поняли, что произошло. Утром им скомандовали построение и двинули почему-то от Луганска вглубь России. Никакого сопротивления они до Воронежа не встречали. В Воронеже подбили несколько их машин, но парни продавили. Дальше вы знаете. Мои все ушли в Ростов, там вообще ничего не происходило. Я не буду рассказывать детали.

Часть III. Другой

Андрей Панюшкин — едва ли не единственный антивоенный активист в Горячем Ключе. Да и он теперь не в городе, а в далекой от этих мест Испании. Ищет политическое убежище и пытается собрать деньги на жизненно важную операцию. Ее можно было бы провести и в России, но возвращаться ему, собственно, некуда: его дом сожгли.

— Это произошло 3 декабря прошлого года. Уехал я еще в сентябре — на фоне [частичной] мобилизации. И к октябрю, достаточно прочувствовав воздух свободы, возможно, опрометчиво рассказал все, что я думаю о происходящем сейчас в Украине. Я это рассказал в конфиденциальной беседе своим соседям. А на следующий день — это было, по-моему, в середине октября — мой приватный разговор был опубликован в городских пабликах. И весь город узнал о моей позиции.

Панюшкину начали поступать угрозы. По его словам, «лидеры групп поддержки фронта» стали писать ему, чтоб он не возвращался. Но в начале декабря у Андрея появилось желание приехать домой. Он написал об этом пост и даже назвал дату. Тут-то все и произошло.

— Утром я написал, что возвращаюсь. А вечером, в 20.00 по Москве, мне позвонили соседи со словами: «Андрюха, у твоего дома горит крыша». Честно говоря, у меня была надежда, что поскольку от пожарной части расстояние небольшое, меньше километра, приедут пожарные и все быстро потушат. Но, к сожалению, за четыре часа они не смогли потушить дом. У одной пожарной машины не хватило воды, вторая якобы где-то застряла. Он сгорел полностью.

Андрей отмечает, что поджигатели действовали грамотно: за несколько часов до пожара они обесточили камеры наблюдения, и теперь найти их не могут, хотя и ищут ли — большой вопрос.

Панюшкин, конечно же, соглашается, что Горячий Ключ поддерживает спецоперацию. И говорит, что «Вагнер» здесь популярен как нигде.

— Наш город маленький. Зарплата в 20–30 тысяч считается за благо. И люди шли в ЧВК по совокупности факторов: во-первых, из-за патриотизма; во-вторых, из-за денег. Здесь разделяют идеи «русского мира», а участие в заграничных командировках, скажем так, — это хороший и постоянный источник дохода. И соответственно, я могу предположить, что то, что мои соседи меняли машины раз в полгода и имели деньги на то, чтобы заниматься капитальным строительством, связано с тем, что, полагаю, они сотрудники. Контрактов их я не видел, но по крайней мере, один из них почему-то частенько бывал в Сирии…

— И еще вокруг «Вагнера» есть какая-то приключенческая романтика. Они как будто корсары или солдаты удачи. У них же даже слоган есть: «Наш бизнес — смерть, и бизнес идет хорошо». Конечно, с уходом «Вагнера» — и это не только я так думаю — многие жители Горячего Ключа, станиц Саратовской, Бакинской, хутора Молькино потеряют экономически. Уход, скажем так, «высокооплачиваемых специалистов» станет потерей для экономики, потерей для рынка недвижимости, для строек, для всего. Мы знаем, что после этого «похода справедливости» на Москву пропаганда поменяла свой вектор в отношении «Вагнера». Но жители Горячего Ключа по-прежнему высказываются публично в соцсетях в поддержку ЧВК, называют ее одним из наиболее боеспособных подразделений. Они по-прежнему на стороне «Вагнера».

***

На пути из Горячего Ключа в Сочи снимаю на телефон проезжающий мимо грузовой состав с нефтепродуктами. Пожилая пара, сидящая напротив, прерывает меня: «Чего вы снимаете?» Люди, конечно, боятся, что вслед за мной прилетит какой-нибудь дрон, и страх этот понятен. Заводим короткую беседу.

— Ну и тему вы нашли. Неужели больше рассказывать не о чем? Снимите лучше о нашей природе что-нибудь, о море, о горах, о Псекупсе, — ворчит женщина. — Посмотрите, лето какое хорошее. Всё истерику нагоняете. Где надо, там и без вас всё знают.