Среди засекреченных поныне дел ОГПУ особняком стоит дело «Весна» (1930–1931 гг.). Оно не кажется рядовым даже среди куда более знаменитых дел. «Весна» стала, по сути, первой грандиозной чекистской операцией, целиком направленной против армии, так сказать, генеральной репетицией Большого террора 37-го года. Многие осведомленные люди даже считают ее более страшной, чем «1937-й».

Среди прочего дело «Весна» меняет наш взгляд на основу основ большевистского режима, на Гражданскую войну, на ее итоги. «Разгромили атаманов, разогнали воевод», — поколения пели эту гордую песню. Кто разгромил? Кто разогнал? — об этом как-то не задумывались: и так ясно — самородки из народа, Буденный, Ворошилов, Блюхер… Чапаев, наконец. Но чтобы породить сомнения, достаточно перечислить хотя бы имена первых красных главкомов: генерал М. Бонч-Бруевич, полковник И. Варейкис (расстрелян в 1938-м), полковник генштаба С. Каменев (умер в 1936 году, объявлен врагом народа посмертно)…

Первый генерал, перешедший на сторону большевиков, Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич вызывал стойкую неприязнь у подчиненных. Достаточно сказать, что он не брезговал доносами в ЧК; возможно, поэтому и отделался только недолгим арестом и умер своей смертью в 1956-м.

Еще две фамилии, взятые практически наугад. Полковник Гиттис Владимир Михайлович в октябре 1917-го перешел на сторону большевиков. В РККА с момента ее образования стал единственным военачальником Гражданской войны, который командовал тремя разными фронтами. Последовательно возглавлял Южный, Западный и Кавказский фронты, причем его назначали на должность в критические моменты сражений для стабилизации ситуации. Кавалер ордена Красного Знамени. Расстрелян в 1938-м.

Помощник главкома по Сибири, а затем командующий войсками Сибири Николай Николаевич Петин, бывший полковник Генштаба, В Гражданскую войну возглавляя штабы Западного, Южного и Юго-Западного фронтов. В 1937-м был расстрелян не только сам Николай Николаевич, но и двое его сыновей, арестована беременная жена сына, которая вместе с родившимся ребенком скончалась в лагере.

В рядах красных сражались к концу Гражданской войны 75 тысяч бывших офицеров и генералов, которых называли военными специалистами. Колчака, например, победил еще один командующий фронтом — генерал Ольдерогге, за что получил орден Красного Знамени. А в самых высоких штабах сидели исключительно военспецы, к разработке операций рабоче-крестьянских «самородков» близко не подпускали.

И даже при комиссарах из 18 крупнейших военачальников во время Гражданской войны шестеро перешли к белым, двое были расстреляны, еще трое отказались от участия в боевых действиях и занялись исключительно научной и преподавательской работой. Лишь семеро военачальников в 1919 году продолжили службу в РККА на командных и штабных должностях. Советская власть не очень-то доверяла бывшим царским генералам и оценивала их деятельность лишь как временное и вынужденное явление.

С сожалением и горечью бывший генерал с говорящей фамилией Надежный на допросах рассказывал о недоверии к нему со стороны большевиков.

Про офицеров старой русской армии, разумеется, именуемой «царской», в первом издании Большой советской энциклопедии говорилось, что они состояли «главным образом из дворян и буржуазии», «являлись оплотом самодержавия в его борьбе с революционным движением». «Основная часть бывших офицеров царской армии пошла на службу контрреволюции, всячески содействовала интервенции империалистов и составляла ядро белогвардейских армий. Эти офицеры, — писали авторы статьи в БСЭ, — являлись злейшими врагами рабочего класса и всех трудящихся советских республик».

Надо ли говорить, что это было совсем не так. Скажем, старое кадровое офицерство было едва ли не поголовно выбито еще на фронтах Первой мировой и заменено наспех подготовленной сменой — из студентов, лучших солдат и т.д. По подсчетам историков Л. Спирина и Л. Протасова, за время Первой мировой войны в прапорщики было произведено почти 220 000 человек. Потери офицерского состава в Первую мировую войну достигли 72 тысяч человек. Из них: генералов — 208, штаб-офицеров — 3368, обер-офицеров — 20 330, прапорщиков — 37 392, военных врачей — 1076.

Шантаж, угроза семьям, игра на патриотических чувствах (большинство офицеров соглашались воевать только против внешнего врага, это потом их перебрасывали на фронты против «мятежников»). Да и Романовская династия настолько себя дискредитировала, что многие офицеры вполне добровольно брали в руки оружие, только чтобы «они» не вернулись.

Арестованный бывший генерал Н. Сапожников (расстрелян в 1937 г.) с удивительной откровенностью писал в собственноручных показаниях:

«Октябрьскую революцию я вначале не понял и не считал ее стабильной, так как видел в то время больше разрушения. Куда придем дальше, для меня было совершенно туманно, поэтому я оставался легальным в отношении выполнения своих обязанностей, выжидая, что будет дальше. Гражданской войне, как войне братоубийственной, вызывавшей разруху, я не сочувствовал и с нетерпением ждал ее конца. Поэтому фронтовую службу до начала белопольской войны я нес без внутреннего удовлетворения (был случай, когда я просил не назначать меня на Северный фронт, где белыми командовал Миллер, к которому я относился с уважением в бытность его моим начальником). В то время по своим политическим взглядам был близок скорее к сторонникам мелкобуржуазной республики, хотя, если бы была конституционная монархия, возможно, что я бы не стал против нее драться. Примерно с такими взглядами я прибыл в Военную Академию в качестве преподавателя».

3276 томов

Сейчас практически весь комплекс архивных документов (3276 томов!) по этому делу рассекречен и хранится в ведомственном архиве Службы безопасности Украины в Киеве, куда он по неизвестным ведомственным причинам был передан в 1957–1965 гг. из КГБ СССР. В Москве, в Центральном архиве ФСБ, почему-то остались лишь тома следственных материалов по А. Снесареву и А. Базаревскому, ознакомиться с ними нельзя и сегодня.

Тот факт, что материалы «Весны» оказались доступны в полном объеме, позволяет серьезно анализировать этот комплекс документации как исторический источник. В России дела репрессированных в рамках крупных процессов или массовых операций выдаются только по отдельным персоналиям, а о доступе ко всем документам, включающим справочные тома, списки обвиняемых, внутренние материалы следствия, не приходится даже мечтать, что не позволяет комплексно исследовать репрессивные кампании и получить реальное представление о происходившем. Тем выше ценность рассматриваемых документов.

Украинский историк Ярослав Тинченко оказался первым (и, кажется, единственным) исследователем, который изучил все документы дела «Весна». Уникальность опубликованного им в 2000 году (переиздан в России в 2019-м) колоссального труда («Голгофа русского офицерства») заключается, в том числе, в обширных цитатах из следственных дел, документальных приложениях и в собранном статистическом материале.

В России тему успешно разрабатывает доктор исторических наук Андрей Ганин. Он тоже успел посмотреть «вживую» на дела «Весны».

Вот несколько сюжетов «контрреволюционного заговора» военных, разоблаченного ОГПУ в 1930–1931 годах.

Снесарев и его коллеги, преподаватели Военной академии, иногда встречались и обсуждали создавшееся в Советском Союзе положение. Несколько раз в Георгиевский праздник Снесарев собирал у себя на квартире заслуженных генералов Первой мировой войны, награжденных орденами Святого Георгия (самый почетный орден старой армии). Эти встречи и стали для ОГПУ главными проявлениями контрреволюции.

Так, на Георгиевском вечере 1924 года генерал А. Брусилов (пожалуй, единственный царский генерал, всегда упоминавшийся у нас без уничижительных оговорок) произнес речь, которая в 1931 году была инкриминирована военспецами как программа действий «контрреволюционной офицерской организации». Сам же Брусилов в ОГПУ считался основателем этой самой «организации», а Снесарев — его преемником.

Вот что рассказывал следователю о первом собрании и речи Брусилова Е. Голубинцев: «Ген. Брусилов произнес речь, в которой отметил, что ему, как бывшему командующему одной из армий в империалистическую войну, особенно отрадно видеть в тесной семье офицеров армии и что, несмотря на то, что все мы волею судеб сейчас служим в Красной Армии, мы все же не забываем старых традиций русского офицерства. Примерно в этом духе им была произнесена речь. Снесарев говорил ответное слово, в котором подчеркнул, что все мы, присутствующие, в дальнейшем не будем терять друг друга из виду и праздновать наши старые войсковые праздники».

Один из видных военных ученых, генерал-лейтенант царской армии Снесарев был арестован буквально сразу после присвоения ему звания Героя Труда — первому из советских военачальников (в приказе Реввоенсовета СССР от 21 марта 1928 года говорилось, что Снесареву Андрею Евгеньевичу присваивается звание «Героя Труда» за многолетнюю полезную деятельность по строительству Вооруженных сил страны).

С октября 1931-го по ноябрь 1932 года Снесарев находился в лагпункте Важины (СвирьЛАГ, Ленинградская область), затем в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН), в том же году с последней баржей был переведен на материк в лагпункт Вегеракша близ города Кемь, где перенес инсульт. По заключению медицинской комиссии досрочно освобожден как тяжело больной 27 сентября 1934 года. По дороге из лагеря домой его настиг второй инсульт, по приезде в Москву — третий. Умер Андрей Евгеньевич Снесарев 4 декабря 1937 года в Москве в больнице. Похоронен на Ваганьковском кладбище. Реабилитирован в 1958 году.

Высшую меру наказания, но с заменой десятью годами исправительно-трудовых робот, получил и генерал Е. Смысловский (видный ученый-артиллерист, освобожден по здоровью в 1933 году, но тоже сразу же умер от инсульта и тоже реабилитирован), прочие получили сроки в зависимости от своего поведения на допросах.

именно здесь преподавал легендарный белый генерал Я. Слащев (в булгаковском «Беге» — генерал Хлудов). 21 ноября 1921 года при помощи завербованного ЧК бывшего матроса и добровольца Баткина вместе с белыми казаками он вернулся в Севастополь, откуда в личном вагоне Дзержинского выехал в Москву. Обращался к солдатам и офицерам Русской армии с призывом возвращаться в Советскую Россию. 11 января 1929 года был убит в Москве в своей комнате при Школе тремя выстрелами в упор из револьвера. Убийца — курсант Московской пехотной школы им. Уншлихта. По предположению историка А. Кавтарадзе, Слащев мог стать одной из первых жертв репрессий против военспецов, бывших генералов и офицеров старой русской армии.

Да, на «Выстреле» устраивались самые громкие в Москве попойки, а некоторые преподаватели из бывших офицеров, приняв лишнего, любили затянуть вовсе не «Интернационал», а — «Боже, царя храни». Но, судя по уголовным делам, более весомых претензий к Школе так и не отыскали.

Генерал Морозов был скрытным и малообщительным человеком, военспецов сторонился, бывших белых — и подавно. Долгое время ОГПУ не удавалось подловить Николая Аполлоновича на какой-нибудь крамоле. Единственным его грехом было разве что стойкое убеждение, что преподавать стратегию и тактику нужно исключительно на опыте Первой мировой войны, но никак не Гражданской. Из-за этого у Морозова вышел серьезный конфликт с командующим Ленинградским военным округом (бывшим гвардии подпоручиком) Тухачевским.

В результате арестованным преподавателям вменялось в вину создание по инициативе Морозова кассы взаимопомощи, пайщиками которой были многие царские генштабисты, жившие в Ленинграде. Из кассы деньги выдавались особо нуждающимся. В частности, преподаватели Военно-политической академии помогли бедствующему генералу Добрышкину. Кассу в ОГПУ сочли контрреволюционной организацией преподавателей, тесно связанных с «генштабистами» из Военной академии РККА.

Офицеры самого именитого в российской армии Лейб-гвардии Преображенского полка часто собирались вместе, вспоминали былое, обсуждали современное положение. В конце 20-х годов, когда полковая церковь преображенцев обветшала, находящиеся в СССР бывшие офицеры пытались обратиться за финансовой помощью к своим однополчанам в эмиграции.

Так называемое Семеновское дело, в отличие от Преображенского, раскручивалось на основе более «весомых» фактов. Дело в том, что для советской власти Семеновский полк был самым ненавистным из всей российской императорской армии. Во-первых, в 1905 году семеновцы участвовали в подавлении вооруженного восстания в Москве. Во-вторых, в 1917-м Семеновский полк объявил себя приверженцем нового строя, был переименован в 3-й Петроградский полк городской охраны имени Урицкого, и… в 1919 году успешно перешел на сторону Северо-Западной добровольческой армии генерала Юденича (в начале 1980-х я бывал у деревни Выра, где это произошло и где был убит комиссар полка Рытов).

Естественно, простить такое большевики не могли, тем более что среди арестованных оказались трое участников подавления Московского восстания 1905 года и шестеро бывших офицеров и унтер-офицеров, перешедших в 1919 году на сторону белых. В 20-х годах все они вернулись домой из эмиграции, но продолжали поддерживать переписку с инициатором перехода полка капитаном Зайцовым, проживавшим в Финляндии.

Но это, как оказалось, были мелочи. При разборе алтаря церкви Лейб-гвардии Семеновского полка уполномоченные ОГПУ обнаружили полковое знамя, которое семеновцы старательно хранили все эти годы. В общем, у бывших офицеров оказался целый букет прегрешений.

К сожалению, подробных материалов о репрессиях офицеров прочих гвардейских полков в архиве Службы безопасности Украины не обнаружено. Лишь из схемы и таблицы обобщающего дела по Ленинградской контрреволюционной организации можно сделать вывод, что офицеров и чиновников Лейб-гвардии Егерского полка было арестовано аж 27 (руководители — генералы Хвощинский и Яблочкин, полковники Оприц и Гиренков), Павловского — восемь, Гренадерского — семь (руководитель — капитан Базилевич), наконец, гвардейских стрелков (без указания полков) — шесть (руководитель — полковник Энгельгард).

Сколько же всего бывших офицеров и лиц, связанных с ними, было арестовано в Ленинграде? На этот вопрос ответить весьма сложно.

По данным тогдашнего руководителя петербургского отделения общества «Мемориал»* В. Иофе, число расстрелянных бывших офицеров и их «сподвижников» колеблется от 300 (минимум) до двух тысяч. Их расстреляли 2 или 3 мая 1931 года. Там же, где-то в границах города, они и похоронены. Точное место захоронения бывших офицеров русской гвардии до сих пор неизвестно.

А что в Киеве?

Из рассекреченных документов по делу «Весна» следует, что победитель Колчака, а затем «военный руководитель» Киевского района Владимир Александрович Ольдерогге устроился на широкую ногу. Ему была выделена огромная квартира в центре города и собственный автомобиль. Кроме того, Ольдерогге привез с фронта двух великолепных скакунов, которых поставил в конюшнях Киевской артиллерийской школы; был у него и собственный экипаж. Вскоре бывшему генералу пришло в голову «арендовать» пустующий киевский ипподром. Для чего Ольдерогге создал военно-скаковое общество, куда вошли многие бывшие офицеры и коннозаводчики.

Дочери Владимира Александровича открыли на ипподроме тотализатор, проводили скачки. Ольдерогге договорился с представителями кавалерийских корпусов о выездке их лошадей, также ипподромом пользовалась и киевская конная милиция во главе с бывшим ротмистром Цикалиотти. За выездку лошадей штаб войск Киевского района платил бывшему генералу крупные суммы. Кроме того, ипподром стал главным увеселительным заведением для киевлян, и с этого Ольдерогге также получал большую прибыль. Не ошибемся, если назовем Владимира Александровича крупнейшим киевским нэпманом и дельцом 20-х годов.

По вечерам Ольдерогге устраивал семейные концерты на дому. Эти салонные вечера приобрели популярность среди недобитой киевской буржуазии и бывших офицеров. На концерты приходил даже польский консул. А Ольдерогге брал за вход по 2 рубля с носа.

Все перечисленные здесь порочные сведения почерпнуты из протоколов допросов преподавателей Киевской объединенной школы имени Каменева и поэтому достаточно сомнительны.

В самой же школе преподавало более 60 кадровых военных. Среди них восемь бывших генералов, 25 полковников и пр.

Интересно, что точно такие же списки с характеристиками нашлись и в других делах. По всей видимости, список был составлен следователями, а затем его просто вложили в показания «руководителей организации».

Суда не было. Приговоры утверждались списочным порядком. Лишь Ольдерогге 20 мая был удостоен чести быть приговоренным отдельно — к расстрелу. Расстрелян 27 мая 1931 года.

Определением Военного трибунала Киевского военного округа от 30 апреля 1974 года дело за отсутствием состава преступления было прекращено, Ольдерогге посмертно реабилитирован.

Дело «Весна» охватило 3498 человек. Наибольший размах оно приобрело на территории Украинской ССР. По данным украинского ГПУ, всего в рамках дела на территории республики были арестованы 2539 человек, из них 561 был приговорен к расстрелу, 1168 — к лагерям, 39 содержались в местных исправительных учреждениях, 380 административно высланы, 67 ограничены в правах проживания, 131 осужден условно и 176 освобождены.

В Ленинградском военном округе по делу проходили 378 человек, включая 288 бывших офицеров. Общие данные по СССР отсутствуют. По разным оценкам, всего по делу и связанным с ним процессам могли проходить от 5 до 10 тыс. человек.

Большинство из них было впоследствии реабилитировано. Назвать точную цифру реабилитированных невозможно.

«Таким я был, таков есть и таким буду»

18 июня 1920 года профессор Ю. Готье присутствовал на заседании Военно-исторической комиссии. Комиссия была образована 10 декабря 1918 года и занималась изучением опыта Первой мировой войны.

Заседание историк описывает с желчью: «Читался доклад о «рижской операции» в августе 17-го года, то есть о бегстве развращенной русской армии из-под Риги. Доклад делал генерал Парский, сморщенный лимон алкоголического типа». С еще большей неприязнью Готье описывает бывшего полковника Вацетиса (недавнего главкома всех красных войск). В момент, описываемый Готье, Вацетис стал профессором Военной академии РККА. О нем автор записок написал тоже без комплиментов: «Из знаменитых деятелей был пресловутый Вацетис, скобленное гаерское рыло, видимо, неглупый плут, не более».

Описывая прения по докладу Парского, Готье демонстрировал свое критическое отношение к выступающим:

С антипатией отозвался Готье о красных командирах, слушателях Военной академии РККА: «Слушатели были большей частью обезьяны, настоящие горилльи хари, призванные составить новое русское офицерство во славу мирового пролетариата». И закончил свои впечатления словами: «Было интересно, но я ушел с чувством боли, стыда и жалости».

Один из фигурантов дела позднее, уже на Соловках, говорил товарищам: «Мне стыдно, что мы, как бабы, писали друг на друга, а еще старые кадровые офицеры».

Но били всех (через десять лет, напомню, после Гражданской войны), уверенные что бьют «не разоружившихся» смертельных врагов. Среди очень немногих, кто до конца не «разоружился», был В. Сухов. Судя по его уголовному делу, на допросах он откровенно валял дурака и не спешил распространяться по поводу участников «контрреволюционной организации» и своей причастности к ней. В общем, ничего интересного oт бывшего подполковника следователи так и не получили.

Генерал Сапожников на допросе 12 января сообщил, что по интересующему следствие вопросу «ничего сообщить не может», а Е. Голубинцев вообще сделал «возмутительное» заявление:

Генералы Д. Надежный и А. Новиков в 1917 году командовали корпусами, затем, на советской службе, первый стал командующим Северным и Западным фронтами, второй какое-то время возглавлял 16-ю армию. Оба генерала дружили еще со старых времен, но Надежный считался лояльным к большевикам, Новиков же к советской власти относился отрицательно. Явившемуся на вечер Надежному с орденом Красного знамени на груди он заявил, что это — знак Сатаны. Пристыженный Дмитрий Николаевич тут же снял орден и больше на собрания георгиевских кавалеров его не надевал.

«Чекистское внимание»

Генерал-лейтенант КГБ Александр Зданович с непонятной гордостью пишет: «Достаточно сказать, что на 109 проходящих по АНД «Генштабисты» (часть дела «Весна». — П. Г.) лиц приходилось более 30 секретных сотрудников ОГПУ. В каждой из шести группировок, выделенных Контрразведывательным отделом, имелась агентура, способная освещать происходящее в них. Такой плотный охват чекистским вниманием офицерских объединений следует рассматривать как положительное явление (! — П. Г.). В конце 1927 г. в одном из обзоров контрразведчики отмечали отсутствие антисоветской активности бывших генштабистов и то, что в их группировках не просматривалось четких организационных форм. Такой вывод удалось сделать, только проанализировав большое количество сообщений секретных сотрудников».

И — что особенно поразительно! — никого и никому не было жалко: ни родственников, ни друзей, ни соратников. Нигде в мире (ну за исключением вовсе невообразимых, но тоже — коммунистических — режимов) не становилось самым распространенным наказанием — смерть. За все преступления, проступки, даже за малейшие подозрения в совершении преступлений и проступков — смерть! На фронте — поднял (на самокрутку) вражескую листовку, в тылу — голодным детям колоски на убранном поле подобрал, анекдот товарищу по работе рассказал, на собрании не так проголосовал… Все едино — расстрел, безразмерная 158-я статья.

28 февраля 1931 года в Москве был выписан ордер на арест преподавателя Военной академии Семена Андреевича Пугачева. При ночном обыске у него забрали ордена Боевого Красного Знамени, Таджикской АССР и два — Бухарской ССР, фотоаппарат (в те годы — большая ценность) и 21 доллар (за что, в принципе, с ходу давали три года).

ОГПУ входило во вкус и запросило Политбюро ЦК ВКП (б) санкцию на арест самого начальника штаба РККА Бориса Михайловича Шапошникова. Этого еще не мог позволить даже Сталин, кроме того, какая-то информация о Пугачеве, похоже, просочилась к Орджоникидзе, которому пытался жаловаться Пугачев. Поэтому 13 марта в присутствии Сталина, Молотова, Ворошилова и Орджоникидзе была устроена очная ставка Шапошникова и Пугачева с давшим на них показания подполковником Бежановым. Борис Михайлович и Семен Андреевич дружно изобличили в клевете разбитого морально и физически Бежанова, после чего Пугачева отпустили восвояси, а с Шапошникова были сняты все подозрения.

Как заметил историк Ганин: «Почему-то просто посадить человека в тюрьму или лагерь или же расстрелять без формального соблюдения необходимых юридических процедур было нельзя. Скорее всего, советское руководство стремилось придать репрессиям видимость законности, хотя в настоящее время ясно, что дело от начала и до конца было сфабриковано».

Конечно, можно и усомниться в святости «необходимых юридических процедур». Но подписи из невиновных выбивали под самыми удивительными, совершенно маразматическими признаниями. Например, в 1925 году был сослан на Соловки на пять лет ветеринарный врач Киевской школы имени Каменева Дроботов за… «переписку с министром иностранных дел Зеландии о возможности переехать туда всем недовольным советской властью».

А что на Лубянке?

Генерал Зданович в своей книге «Органы государственной безопасности и Красная армия. 1920–1934 гг.» описывает невероятные трудности, которые испытывали сотрудники ОГПУ, не щадившие себя в разоблачении фигурантов «Весны». Дело, оказывается, заключалось в карьерных соображениях той или иной группы чекистских начальников. Так, на допросе в 1938 г. куратор дела «Весна» В. Осмоловский показывал, что «развертывание следствия и вскрытие военно-офицерской организации встретили бешеное сопротивление Ольского (начальника Особого отдела ОГПУ)». По мнению В. Осмоловского, Я. Ольский культивировал резко критическое отношение к делу «Весна» среди подчиненных.

Расстреляли, кстати, обоих.

Результаты работы инспекторской бригады в ряде городов Украины и допросы фигурантов дела в Москве позволили прийти к крамольному выводу:

Но ГПУ Украины, возмущенное такими оценками, «сводящими на нет все усилия украинских чекистов по выполнению установок председателя ОГПУ В. Менжинского», довело свое мнение до генсека ЦК ВКП (б), акцентировав внимание Сталина на связях арестованных в управлениях РККА и военно-учебных заведениях в столице. «На основе изучения материалов уголовных дел, — пишет Зданович, — на известных чекистов Е. Евдокимова, Л. Вельского, Я. Ольского и других, а также делопроизводственной документации ОГПУ можно сделать вывод о переходе борьбы группировок в руководстве ОГПУ в активную фазу именно на основе различия в подходах к оценке дела «Весна», проводимых в его рамках агентурных и следственных мероприятий».

По авторитетному мнению Здановича, события вокруг «Весны» предопределили появление феномена под названием «1937 год». «На заседании Политбюро ЦК ВКП (б) 25 июля 1931 г. по предложению Сталина принимается решение о кардинальных перестановках в ОГПУ: заместитель наркома РКИ И. Акулов становится первым заместителем председателя, вторым — Г. Ягода, а третьим — В. Балицкий, возглавлявший до этого ГПУ Украинской ССР и претворявший в жизнь установки В. Менжинского по делу «Весна».

Политбюро не только разобралось с группой руководящих сотрудников ОГПУ, которые «распространяли совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым делом», но и дало соответствующий импульс в местные органы госбезопасности. В центральные комитеты национальных республик, крайкомы и обкомы ВКП (б) 10 августа 1931 г. было направлено специальное письмо. Его авторы (И. Сталин, Л. Каганович, К. Орджоникидзе, А. Андреев и В. Менжинский) объясняли перемены в высшем эшелоне ОГПУ стремлением избавиться от носителей взглядов о «внутренней слабости» органов госбезопасности и «неправильности» линии их практической работы.

Впрочем, Зданович оговаривается, что «пострадавшие» чекисты были отстранены от должностей вовсе не из-за человеколюбия или приверженности правовым основам в своей профессиональной работе. Это была обычная в органах свара, разменной монетой в которой и стали судьбы тысяч военных.

*Признан в РФ «иноагентом» и ликвидирован.