Выражение «как Новый год встретишь, так его и проведешь» еще никогда так тесно не соприкасалось с политической повесткой, как в случае с минувшим зимним сезоном в Куршевеле. В январе в соцсетях активно тиражировались видео, на которых российские туристы отдыхают на горнолыжном курорте во Французских Альпах так, словно встречают не 2025 год, а максимум 2007-й. Повсеместно реющие триколоры, водка «Белуга» Gold Line на столах в après-ski ресторанах, которую разносят официанты в русских народных костюмах, — принадлежность происходящего к 2020-м выдавал разве что «патриотический» хит Татьяны Куртуковой «Матушка-земля, белая березонька», фоново звучащий на половине куршевельских роликов.

«Фишка в том, что русские здесь — да, впрочем, и всюду — живут не в свое удовольствие, а напоказ. Точнее, удовольствие именно в том, чтобы напоказ выставлять удовольствие… повод для гордости — жить всюду, как в России», — описывал в 2007 году свои впечатления от «русского Куршевеля» журналист Дмитрий Губин*. Тогда же бывший главред российской версии GQ Николай Усков охарактеризовал доминирующий тренд в обществе потребления РФ как «путинский гламур».

Прилагательное «путинский» отвечало за идеологическое аннулирование явления. Потому что гламур сам по себе еще не равноценен аполитичности: феномен «радикального шика», о котором в культовой статье для журнала New York писал Том Вулф, тоже можно назвать своеобразным ответвлением гламура. Однако он всецело выстроен вокруг заимствования высшим классом «низких» антиэлитарных, часто леворадикальных идей — пускай и заимствования не вполне искреннего.

Это более «просвещенная» стадия гламура, которая должна была прийти на смену «путинскому» из 2000-х, основывавшемуся на патерналистском общественном договоре: западная модель потребления, заграничные поездки и прочие блага глобализации в обмен на карт-бланш для властей. Но начавшемуся было просвещению не суждено было расцвести, поскольку наступил 2014 год и национальной идеей стала, как выразился Николай Усков, «новая серьезность»: «В каждой подворотне только и говорят о духовности, священной памяти, скрепах, периодически срываясь на истерические рыдания и стоны с жалобами, разумеется, в прокуратуру… Не страна, а храм, не история, а Священное Писание».

С повышением градуса подобной «серьезности» всю вторую половину 2010-х эта доктрина обретала все более странные очертания: разговоры о духовности и русской идее не могли не способствовать массовой политизации, но в очень своеобразном понимании этого слова. Собственно, причиной рассерженности «рассерженных горожан» на Болотной площади принято считать достижение потребительского потолка: удовлетворившись некими базовыми, материальными атрибутами европейского образа жизни, российский средний класс потянулся к атрибутам порядка более высокого: парламентскому представительству, подотчетности властей, честным выборам — иначе говоря, к переходу из модуса потребителя к потребителю-гражданину. В общем, к ролевой модели современного европейца.

И, жестоко подавив протесты, Кремль столкнулся с проблемой гражданско-политического вакуума, который севшие по «Болотному делу» митингующие как раз и пытались заполнить. Так и родился причудливый посткрымский вариант гламура: где потребление нулевых подружилось с «русским миром», призванным оправдать скатывание страны в авторитаритаризм высокопарными речами о суверенитете. Комбинация эта, надо сказать, очень необычная, если учесть, что современный «русский мир» — ввиду присущего ему антизападничества и изоляционизма — противоречит философии российского общества 2000-х, когда буквально все слои населения, от низов до нуворишей и элит, были очарованы возможностью к ныне ненавистному Западу прикоснуться: через семейную поездку в IKEA, покупки в бутике Cartier или выходные в Сен-Тропе.

Но из 2025 года этот парадокс 2010-х выглядит более объяснимо: просто тогда «русский мир» был скорее своего рода эстетической погремушкой, чем государственной идеологией. Его насаждение было настолько неохотным, что осенью 2021 года Екатерина Шульман* в студии «Эха Москвы» всерьез рассуждала об отказе «Единой России» от повестки Новороссии из-за ее токсичности для всех, кроме социальной группы сторожей. Не столько содержание, сколько сам факт такой беседы (с таким спикером и на такой платформе) говорит о том, что вплоть до начала 2020-х в РФ сохранялось не только потребительское наследие 2000-х — на российский рынок активно выходили новые бренды, санкции были едва заметными, а получение шенгенской визы все еще действовало по упрощенной программе, — но и политическое.

С относительно мягкой цензурой, обилием альтернативных СМИ и, в общем, довольно активной оппозиционной средой — по крайней мере до ареста Навального и иноагентской истерии 2021 года. И ключевое преобразование 2022 года — это как раз отказ от потребительского наследия нулевых в пользу идеологии, которая теперь не просто русский китч, способный растрогать публику на открытии Олимпийских игр в Сочи, но инструмент принудительной консолидации общества и проведения внешней политики. Игнорировать его или уж тем более иронизировать над ним теперь не допускается.

И возникает еще более причудливое состояние социума, который помещается в противоестественную для него (на этот раз настоящую) изоляцию и лишается главного постсоветского завоевания последних десятилетий — возможности потреблять не хуже и не меньше среднестатистического европейца. Странно, что россияне на свежих куршевельских видео, которые олицетворяют собой «мечту нулевых», — празднуя Новый год во Франции в подчеркнуто-люксовой одежде от Prada и Moncler — при этом размахивают флагами России под песню о Святой Руси, которая «для других — занозонька». Как будто бы политическая доктрина «занозоньки» последних лет не привела к тому, что бутик Prada в Москве теперь не работает, а съездить во Францию стало беспрецедентно трудной, требующей унизительно долгого визового процесса и многоступенчатого перелета процедурой.

«Она исходит из комплекса ситуаций, связанных с контролированием поведения, подчинением, сверхусилием и способностью терпеть боль; она связывает два человеческих состояния, кажущихся несовместимыми, — эгоцентризм и самозабвенное служение», — писала Сьюзен Сонтаг в эссе о кинематографе совсем других времен и совсем в другой стране.

Собственно, если суммировать «политическую эволюцию» РФ в период 2022–2025 годов, можно сказать, что это был цикл поразительного, всепоглощающего насилия и отказа от почти всего постсоветского наследия, направленный на то, чтобы по итогу просто оказаться в начальной точке. Для чего власти сейчас и прорабатывают условия возвращения иностранных компаний на российский рынок, смягчение санкций и, по данным источников «Верстки»*, даже планируют устроить внутреннюю «оттепель», вернув в страну публичных релокантов и некоторых «иноагентов», а в эфир Первого канала — Ивана Урганта.

Желание жить напоказ, о котором говорил Губин, или предаваться культу потребления, о котором писал Усков, никуда не делось — просто делать это так, как в 2000-е, стало слишком скучно. «Когда у нас все спокойно, стабильно, размеренно — нам скучно, хочется движухи», — сказал в прошлом году Владимир Путин, и эту движуху высшему классу он действительно обеспечил. Число миллиардеров в России и их состояние продолжают расти, внутри страны «движуха» открывает новые возможности для заработка и освобождает иностранные активы, и все это даже напоминает своего рода игру: удастся ли нам жить так, как раньше, рассорившись со всем миром?

Экстаз с российскими флагами в Куршевеле тем и обусловлен, что этим людям, среди которых были и вполне перспективные «государственники», это удалось. И они, отрезанные от Запада визовыми ограничениями и уходом европейских бутиков, в куртках Prada буквально заставляют французских официантов носить себя на троне в костюмах патрициев. Это — торжество победившей эстетики периода Путина, разворачивающееся на фоне сближения Кремля с Белым домом, правого поворота в странах ЕС и укрепления позиций РФ на переговорах с Украиной.

От соприкосновения с политиконом, для переживания которой американская либеральная интеллигенция 1970-х сближалась с бойцами «Черных пантер», российская буржуазия испытывает эйфорию, ассоциируя себя с Кремлем, — который тоже последние годы ведет себя радикально, но вместо приобщения к контркультуре требует от сочувствующих самозабвенного конформизма. И если у этого конформистского шика 2020-х и есть свой символ, то это, несомненно, «христианский кулич» от Дениса Симачева: вычурно православный, с пышным куполом, золотым крестом и по цене в 100 тыс. рублей.

Которую желающий прикоснуться к этому образцу кондитерского китча платит с одной-единственной целью — сквозь духовную мишуру пробраться к заветной начинке из дубайского шоколада.

* Минюст признал «иноагентом».