Мне — и как руководителю Центра «Сова»*, и в ином качестве — уже не раз приходилось выступать с предложениями, как следовало бы изменить ту сферу государственного регулирования, которая примерно охватывается у нас антитеррористическим и антиэкстремистским законодательством. Конечно, реальное развитие событий лишь в самой малой степени соответствовало моим предложениям, а сейчас, казалось бы, и вовсе не время об этом рассуждать. Но мы видим, что все больше людей задумываются о том, как должно было бы или как могло бы измениться российское право в случае, если для разумных перемен возникнут политические предпосылки.

Поэтому я снова попробую порассуждать на эту тему — только в хорошо мне знакомой области, конечно, — предложу свою личную версию того, что стоило бы сделать исходя из двух посылок:

• первая — мы не можем представить сейчас обстоятельств, в которых будут проводиться какие-то правовые реформы, но можем предположить, что это будет бурный переходный период;
• вторая — мы можем сейчас предлагать только некие «идеальные схемы», а как и в какой степени их использовать, решать будут другие люди, и не сейчас.

Российское законодательство и правоприменение должны быть приведены в соответствие с действующими сейчас для России нормами международного права прав человека. А в возможной перспективе — вернуться в состав Совета Европы — и с его нормативной базой, зафиксированной в Европейской конвенции о правах человека, и в практике ЕСПЧ.

Ориентируясь на эти стратегические цели, обычно предлагается отменить множество репрессивных норм и целых блоков законодательства (наборы отменяемых или сокращаемых норм содержатся, например, в проекте «100 дней после Путина» или в проекте «Концепция освобождения и реабилитации политических заключенных»). И по большей части это не вызывает никаких возражений у аудитории, так как речь, как правило, идет о совершенно явно избыточных или просто абсурдных запретах. А здесь речь пойдет о другом.

Международное право прав человека говорит нам, что гражданские свободы, включая свободу слова, могут ограничиваться для достижения конечного списка целей — «для уважения прав и репутации других лиц, для охраны государственной безопасности, общественного порядка, здоровья или нравственности населения», для недопущения «выступлений в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющих собой подстрекательство к дискриминации, столкновениям или насилию». Но только в той степени, в которой это необходимо. Так написано в статьях 19 и 20 Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП).

Дополнительные ограничения могут быть установлены в соответствии со ст. 4 Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации, которая требует криминализации «всякого распространения идей, основанных на расовом превосходстве или ненависти, всякого подстрекательства к расовой дискриминации». Эта норма, заметим, так и не была ратифицирована рядом демократических стран как создающая ограничение именно на идеи, а не на действия, пусть и в форме высказывания. С другой стороны, в законотворческой практике ратифицировавших ст. 4 Конвенции демократических стран это смутное требование, кажется, не так сильно отразилось, так что и мы можем не очень беспокоиться и апеллировать только к нормам МПГПП.

Так что в этой статье речь пойдет о тех запретах и ограничениях, которые не так просто отменить, не вступая в конфликт с международным правом прав человека и Конституцией. При том что отменить или хотя бы смягчить некоторые из них определенно необходимо.

И здесь подход, например, авторов проекта «100 дней» мне показался не во всем убедительным. Часть норм они предлагают отменить как репрессивные по сути (тут перечень длинен), другие — тоже отменить, но скорее потому, что они на практике используются преимущественно для репрессий (как рамочный закон об экстремизме), третьи, пусть и явно имеющие недостатки в самой конструкции нормы (как запрет нацистской символики), — все же оставить, так как они политически защищены общественным мнением. И да, в практической политике такой способ принятия решений вполне ожидаем. Но мы обсуждаем скорее идеальный проект реформы, который призван создать ориентиры для будущих политических решений, и его можно продумать более последовательно.

Что касается дурной репутации ряда норм из-за их репрессивного применения, то злоупотребить можно чуть ли не любой нормой. И принципы правоприменения тоже, конечно, надо менять. Поскольку мы говорим тут преимущественно о публичных высказываниях, для этого уже и инструмент давно выработан в международном правоведческом сообществе — это так называемый «шестичастный тест» определения криминальности высказывания. Это когда суды должны учитывать не только содержание, но и стиль и жанр высказывания, коммуникативную ситуацию и более широкий исторический и социальный контекст, авторитетность и намерения обвиняемого как автора/выступающего, качественные и количественные характеристики его аудитории, наконец, вероятность наступления тяжких последствий. Тест уже был в целом адаптирован в постановлениях пленумов Верховного суда применительно к ст. 282 УК, но может пониматься по аналогии и шире — для других статей УК о публичных высказываниях. Но в этой статье я не буду писать о правоприменении, а вернусь к тому, как было бы оптимально переустроить нормативную базу.

Осталось сделать две существенные оговорки. Первая — многие критики преследований за те или иные высказывания ссылаются почему-то на американскую Первую Поправку к американской же Конституции, запрещающую принимать законы, ограничивающие публичные высказывания. Но США в этом смысле — уникальная страна среди демократических, и достоинства и недостатки этого их принципа — не предмет этой статьи. Важно, что все остальные демократические страны без исключения такой конституционный принцип отнюдь не исповедуют, и действующие для России нормы международного права прав человека, указанные выше, буквально требуют такие законы иметь. Какие именно — это уже следующий вопрос.

Другая оговорка — о понятии «экстремизм».

При том что всем понятно, что «терроризм» и «экстремизм» и соответствующие преступления, как ты их ни определяй, с этими словами или без, — это всегда в каком-то смысле про политику.

Есть и «техническая» причина, почему эта терминология используется: это позволяет определить некую категорию противоправных деяний и вырабатывать правовые и административные механизмы противодействия всей категории целиком. Так устроены везде антитеррористические национальные законодательства, а в России и еще в ряде стран есть вдобавок и антиэкстремистские комплексы законов.

Кажется важным не цепляться пока к словам, но сохранить в праве представление, что есть набор криминальных активностей, имеющих именно политическую или идеологическую мотивацию и создающих специфическую угрозу общественной, а иногда и государственной безопасности. Именно в переходный период любого рода активность такого рода особенно ожидаема. Неверно думать, что все эти угрозы «покрываются» обычными нормами уголовного права. Радикальный пример: в любой стране покушение на соседа и покушение на президента квалифицируются по-разному, и это правильно. Но примеров таких гораздо больше.

В России, как уже было сказано, есть два блока специфического «политизированного» законодательства — антиэкстремистское и антитеррористическое, причем связанные друг с другом. Вот проект «100 дней» предлагает первое по большей части, но не целиком, ликвидировать начиная с рамочного закона, а второе — практически вообще не трогать. С таким подходом трудно согласиться, и хочется предложить более систематическое преобразование. Может быть, в идеале эти два блока следовало бы объединить в один, но я здесь не буду заходить так далеко, а ограничусь предложениями по ним раздельно — таким, какими они исторически сложились. В конце концов, реформам, тем более переходного периода, должен быть присущ некоторый консерватизм.

Антиэкстремизм

Антиэкстремистское законодательство, как оно сформировалось с 2002 года до наших дней, весьма обширно. Оно содержит и полезные нормы, например, понимание мотива ненависти или иного предубеждения к определенным группам населения как отягчающего обстоятельства для обычных преступлений (то, что называется обычно «преступлениями ненависти»). Но оно содержит и нормы, безусловно, покушающиеся на основные гражданские права и свободы, например, отнесение к экстремизму утверждения религиозного превосходства. Также оно содержит нормы, которые почти повсеместно присутствуют в демократических странах, но искажены и часто используются для неправомерной криминализации публичных высказываний, как статьи о возбуждении ненависти по групповому признаку (ст. 282 УК и ст. 20.3.1 КоАП). Так что единый подход ко всем антиэкстремистским нормам просто невозможен.

Существует мнение, что сам по себе закон «О противодействии экстремистской деятельности» и само по себе юридическое определение такой деятельности излишни, что они неизбежно создают непреодолимую правовую неопределенность. На самом деле этот тезис распадается на два, и стоит посмотреть на них раздельно.

• Первый — о самом термине «экстремизм», который имеет свое значение в политическом языке (да еще — разное для разных людей), и это неизбежно влияет на понимание этого термина в праве. Действительно, в праве большинства демократических стран нет понятия «экстремизм», хотя в некоторых все же есть. Международные организации его используют редко и довольно бестолково. А вот в документах ОБСЕ укоренился термин «насильственный экстремизм», под которым понимается деятельность, имеющая идейную мотивацию и связанная с применением насилия. Тот же смысл вкладывался в термин «экстремизм» в изначальной декларации Шанхайской организации сотрудничества, объединяющей преимущественно недемократические страны, но потом значение термина в документах ШОС приблизилось к российскому варианту.
• Второй сложный момент — определение «экстремизма» посредством перечисления разных активностей, принятое в российском законе. Они слишком явно неравноценны по степени общественной опасности — от попытки мятежа до рисования свастики на заборе, а некоторые еще и туманно сформулированы. Но все же все они описывают, хорошо или плохо, именно политически или идеологически мотивированные противоправные действия, кроме тех, которые отнесены к террористическим и о которых есть другой закон.

Могу только повторить, что с точки зрения общественной безопасности представляется, что специальная, или дополнительная, криминализация организованной преступной деятельности именно идейно-политического толка все же желательна, особенно в переходный период. Разумеется, она не должна быть безразмерной, как сейчас.

А назвать закон о ней можно и другим словом. Например, такую деятельность можно называть не экстремистской, а антиконституционной или еще как-то.

Что действительно важно, речь должна идти не об ограничении политических или идейных дискуссий, а только и именно о явно противоправной деятельности. Это, по сути, соответствует имеющемуся в п. «е» ч. 1 ст. 63 УК общему отягчающему обстоятельству совершения преступления «по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы», хотя и эта формулировка требует уточнений.

Стоит ограничить определение даже жестче — говорить только о насильственной противоправной деятельности.

Обычно в этот момент возражают, что насильственные преступления, или даже подготовка таковых, или содействие им и так наказуемы по обычным нормам УК. Это верно. Зато публичные призывы к таким действиям — нет. И создание организации, агитирующей за такие действия, — тоже нет. А следовало бы. Разумеется, если эта деятельность достаточно серьезна, чтобы заслуживать преследования (на практике чаще — нет, но это уже вопрос адекватного правоприменения).

Чтобы реализовать эту конструкцию, надо обратиться к определению экстремистской деятельности (переименовав ее попутно) в ст. 1 закона «О противодействии экстремистской деятельности». Для этого надо исключить из определения элементы, которые не могут быть связаны с насилием. Таким образом, кстати, из сферы этого закона выпадет то, что обычно называется «нежестким языком вражды» — выражение враждебности к той или иной группе, не доходящее до призывов к насилию, но о криминализации языка вражды речь отдельно пойдет ниже.

Еще надо вывести из определения элементы террористической деятельности, так как для нее давно существует собственное законодательство (о чем будет сказано ниже), и слегка отредактировать оставшееся. Я буду пока использовать слово «экстремистский», заменить его потом на что-то, вызывающее меньшее отторжение, — дело техники.

Как обустроить антиэкстремистское законодательство?

Взяв за основу имеющееся определение, я удалил из него лишние в указанном выше смысле элементы. И внес еще буквально пару изменений. Во-первых, такое серьезное законодательство должно касаться только систематической дискриминации, а не отдельных эпизодов. Во-вторых, сепаратизм — это частный случай захвата власти, который, в свою очередь, заслуживает отдельного упоминания, поскольку переворот — это не всегда «изменение основ конституционного строя».

Тогда определение может звучать так:

«Экстремистской деятельностью называются действия, связанные с применением насилия и направленные на:

• изменение основ конституционного строя;
• незаконный захват власти в Российской Федерации или в любой ее части;
• систематическую дискриминацию людей в зависимости от его расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии;
• воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования;
• воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций;
• совершение преступлений по мотивам, указанным в пункте «е» части первой статьи 63 Уголовного кодекса Российской Федерации.

Экстремистской деятельностью также являются подготовка, организация, финансирование перечисленных выше действий или иное сознательное систематическое содействие таковым».

(Список признаков дискриминации оставлен нарочно кратким, ориентируясь на ст. 19 Конституции, хотя в целом этот пункт должен бы изменяться по мере изменения антидискриминационного законодательства, которого пока в России, в сущности, просто нет. А должно быть.)

Нас здесь интересует это определение полностью, а также еще целый ряд связанных с ним норм, о которых речь идет далее, именно потому, что с этими нормами связана криминализация публичных призывов или иных публичных высказываний, а также деятельности организаций, чья активность направлена именно на такие деяния.

На сегодняшний день в российском УК, если из него просто изъять нормы, корреспондирующие с законом «О противодействии экстремистской деятельности», не окажется норм, относящихся к публичному подстрекательству ко всем насильственным действиям, перечисленным в этом определении, как и ответственности за создание соответствующих организаций.

В первую очередь изменение фактически затронет состав ст. 280 УК. Проект «100 дней» предлагает вернуть ей первоначальный состав — призывы к насильственному изменению конституционного строя, но возникает вопрос: а какие нормы в таком случае будут покрывать публичные призывы к действиям, описываемым другими элементами определения выше? В нынешнем УК лишь ст. 282 закрывает образующуюся лакуну, но и то только очень частично, и о ст. 282 мы еще поговорим ниже, так как и с ней все непросто. Мы же не считаем, что пропаганда сепаратистского мятежа, налетов на избирательные участки или насилия против активистов определенного толка должна быть ненаказуема.

А вот если изменить определение и оставить нынешний состав ст. 280 УК как «публичные призывы к экстремистской деятельности», любое такое подстрекательство, если оно достаточно серьезно, наказуемо будет. Диапазон санкций по части 1 статьи вполне соответствует возможной тяжести этого деяния.

Зато часть 2 статьи должна быть удалена как архаизм: использование СМИ или интернета не должно быть отягчающим обстоятельством в УК в целом, а не только в этой статье (и это относится как минимум еще к ст. 205.2 и 354.1 УК), в отличие от такого отягчающего обстоятельства, как демонстрирование преступления онлайн (его внесли в УК в 2024 году, и это как раз — удачная поправка). Статьи 280.1 и 280.2 УК, а также ст. 20.3.2 КоАП, относящиеся к сепаратизму, тоже должны быть удалены как дублирующие состав ст. 280 УК.

Поэтому следует оставить норму о том, что организация может быть запрещена — судом, как и сейчас, — за систематическую экстремистскую деятельность. Такие нормы действуют и в демократических странах. Иное дело, что основания для столь суровой меры, как запрет организации, должны быть прописаны более серьезно: не должно быть достаточно, как сейчас, обнаружить некие «элементы» такой деятельности, основанием могут стать только уже вступившие в силу приговоры за эту деятельность.

Уголовная ответственность за причастность к такой организации должна быть реформирована. Сейчас у нас в УК для этого есть две нормы.

Первая — ст. 282.1 об экстремистском сообществе, которая определяет последнее как группу, деятельность которой направлена на совершение преступлений экстремистского характера. Последние определяются как совершенные по мотивам, указанным в уже упомянутом пункте «е» ч. 1 ст. 63 УК. Любое участие в таком сообществе, если оно направлено на совершение хотя бы одного преступления такого типа, образует состав ст. 282.1. Это похоже на состав ст. 210 УК об организованной преступности, но для другого типа преступлений.

Вторая норма — ст. 282.2. Она криминализует любое продолжение деятельности организации, запрещенной судом как экстремистская. Но при этом не предполагается, что обвиняемый в продолжении деятельности организации был причастен хоть к какому-то конкретному преступлению.

Эта странная конструкция должна быть упрощена. Для этого предлагается:

• отнести к преступлениям экстремистского характера все преступления, соответствующие определению экстремистской деятельности, удостоверившись, что соответствующий список статей УК не пересекается с аналогичным списком, применяемым в антитеррористическом законодательстве (см. ниже); можно предположить, что преступлениями экстремистского характера будут считаться все совершенные по мотиву ненависти, а также соответствующие статьям 280, 278, 279, и сопряженные с насилием преступления, предусмотренные ст. 141 и 294 УК.
• существенно снизить санкции по ст. 282.1 (возможно, даже — до небольшой тяжести), поскольку участие в экстремистском сообществе является, по сути, формой соучастия в других преступлениях, и, следовательно, санкции по ст. 282.1 являются дополнительными к санкциям за совершенные или подготавливаемые сообществом преступления;
• ст. 282.2 исключить из УК, но тот факт, что организации была ранее запрещена за экстремистскую деятельность, включить в состав ст. 282.1 как отягчающее обстоятельство.

Некоторые элементы антиэкстремистского законодательства подлежат отмене просто как не оправдавшие себя на практике, даже если у авторов были благие намерения.

Понятие символики экстремистских организаций (то есть запрещенных за экстремизм) сейчас определяется через уставные документы, но это определение — нерабочее. А как еще определять, какие у организации символы? Ну, наверное, в суде. Но и в целом вопрос о том, может ли запрет организации влечь запрет демонстрирования ее символики, очень спорный, так как многие весьма опасные организации пользуются весьма общеупотребительными символами (красная звезда или текст шахады). Попытки продолжить деятельность запрещенных экстремистских (или террористических) организаций могут преследоваться, как уже сказано, но преследование именно за символику создает слишком много правовой неопределенности.

Следует устранить чрезвычайный механизм ликвидации организаций и закрытия СМИ. Они должны ликвидироваться и закрываться по общим правилам, установленным соответствующими законами.

Есть и другие частные замечания.

К примеру, мотив политической или идеологической ненависти как отягчающее обстоятельство (среди прочих мотивов ненависти) вполне уместен для многих преступлений, в первую очередь — насильственных. Но этот мотив следует удалить из статей о покушениях на имущество, то есть о вандализме в широком смысле слова (ст. 214, 244 и т.д.). Ведь, по сути, акты вандализма являются публичными высказываниями, только сопряженными с материальным ущербом, но даже нынешние нормы о публичных высказываниях не криминализуют выражение политической и идеологической вражды.

Кроме того, в перечне мотивов ненависти как отягчающего обстоятельства есть ненависть к «определенной социальной группе». По сути, этот элемент означает, что список типов объектов вражды в этой норме — открытый. Такой подход существует и в ряде демократических стран. Он позволяет охватывать не частые и даже неожиданные мотивы ненависти при расследовании преступлений. Но он же размывает саму идею специфического мотива как особого, позволяющего считать его отягчающим обстоятельством. Это нуждается в серьезном обсуждении. И сам я думаю, что лучше уточнить список типов объектов вражды, чем оставлять его открытым.

Противодействие терроризму

На сегодняшний день основные понятия этого законодательства охватывают далеко не только действия, так или иначе связанные с терактами. Поэтому при реформировании «политизированного» законодательства никак не следует обходить стороной все, что связано с законом «О противодействии терроризму».

Определение самого теракта в ст. 3 этого закона удовлетворительно, но непонятно, почему в него включена угроза совершения теракта. Вероятно, угроза теракта должна быть отдельным составом в УК (не путать с публичным призывом к таковому и с ложным сообщением о теракте), а не упоминаться через запятую в ст. 205 УК о терактах, и не должна входить в определение теракта в рамочном законе.

Определение «террористической деятельности» в ст. 3 включает больше спорных моментов:

• К ней отнесено любое участие в незаконных вооруженных формированиях. Да, участие в НВФ преступно само по себе (хотя недавно добавленные в ст. 208 УК части 2 и 3 представляются излишними), но не всегда оно нацелено именно на совершение терактов: НВФ могут вести, например, регулярные военные действия в рамках немеждународного вооруженного конфликта. Считать все такие боевые действия терактами — безмерно раздувать сферу антитеррористического правоприменения. Хотя, конечно, различение боевиков и террористов может являться не только политической, но и юридической проблемой (и она существует совсем не только в России).
• Определение включает пропаганду и оправдание террористической деятельности, что является рекурсией. Хотя эти действия определенно могут быть криминальными, что и говорится в ст. 205.2 УК.
• Еще определение включает «пропаганду идей терроризма». Эта формулировка связана с определением самого терроризма как «идеологии насилия и практики воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами публичной власти федеральных территорий, органами местного самоуправления или международными организациями, связанных с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий». Представляется, что такое определение терроризма в законе может и оставаться для общего понимания сути террористической деятельности как направленной именно на оказание влияния на деятельность власти с использованием насилия. Но в других законах, в том числе в статьях УК, использоваться должно не оно: не должны одним словом обозначаться и идеология, и практика. Лучше использовать понятие «террористическая деятельность», которому — при внесении поправок — можно дать более внятное определение. И слова о «пропаганде идей терроризма», как опять же рекурсивные, из этого определения тогда надо удалить.

Если все это учесть, определение террористической деятельности в ст. 3 будет полноценно увязано с понятием теракта и перестанет быть расширительным. Например, таким:

— «террористическая деятельность — деятельность, включающая в себя:

1. организацию, планирование, подготовку, финансирование и реализацию террористического акта;
2. подстрекательство к террористическому акту;
3. организацию группы для реализации террористического акта, а равно участие в такой структуре;
4. вербовку, вооружение, обучение и использование террористов;
5. информационное или иное пособничество в планировании, подготовке или реализации террористического акта».

Именно термин «террористическая деятельность» должен использоваться везде в УК вместо термина «терроризм».

Соответственно, ст. 205.2 УК должна называться «Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание таковой». Так же должен формулироваться состав ее части 1, а часть 2 необходимо удалить (по той же причине, что в ст. 280).

Примечание 1 в ст. 205.2 также должно быть упрощено: «В настоящей статье под публичным оправданием террористической деятельности понимается публичное заявление о признании такой деятельности правильной, нуждающейся в поддержке и подражании».

Важный элемент антитеррористических статей УК, в т.ч. и ст.205.2, — перечень преступлений, относимых к террористическим. Сейчас он явно избыточен. Он включает преступления, которые должны относиться к экстремистским, — ст. 278 и 279 УК. Другие перечисленные там преступления должны сопровождаться оговоркой, что деяния эти рассматриваются как террористические, если включают мотив, предусмотренный в определении терроризма (о чем уже сказано выше), потому что, например, далеко не любой захват заложников или незаконное хранение оружия имеет мотив влияния на власть, и если эти деяния связаны с совершение терактов, так как это условие тоже во многих случаях не соблюдается.

Из списка террористических статей, да и вообще из УК, должна быть удалена ст. 205.6 УК (недонесение). И наконец, списки террористических статей в примечаниях не должны включать рекурсию, чтобы, например, по ст. 205.2 не возникала криминализация «призывов к призывам к террористической деятельности».

Криминализация участия в организованных группах, предусмотренная статьями 205.4 и 202.5 УК, практически полностью аналогична конструкции статей 282.1 и 282.2 УК (см. выше) — и должна быть реформирована аналогично.

Ликвидация и запрет организации как террористической должны быть описаны в ст. 24 закона «О противодействии терроризму» с учетом переопределения террористических преступлений выше и аналогично процедуре запрета экстремистских организаций (о чем выше также сказано).

«Реестр Росфинмониторинга» и прочие ограничения

Росфинмониторинг ведет реестры организаций и людей, причастных к террористической и экстремистской деятельности. На тех, кто представлен в этих реестрах, наложены многочисленные ограничения.

Все эти ограничения должны быть отменены, так как являются дополнительным наказанием, установленным без суда.

Сами реестры должны быть очищены в соответствии с предполагаемыми изменениями в законодательстве, но сохранены как таковые — для их первоначальной цели, а именно — для контроля, но не ограничения финансовых операций тех, кто причастен к террористическим и экстремистским преступлениям.

Конкретные меры контроля могут быть далее пересмотрены и диверсифицированы в зависимости от статусов людей (например, осужденный или обвиняемый) и статей УК. Видимо, надо изменить и основания для включения в эти реестры — прямо по списку статей УК.

Помимо ограничений, связанных с реестром, для людей, осужденных за преступления террористического и экстремистского характера, установлен целый ряд ограничений — от участия в выборах до участия в религиозных группах. Некоторые из ограничений явно антиконституционны, как запрет участвовать в религиозной группе, но другие — нет, например, на преподавание. Эти запреты должны быть пересмотрены.

Также

А с учетом изменившихся за прошедшие годы обстоятельств в отношении некоторых других организаций запрет также может быть приостановлен или снят.

Генеральная прокуратура, которая, видимо, будет административным истцом в этих случаях, должна составить порядок пересмотра дел с учетом как доступности данных для пересмотра, так и приоритетности пересмотра запретов организаций, повлекших наибольшее количество осужденных.

Криминализация возбуждения ненависти

Ст. 282 УК была предметом бурных общественных дискуссий в 2010-е годы. Несомненно, ее применение включает множество случаев злоупотребления правом. Но также верно и то, что наличие статьи с подобным составом предписывается международным правом и Конституцией. Подобные статьи есть в кодексах всех демократических стран Европы.

Поэтому все же следует сохранить этот состав в законодательстве, но серьезно его реформировать. Это не раз обсуждалось. Предложу и я тот вариант, который мне самому сейчас кажется наиболее разумным.

Во-первых, надо сделать некоторые сокращения:

• Необходимо удалить такой элемент состава, как «унижение достоинства» по групповому признаку, поскольку ему не место в УК и даже в КоАП: это скорее предмет для гражданских исков (да, здесь нужны поправки в гражданском праве).
• Стоит удалить и такой объект вражды, как «социальная группа», из-за неопределенности этого понятия; если его можно сохранять в определении мотива ненависти как отягчающего обстоятельства, то для составов, имеющих отношение к реализации одной из основных гражданских свобод, требуется более высокий уровень определенности. Если у законодателя возникнет готовность расширить список признаков, возбуждение вражды по которым наказуемо, он должен будет сделать это в явном виде.
• Часть высказываний, охватываемых сейчас ст. 282, являются призывом к насильственным действиям, то есть образуют состав ст. 280 в предложенном выше виде.

Первые два пункта относятся и к ст. 282 УК, и к аналогичной по составу ст. 20.3.1 КоАП.

Если все это удалить, останется просто возбуждение ненависти (нужно ли в статье еще и слово «вражда», спорно: в свое время докладчик Верховного суда не смог обнаружить разницу в применении этих двух слов в составе статьи).

И останутся два отягчающих обстоятельства — действие организованной группой и использование служебного положения. Первое вообще-то должно учитываться по ст. 282.1 УК (о чем уже говорилось), а второе встречается крайне редко.

А еще сейчас первое правонарушение, если оно не имеет отягчающих обстоятельств (обычно — призыва к насилию), наказывается по ст. 20.3.1 КоАП, и только повторное в течение года или с отягчающими обстоятельствами — по ст. 282 УК. Этот механизм, называемый административной преюдицией, сам по себе вызывает много нареканий у юристов, и от него хотелось бы отказаться.

Представляется, что это возможно, если установить, что повторное правонарушение, а также и использование служебного положения, должны приводить не к уголовному делу, а к более суровому наказанию по той же ст. 20.3.1 КоАП. Для этого достаточно в нее добавить соответствующую часть 2.

Тогда ст. 282 УК как таковая просто не потребуется, и состав части 1 ст. 20.3.1 КоАП будет таким:

«Действия, направленные на возбуждение ненависти против группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения и отношения к религии, совершенные публично, если эти действия не содержат уголовно наказуемого деяния».

А высказывания, включающие призывы к насилию, будут квалифицироваться по ст. 280 УК, к чему и отсылает последняя фраза предлагаемой формулировки.

Низведение «возбуждения ненависти» до уровня административного правонарушения будет больше соответствовать даже нынешней практике и должно быть разумным компромиссом с многочисленными желающими вовсе исключить этот состав из законодательства.

Отдельно надо обсуждать предложения по расширению списка типов групповых объектов возбуждения ненависти. Этот вопрос неизбежно возникает при изъятии из формулировки «социальных групп» и касается, потенциально, многих различающих признаков начиная с сексуальной ориентации.

«Исторический ревизионизм»

Ст. 354.1 УК называется «реабилитация нацизма», но в действительности ее состав гораздо шире и может расшириться еще. Статья относится к нормам, которые обычно называют нормами об «историческом ревизионизме», и само их существование вызывает критику. С другой стороны, не случайно же такие нормы есть в кодексах почти всех европейских стран.

Да, из ст. 354.1 определенно следует удалить элементы, которые вовсе не должны быть криминализованы:

• клевету на действия СССР во время Второй мировой войны;
• какие бы то ни было высказывания в адрес ветеранов (они могут быть предметом гражданских исков);
• какое бы то ни было осквернение дат и символов воинской славы (на эту тему давно давал разъяснение Комитет по правам человека ООН; а покушения на соответствующие материальные объекты могут быть квалифицированы по другим статьям УК).

Тогда останется норма, похожая на те, что существуют в ряде демократических стран, — публичное отрицание или одобрение доказанных преступлений Третьего рейха. Но и о нормах такого типа нет никакого согласия между демократическими странами, нет и в российском обществе. Бесспорно, подобные нормы имеют политическое происхождение, они отчасти символические — подчеркивают стремление современных обществ не допустить возврата к преступлениям прошлого. Поэтому, кстати, такие «исторические» статьи настолько разные в кодексах разных стран.

В российском обществе по-прежнему заметен запрос на криминализацию всего, что так или иначе связано с нацизмом. Насколько этот запрос должен учитываться — предмет дискуссии.

Для ориентира можно указать на минимальное требование к национальным «историческим» уголовным законам, давно согласованное странами ЕС. Оно заключается в криминализации отрицания или одобрения доказанных исторических преступлений, если такое высказывание делается с целью возбуждения ненависти или обоснования дискриминации, то есть фактически является составом нынешней ст. 20.3.1 КоАП.

Соответственно, возможны разные варианты решения:

• более радикальный — полный отказ от упоминания «исторического ревизионизма» в кодексах; такие рассуждения об истории могут расследоваться наравне с другими высказываниями, в которых можно заподозрить возбуждение ненависти или публичные призывы к дискриминации и насилию; например, это может быть еще одним элементом для будущей части 2 ст. 20.3.1 КоАП (смотри выше);
• более консервативный, причем в двух вариантах, — сохранение этой нормы в нынешней формулировке (после удаления лишних элементов состава) — оставив ее в УК или перенеся в КоАП;
• промежуточный — дополнение нынешней формулировки словами «с целью возбуждения ненависти или подстрекательства к дискриминации» — также с сохранением в УК или с переносом в КоАП.

Самому мне кажется более правильным первый. Но политически более приемлемым может оказаться последний.

Запрет символики

На сегодняшний день ст. 20.3 КоАП наказывает за публичное демонстрирование разных видов запрещенной символики (а ст. 282.4 УК — за повторное правонарушение, и от этой чрезмерной криминализации стоит отказаться):

• нацистская и сходная с ней;
• символика организаций, запрещенных как экстремистские или террористические;
• символика организаций, сотрудничавших с Третьим рейхом (по списку, составляемому правительством).

Последний элемент явно избыточен и чреват недоразумениями: не зря правительство много лет думало над списком, но породило пока только четыре пункта.

Второй имеет аналоги в европейских законах, но представляется слишком нечетким: как уже говорилось, многие небезосновательно запрещаемые в демократических странах организации используют как свои символы разные достаточно общепринятые изображения. Стоит отказаться от этого элемента.

Интересно, что первый элемент в проекте «100 дней» предлагалось сохранить. Хотя запрет публичного демонстрирования нацистской символики, в целом одобряемый в обществе, не раз влек злоупотребления.

Таковых можно, видимо, избежать, если изменить состав ч. 1 ст. 20.3 по аналогии с составом ее же ч. 2: вместо «пропаганда либо публичное демонстрирование» — написать «публичное демонстрирование в целях пропаганды». Соответствующее изменение должно быть внесено и в ст. 6 «Федерального закона «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». Тогда даже не так важно, какие именно из многочисленных символов Третьего рейха демонстрируются.

Строго говоря, эта статья в КоАП избыточна, так как содержательно она покрывается ст. 20.3.1 о возбуждении ненависти. Сейчас отличие между ними в том, что по ст. 20.3.1 надо доказывать намерение возбудить ненависть, а у ст. 20.3 формальный состав: изобразил свастику — виновен. Если же произвести предложенное изменение, эта разница пропадет.

Но, возможно, статья в реформированном виде может быть сохранена по политическим причинам. Только в этом случае должны быть отменены связанные с ней ограничения для участия в выборах, как явно непропорциональное дополнительное наказание.

Как легко заметить, изложенное выше — отнюдь не законопроект и даже не «дорожная карта». Скорее это — предложения к «дорожной карте». Которые в принципе могли бы учитываться не только в неопределенном будущем, но и прямо сейчас.

* Минюст внес в реестр «иностранных агентов».