Иногда действительно кажется, что так дальше продолжаться не может: система абсурдна, склеротична, она прогнила и вот-вот должна затрещать под тяжестью собственной глупости. Те, кто жил при Советах, когда все это «было навсегда, пока не кончилось», помнят. Дневники работника ЦК Анатолия Черняева, литсотрудника «Нового мира» Льва Левицкого, поэта и редактора Александра Твардовского,

В 1963-м в Москву приехала Натали Саррот. Лев Левицкий записывает в дневнике: «Саррот спросила нас: скажите, у вас так плохо, на чем же держится этот режим? На чем? На инерции, на запуганности одних и силе других, на том, что власти организованы, а все, что им противостоит, рассыпано, разбросано, рассеяно — при отсутствии шансов собраться. И все-таки так долго продолжаться не может. Что-то должно произойти».

1964 год: «Что-то должно случиться. Система разваливается. Отваливается кусок за куском». Случилось — снятие Никиты Хрущева: «Нам дали еще раз понять, что каждый из нас — пешка, что с нами можно не считаться, что мы бесправны. Дали понять, что решать наши судьбы будут другие, а мы обречены только глотать эти решения. Каждый из нас знал это до смещения Хрущева, и все-таки оскорбительно, когда тебе дают это почувствовать снова и снова». Но это впечатления думающего интеллигента-шестидесятника, а основной массе все равно. Тем более что ей все время и показывают: вы масса.

В 1970-м в парижском «Вестнике РСХД» вышла статья О. Алтаева «Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура». Под псевдонимом скрывался Владимир Кормер, сотрудник «идеологического» журнала «Вопросы философии» и автор великолепного романа «Наследство». Солженицын, прочитавший статью, в восторге: он нашел в тексте «блестяще отграненные» шесть соблазнов русской интеллигенции. Среди них соблазны оттепельный (ожидание перемен по едва заметным признакам) и просветительский (властям надо что-то объяснить и у них откроются глаза) уже не актуальны. А вот революционный присутствует в наших ощущениях, именно ощущениях, спровоцированных отчаянием и безысходностью:

А «смена режима» — самое модное словосочетание лета-2025 — все не наступает. Хотя в мировой истории недавнего времени примеры есть. Как и в истории отечественной — то самое «это было навсегда, пока не кончилось». Только, во-первых, не надо даже предполагать, что самый изощренный политический ученый сегодня может предсказать хотя бы какие-то изменения режима где бы то ни было, а во-вторых, следует помнить, что реформы в России начинаются сверху при всей важности накопления энергии перемен снизу. Только когда импульсы сверху и снизу сходятся, возникают феномены Горбачева или Ельцина.

Подмигивание Трампа

Когда в 2014 году были введены санкции против России, а затем контрсанкции с уничтожением импортной еды (в стране, которая некогда недоедала и изобрела особую семантику глагола «достать» — это высокосимволичное действие), многие почему-то предполагали, что популярность режима обрушится. Это было ошибочное и прямолинейное представление о массовой психологии.

А затем и как полезное действие — многие респонденты фокус-групп говорили (годами!): «Наконец-то мы научимся что-то делать сами». Причем реальное экономическое положение в расчет не бралось. В конце концов, шутки «никогда мы так плохо не жили, как при Обаме» или «яйца подорожали — Байден виноват» в самой гуще народной массы совсем не были юмористическими высказываниями.

Словом, меры, которые били по экономике России, напрасно оценивались как шаг к смене авторитарного курса, бодро двигавшегося к неототалитарной фазе. Последующие санкции тоже рассматривались как в том числе приглашение человеку масс задуматься над происходящим в собственной стране и власти. Ответом был отказ думать и инстинктивное присоединение к мейнстриму — никакого желания менять власть не возникло, скорее наоборот. Сработал эффект большинства, даже супербольшинства: если все движутся в одном направлении по указке того, кто говорит «я знаю, как надо» (по Александру Галичу), то отбиваться от стада — себе дороже.

Иранская ситуация вернула в оборот понятие «смена режима». И снова та же ошибка, которую уже очень трудно оправдать, особенно после протестов, закончившихся сохранением и ожесточением режимов в Иране, Венесуэле, Турции, Беларуси (2020), да и России (2021).

(как надолго — вне зоны достоверного и ответственного прогнозирования), консолидация отдельных социальных страт вокруг режима состоялась, а революция — нет. И это несмотря на важные для наступления перемен факторы: наличие среднего класса, урбанизированных и образованных групп населения, опыт массовых протестных действий. Степень репрессивности таких режимов и опыт неудач не способствуют формированию массовых коалиций за модернизацию. Иногда такие коалиции зреют внутри самих режимов, но полет ракет со стороны «врага» обессмысливает их усилия.

Так что все эти подмигивания Трампа иранцам — MIGA, Make Iran Great Again, «Сделаем Иран снова великим» — воспринимаются как очередная глупость: мир не соответствует представлениям президента США об устройстве политической вселенной.

В сухом остатке: консолидация большинства вокруг режима и его первого лица сильнее недовольства промодернизационного меньшинства. А основная масса и вовсе индифферентна: год от года человек равнодушный воспринимает логику власти как неизбежную, а отказ от следования ей — даже не столько опасным, сколько бессмысленным.

Здесь больше психологии, чем теорий режимов, в том числе описанных математическими формулами, новой забавой political science.

Изношенное государство, истощенная рента

Россия, войдя в фазу зрелого неклассического полутоталитаризма, на самом деле провалилась в «азиатский способ производства». Он описан еще Марксом и является в ортодоксальном советском марксизме своего рода сноской к стандартной «пятичленке» (первобытно-общинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм). Разумеется, у Маркса эта формация привязана к определенному времени, однако есть у нее и вневременные характеристики. Это слияние государства и собственности, государство как единственный источник богатства.

Исторически эмансипация собственников от власти и стала двигателем человеческого прогресса, а впоследствии и современного экономического роста. Разумеется, эта эмансипация обеспечивалась и средствами политической демократии. Социальная деэмансипация, колонизация государством общества, и деприватизация, переподчинение государством собственности и собственников себе, ведут, соответственно, к деэволюции, возвращению к отжившим и неэффективным формулам регулирования человеческого общежития. Это и деинституционализация: институты, сдерживающие всю конструкцию от одичания, правовая рамка, права человека, все то, что записано в Конституции, перестает работать.

На выходе очень громкое, задиристое, готовое пустить в ход кулаки и оружие «мы», для которого весь Запад и внутренние либералы — «они».

Возвращаемся к тому, с чего начали: такие режимы неэффективны, но, оказывается, устойчивы. Их эрозия, естественно, происходит, крот истории подтачивает декоративные колонны, мраморные идолища-страшилища заменяются на гипсовые барельефы с веслом и без ветрил, но процесс может идти долго.

Современный российский режим вошел в фазу, когда прежняя модель, описанная в политической науке, «реформы, чтобы сохранить систему, а не свергать», просто не состоялась ввиду отказа от модернизации. И в этом смысле прав Александр Эткинд (признан Минюстом РФ «иноагентом»): режим Путина — это «стоп-модернизация». Страсть к технологиям не должна вводить в заблуждение, технологии и роботы в гжели — это не модернизация. Высокие технологии, выдумываемые ради того, чтобы еще больше затруднить доступ людей к информации, еще лучше следить за ними, еще эффективнее делать оружие (целая новая отрасль — дроностроительство) — это технологии демодернизаторов, «Чингисхана с телеграфом».

При всей своей внешней устрашающей мощи, которая и привела к милитаристской гиперконсолидации равнодушных масс вокруг «флага», режим, в терминах венгерского исследователя Балинта Мадьяра, «изношен». Рента, комиссией с которой и кормились режим и его государственная олигархия, постепенно съеживается, борьба за нее, как и сама битва государства за доходы, приводит к национализации и перераспределению собственности — от своих к еще более своим. На костре «экзистенциального» противостояния с Западом греют руки многие «экзистенциалисты», представители «элиты» — от новых собственников до распиливающих деньги налогоплательщиков на реализацию «патриотических» проектов.

Но это игра для авантюристов.

Отсюда, как мы понимаем, и надежда на «сделку» с Трампом: вот приедет барин, барин нам даст денег на разработку редкоземельных металлов; мы их начнем продавать, и у нас будет новый верный источник ренты. Мы начнем ее пилить и заживем как прежде. Только приближенные к распилу будут другими — если в чем и есть ротация в России, так это в «дружках» и олигархах.

Такая власть рассчитывает на своего рода самокорректирующийся социальный контракт: государство продолжает кормить с руки население остатками сжимающейся ренты и фундаменталистской мессианской идеологией, население в целом поддерживает государство в его действиях, лишь бы оно его не трогало, а если и трогало, то за деньги. Рентная часть уменьшается, пропагандистско-идеологическая составляющая пропорционально увеличивается. Но контракт государства с тем, что уже очень условно можно назвать обществом, сохраняется.

***

«Смены режима» в том значении, в каком его употреблял Трамп, и в том смысле, который пугает всех вождей в мире, не происходит. Но миропорядок действительно находится в постоянном движении — отсюда и ощущение, что массовое сознание, лидеры, носители идеологий посходили с ума. При этом обвиняя друг друга в развязывании Третьей мировой и легко вешая ярлык на оппонента: вот «государство-террорист», а там — «государство — военный преступник».

Но это не новый мировой порядок, в котором Путин желает занять центральное место наряду с Трампом и Си. Это пока еще испытывающий колоссальные перегрузки старый мировой порядок. Он еще не рухнул, как бы его ни подтачивали устойчивые автократии, которые существуют всегда — до тех пор, пока не прекращают свое существование.

Постфактум политические ученые могут объяснить все и даже предложить в обоснование выводов статистические ряды. Но это самонадеянность. Большие социальные сдвиги малопредсказуемы. Иногда от сменяемых общественных укладов остаются лишь крылатые фразы. Например, «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три».

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»