• «Здравствуйте, очень нужна помощь. Мой брат числится без вести пропавшим уже более четырех месяцев. Он исчез на харьковском направлении. Я связывалась с его сослуживцами, но никто не может точно сказать, что произошло. Он просто исчез — в один момент, без следа».
• «Три недели тишины… 21 день ни звонка, ни сообщения. Ни даже слуха. Я сижу, смотрю в телефон и умираю. Это ожидание просто сжирает. Я не могу спать. Не могу есть. Мысли только об одном — жив ли он? Где он? Почему никто не говорит? Я пыталась узнать хоть что-то. Через знакомых, через тех, чьи близкие служат рядом. Информация не порадовала: там, как и везде, людей просто нет. И никто не может объяснить, где они. Почему. Что произошло. Ответы — пустые: «Ожидайте», «Разберемся», «Данных нет».

Это сообщения из группы поиска пропавших без вести. Таких сообщений много. И регулярно появляются новые.

В феврале этого года государственное агентство РИА «Новости» со ссылкой на Международный комитет Красного Креста сообщило, что число пропавших без вести в ходе конфликта в Украине достигло 50 тысяч и продолжает расти. Сколько из этих 50 тысяч россияне, неизвестно — эти данные официально не публикуются.

На фоне переговоров о перемирии очевидно, что даже если завтра все закончится, для семей этих военных не закончится ничего. Как минимум до момента, когда они узнают о судьбе своих родных — живых или уже погибших.

«Новая газета» рассказывает истории двух пропавших, одного из которых ищут, а второго — уже нашли. Чтобы дать понимание, какой путь нужно пройти тем, кто хочет получить о своем близком хоть какую-то весть.

Два слова: «Активно служит»

Нина просит не называть своего настоящего имени и имени сына. Она говорит, что ее родственники против разговоров с журналистами.

Тимур пропал без вести совсем недавно — в феврале 2025 года. По крайней мере, официально. До этого Нине говорили, что он «активно служит»: выполняет боевые задания, жив и достаточно здоров, чтобы держать оружие.

«Активно служит» — это цитата, формулировка, которую женщина каждый месяц на протяжении почти года получала в пункте отбора на контрактную службу, откуда ушел служить ее сын. Ни как у него самочувствие, ни какой-либо другой информации — только два слова.

Сам Тимур звонил ей лишь единожды. Сказал коротко, что все в порядке. Нина говорит: «Ни на что не жаловался».

Она назначает встречу в кафе недалеко от вокзала в Санкт-Петербурге. Приходит с небольшим опозданием и начинает рассказывать растерянно, даже с опаской:

— Ему 25 лет. Он окончил школу и после этого начал искать себя… Увлекался баскетболом, хотел поступать в спортивную академию, но что-то не заладилось с тренером, и он не стал подавать туда документы. Работал в самых разных местах, в последнее время — курьером.

Она осекается и ненадолго задумывается.

— Он работал курьером, но в какой-то момент стал работать в незаконной сфере… Тимур говорил, что у него были долги. Он их погасил и собирался прекращать этим заниматься. Но тут его задержали.

Сын Нины просидел полтора года в СИЗО и получил срок за распространение наркотиков. Следователь, который вел его дело, предложил парню подписать контракт. Тимур согласился.

— Я воспитывала его патриотом, мои родители воспитывали его патриотом. Конечно, я поддержала его решение, — говорит Нина. — Я далека от политики, но считаю его поступок мужским — просто потому, что нужно иметь волю и определенный склад характера, чтобы пойти на фронт. Конечно, мне хочется мира. Я не понимаю, зачем вообще люди воюют и почему не умеют разговаривать друг с другом. Но чтобы согласиться пойти на фронт, нужна смелость. Эту смелость я не могла не поддержать.

— Вы знаете, я спала в тот день. Не было паники. Я думаю, это чудо: когда мне сказали, что Тимур пропал, я еще не спустилась со ступеней здания, в котором находится пункт отбора, как мне позвонила знакомая. Ее мама — что-то вроде ясновидящей. Я ни о чем им не говорила, но она сама мне позвонила и сказала: «Не переживай, он жив». Это что-то необъяснимое. Я ведь ни о чем и не спрашивала… И сейчас я уверена, что он жив, — повторяет Нина. — Я смотрела в интернете записи с пленными и на одной видела его. Изображение было нечетким, но я уверена, что это он, мой сын. Только плохо, что плен этот неофициальный. Не такой, где наши военные записывают видео и просят об обмене. Он просто сидел в какой-то яме с еще одним парнем. Но я уверена, что это он.

Нина подала заявление с просьбой разъяснить судьбу сына и добавить его в списки на обмен в воинскую часть, к которой он был прикомандирован. И больше на момент нашей встречи никуда не обращалась.

— Нет, если мне не помогут его найти, я готова идти хоть куда. Хоть искать его у украинской стороны. Я готова пройти за ним все. Но пойду постепенно, — говорит она. — Надеюсь, что он скоро найдется.

И в морги, и в Донецк, и в Мариуполь

Ирина Чистякова — основатель петрозаводского фонда «Солнце жизни», который помогает искать пропавших без вести на СВО. Впрочем, при слове «фонд» она усмехается: говорит, что создала его, чтобы придать веса себе — домохозяйке, искавшей своего сына. Фонд и сегодня приходится «тащить» почти в одиночку.

В ее квартире отовсюду смотрят портреты молодого парня. Два портрета на столе, два — среди икон.

— Кириллу было 19 лет, когда началась ***. Он ушел в армию в октябре 2021-го. В феврале 2022-го оказался на фронте, а в марте пропал без вести, — рассказывает она. — Ему нравилось военное дело. А вам не нравится? Ну сейчас, может быть, у мальчишек что-то поменялось… А Кирилл в кадетском учился и в вуз военный хотел поступать. Сейчас, когда парни говорят мне: «Я хочу в армию, я все равно пойду, потом контракт подпишу», — я им отвечаю: «Послужите год на срочке. Послужите, а там видно будет…» Но Кирилл всегда хотел быть военным — и в армию он шел с радостью. Мечтал на Сахалин попасть. Но попал под Санкт-Петербург. Мы радовались: недалеко от дома — на машине доехать можно, видеться будем. Сейчас думаю: «Лучше бы на Сахалин»… Из Луги их отправили на учения в Курскую область. А оттуда, как выяснилось, на Украину…

Несмотря на возраст, Кирилл, по словам мамы, очень серьезно относился к смерти. Не боялся о ней рассуждать и говорил, что здесь, на земле, все временно.

— Дал мне «Божественную комедию» читать. Читаю теперь… Почти дошла до рая… Последний раз я его обнимала 27 января 2022 года — в воинской части. Он попал в разведроту, как и хотел. Уже весь был «там», в армии. Я обратила внимание, что у них стоят какие-то «вигвамы» в части. Говорю: «Вы где живете-то? Под землей, что ли?» Он шутит: «Это военная тайна! Я тебе не скажу». Тогда же сказал, что их готовят в Курск, на учения. На обратном пути у меня ни с того, ни с сего началась истерика. Чувство какое-то — не знаю, как его описать. Может, потому, что песни грустные в магнитоле были. Плакала даже. И в какой-то момент вырвалось — я это вслух сказала: «Неужели последний раз его видела?» 28 января был мой день рождения. 29-го он позвонил: «Ну что, много цветов? Друзья не подвели?» Я говорю: «Не подвели — цветов много!» Он: «Хорошо! В следующий твой день рождения я уже дома буду!» Но не сбылось…

— Кирилл мне позвонил по видео, и мы долго — 20 минут — разговаривали. Он сказал, что они недалеко от границы. Улыбался, и эта улыбка меня успокаивала: «Мама, привет! Как дела? Как мелкая?» Он ничего не говорил, что там происходит. Это уже потом ребята, которые с ним были, рассказывали: «Мы только 5–6 километров от границы отъехали, и нас месить начали». Нет, когда сын звонил, я слышала взрывы. Но он говорил: «Не переживай, я в безопасном месте». Спросила, сколько их там? Ответил: «Все мы здесь». «Сколько, — говорю, — вас погибло?» Он на меня так строго посмотрел, и я поняла, что попала в точку… В следующий раз он позвонил 22 марта из какого-то подвала. Всего на минуту с небольшим. Уже не улыбался. Сказал: «Мам, что бы ни случилось, ты должна быть в здравом уме и вырастить мелкую». Я орала: «Не говори так! Я тебя жду!» Он сказал: «Мам, у нас будет ад». И 24-го еще позвонил на несколько секунд — уже не по видео. Сказал, что много пацанов, и всем надо поговорить с родными. Попросил у меня прощения. Я еще ответила: «Не говори глупостей. Ты мне ничего плохого не сделал». А оказалось, что они прощались. Его сослуживец потом рассказал мне, что в тот день они звонили родным, чтоб попрощаться. Но боялись сказать об этом прямо. С тех пор я Кирилла больше не слышала.

О том, что сын пропал без вести, Ирина узнала 11 апреля. На следующий день она позвонила по номеру, с которого Кирилл набирал ее последний раз. Трубку взяла женщина, украинка. Она боялась разговаривать, сказала лишь, что населенный пункт, в котором находились парни, — село Малая Рогань в Харьковской области.

Так Ирина Чистякова и начала свои поиски.

— Пять дней я собирала всю информацию о том, что там происходило. Подключала Telegram-каналы, писала, что ищу сына. Мне удалось найти видео, на котором в плен брали 19-летнего разведчика Дениса П. (фамилия редакции известна — прим.). И чудом я попала в чаты батальонов «Кракен» и «Азов»*. По тому, что они писали, я поняла, что именно они заходили в Малую Рогань… Уже потом один из украинских военных из ВСУ писал мне: «Если твой сын был в разведроте, то его нет в живых, — мне очень жаль». ВСУ брали в плен разведчиков: я видела этих мальчиков — и раненых, и подлеченных, и с аппаратами Елизарова. А «Кракен» и «Азов» — нет, они их в плен не брали. Они заходили в Малую Рогань с 3 до 5 утра 25 марта. Я смогла выяснить, что дом, в котором был мой сын, был одним из первых, в которые они зашли.

Тем не менее никаких подтверждений, что Кирилл погиб, не было. Ирина обратилась в военкомат, но по реакции сотрудников поняла, что они сами не знают, что делать. Офицеры, прошедшие Чечню, Абхазию, Афганистан, не могли сказать ей, как узнать о судьбе сына.

— Тогда я решила действовать сама. В начале мая я поехала в Москву. Забрала дочку их школы, и мы поехали искать Кирилла. В Москве я обошла все государственные и негосударственные инстанции. 98% из них оказались бесполезны и не способны ничем помочь. За меня просили Андрея Малахова, просили Гордона. Но никто не захотел выпускать мою историю на экран. А помощь пришла, откуда не ждали. На меня вышли журналисты BBC. И хотя интервью у нас не состоялось, они сделали, как я считаю, большое дело: съездили в Малую Рогань и сняли видео, на котором наших погибших ребят доставали связанными из колодцев. Поднялся большой шум. Из-за этого шума в начале июня три дня подряд наших ребят возвращали в Россию. В Санкт-Петербурге мои знакомые получали тела своих детей.

Но Кирилла Ирина найти так и не могла.

— Конечно, я бесконечно звонила в воинскую часть — напоминала о сыне. Спустя около полугода с момента его пропажи во время очередного звонка дежурный сказал мне, что у него приказ не передавать трубку командованию, если звонят родственники пропавших без вести. После этого я туда поехала, и получился большой скандал. Перед одной из воинских частей — а в Луге их много — стояла очередь добровольцев. Это было незадолго до мобилизации. Я к ним подошла, говорю: «Чего стоите-то?» Они: «Анализы сдаем». И тут меня сорвало. Говорю им: «Какие анализы? ДНК сдавайте! Кто вас потом по калу и моче опознавать-то будет?» Выбежал офицер, начал со мной пререкаться и вызвал полицию. Но приехавшие полицейские не стали меня задерживать. Наоборот, они сказали этому военному: «Ты давай матери сына верни». И я ему прямо сказала: «Вы ведь тоже ответственны за то, что он, срочник, оказался на фронте. Это вы должны были туда пойти».

Отчаявшись найти Кирилла через военкомат и воинскую часть, через органы власти и фонды, Ирина решила ехать непосредственно к линии фронта — в Донецк.

— Я, честно, вообще хотела в Малую Рогань поехать. Хотела попасть туда. Знаете, такое чувство сильное двигало — не было страха. Даже по приезде в Донецк я не боялась, что в дом, в котором я остановилась, что-то прилетит. У меня была одна цель — понять, кто занимается погибшими, куда их привозят, что вообще происходит и почему я не могу так долго найти своего сына. И люди, с которыми я общалась в Донецке, были очень хорошими. Но некоторые военные произвели тяжелое впечатление. Одна женщина-майор на мой вопрос, как получилось, что срочники оказались на фронте, ответила: «Мы ваших не звали, и как ваш сын там оказался, не моя головная боль». Но она мне все-таки помогла. Сказала: «Вы проделали большой путь — почти 3 тысячи километров и, наверное, мне надо что-то сделать для вас». Она позвонила в Ростов-на-Дону и связала меня с людьми из ростовского морга.

Попасть в морг в самом Донецке Ирине не удалось. Ей сказали, что «российских» — не донецких — военных туда не привозят, да и вообще в день ее приезда морг якобы закрыли, потому что местность вокруг могла быть заминирована.

— Сейчас я думаю, что это вряд ли было правдой. Наверняка туда можно было пройти, можно было настоять. Я потом многое узнала о захоронениях в этих местах. Например, местные жители рассказывали, что на выезде из Донецка есть необычное захоронение — безымянные могилы. И мы действительно их нашли. В 2023 году их эксгумировали, и я снова ездила в морг, чтобы попытаться сопоставить ДНК останков с ДНК родителей, которые искали этих людей. Я ездила в поисках захоронений в Мариуполь — говорили, что если мой сын погиб, он мог быть захоронен там, ездила в Луганск. В ростовский морг в какой-то момент я стала ездить каждый месяц. Познакомившись с работавшими там людьми, я смогла попасть в госпиталь, где лежали ребята, в том числе бывшие в Малой Рогани. Но они ничего не смогли мне сказать о судьбе сына.

В Донецк Ирина ездила три раза. Ей удавалось находить тела сослуживцев сына, а его самого — нет. При этом переживать приходилось страшное.

— Один раз, когда уже уезжала оттуда, начались жуткие обстрелы. Меня вывозил один спецназовец на своей машине. Я не помню уже, кто и как его нашел. Он гнал так — я все молитвы вспомнила. Под 200 километров в час. И взрывы слышны вокруг. Я сидела и молилась. Мы ехали, и военная техника ехала навстречу. Когда уже оказались в безопасности, я ему вкратце рассказала, кто я и что тут делаю. Он так взбудоражился, говорит: «Представляешь, у меня командир пропал». Я говорю: «Давай буду искать твоего командира тоже». Через год нашелся их командир погибшим.

А Кирилла Ирина нашла в марте 2023 года. Но сначала сама этого не поняла.

— Я приехала в очередной раз в ростовский морг, и мы сидели вместе с полковником, листали картотеку. И в ней было такое ужасное фото… Полковник говорит: «Этот может быть?» Я ему: «Не, ну как этот…» А там кости, по сути, были. И я думала, что у моего все зубы на месте, а у этого парня их не хватало. Кто же знал-то, что зубы были выбиты? Я бы его раньше еще забрала. Но я его не признала. И, может быть, это был божий промысел — да, не смогла опознать своего сына, но помогла другим матерям найти своих детей. Сейчас, найдя его, я в морги больше стараюсь не ездить. А нашла лишь спустя год после того случая…

Помог в поиске Кирилла анализ ДНК.

— Когда он в армию ушел, я почему-то не стала его вещи стирать. Решила, что постираю накануне возвращения. Вот он мне позвонит, скажет: «Завтра я дома буду!» — и я тут же все сделаю. Многие говорят: «Уехал, я все вещи перестирала». А я не стала. И оказалось, что это правильно. У него в карманах маски лежали — ковидные еще были времена, когда он в армию уходил. И с этих масок в 2024 году удалось ДНК взять. И оно совпало с ДНК того парня, которого я год назад не признала…

Тело Кирилла Чистякова поступило в морг Ростова-на-Дону с территории ДНР 25 марта 2023 года. Ирина считает, что в ДНР он и другие его сослуживцы были захоронены, а впоследствии эксгумированы. Теперь она хочет выяснить, кто отдавал приказ закопать тела и детально восстановить картину гибели сына.

— Если честно, я поняла, что его нет в живых, еще 11 апреля 2022 года. Я уже чувствовала, что его нет. Это не объяснить. Близкие приходили ко мне, говорили: «Не теряй надежду». А я ее и не теряла. Но материнское сердце не обманешь. В тот день, когда мне написали, что его сослуживец Влад Чернов погиб, я поняла, что и моего Кирюши на свете больше нет. Конечно, каждый день, когда я ездила в Донецк, ездила в Ростов, сидела в моргах, я ждала чуда. Но жизнь распорядилась так. Однажды майор в части сказал мне: «Возьми деньги, пока дают, и признай, согласись уже, что его нет, признай его погибшим». Я его схватила за грудки и сказала: «Слушай, что значит «возьми деньги»? Ты мне тело принеси, чтобы я его погибшим признала».

Как найти?

Глава Союза комитетов солдатских матерей Свердловской области Марина Лебедева отмечает, что проблема бойцов, пропавших без вести, самая тяжелая из тех, с которой ее организации пришлось столкнуться. Их иногда переводят в статус «самовольно оставивших часть» или по заявлениям родственников в судебном порядке признают умершими, но не погибшими, что затрудняет получение льгот и государственных выплат и, конечно, совсем не способствует поиску.

На сайтах госорганов есть памятки, в которых родственникам пропавших без вести рекомендуют писать обращения в Министерство обороны, в воинские части, в военкоматы, в военную прокуратуру, уполномоченному по правам человека. И все это делать действительно нужно. Как нужно обращаться в специализированные фонды (такие как «Защитники Отечества») и распространять информацию о своих близких по СМИ и соцсетям.

Но опыт показывает, что только писать в различные инстанции — недостаточно.

— Ни в коем случае нельзя этим ограничиваться. Только ногами выхаживать. Идти в воинскую часть, идти в военкомат, идти в прокуратуру. Идти в морги, — говорит Ирина Чистякова. — Ехать в Донецк и Луганск. Я всем говорю: не делайте ошибку, как я, не ездите по одному. Нельзя одному ездить. Мне недвусмысленно давали понять на Донбассе, что я тут одна и меня никто не знает. Я только после этих слов поняла, на что намекают… Где там эта Чистякова? Была она в этих Донецке и Луганске, не была она там?..

Чтобы понять, находится ли тело пропавшего без вести в морге или нет, Ирина советует то, что ей подсказали сами сотрудники моргов.

— Надо описать все приметы до деталей. Все наколки, отсутствующие зубы, все переломы — даже те, которые были в юности. Потому что не всех сразу с поля боя привозят. Иногда есть только останки, на которых родинки или другие внешние приметы уже не видны. А вот если в юности были какие-то переломы, то если эксперту заказать, что у человека был, например, перелом лучевой кости, то, естественно, на рентгене эту кость просветят и увидят, что действительно да — был. И вы так сможете своего пропавшего найти.

* Российским судом признан террористической организацией, деятельность на территории РФ запрещена