Трамп провел три своих избирательных кампании под слоганом, позаимствованным у Рональда Рейгана, танцуя под хит группы Village People 1978-го на митингах, фантазируя о воскрешении рейгановской оборонной инициативы «Звездные войны», рассуждая о «только двух полах» и, по всей видимости, все еще воспринимая мир в категориях холодной войны. То есть на этот мир он смотрит как на шахматную доску, где правом хода обладают исключительно великие державы, в клубе которых США могут удержаться лишь за счет отказа от «антиамериканской woke-повестки».

писала Элизабет Спирс в недавней колонке для The New York Times. Речь в этой колонке идет о Джимми Картере, скромном и интеллигентном президенте-демократе, который переживал нападение «кролика-убийцы» и, сидя у камина, обращался к нации в шерстяном кардигане, пока нация пребывала в шоке от энергетического кризиса и захвата американских заложников в Иране. Этот человек, так напоминающий другого интеллигента в апокалиптических декорациях — Джо Байдена, — во многом и стал причиной триумфа Рональда Рейгана в 1980 году. «Рейган сказал нам включить термостат на полную, жить на широкую ногу и снова разгуливать», — вспоминала Спирс.

Тогда и зародился современный «ястребиный» образ США — страны свободной и демократической, но с крайне максималистской, почти вульгарной интерпретацией обоих качеств. Это не сбалансированная европейская демократия с присущими ей толерантностью и фокусом на социальной справедливости, а модель, превозносящая собственную исключительность, способность корректировать миропорядок на правах сверхдержавы, задумывать интервенции с пафосными названиями вроде «Буря в пустыне», продвигать свои ценности через пропаганду и производить массовую культуру, поражающую мир своей чрезмерностью и аморальностью.

Эти два столпа «ястребизма» в США всегда стремились сдерживать прогрессивные силы, поскольку в его основе так или иначе лежит неоконсервативное восприятие реальности с его верой в праведность Pax Americana. В 1960-е такой силой оказались хиппи, выступившие против войны во Вьетнаме, в 2000-е — либералы, критиковавшие вторжение в Ирак, а затем, в 2008-м, избравшие президентом Барака Обаму. Как принято считать, тогда в США и завершилась первая «вульгарная волна» — так журналист Пол Скаллас охарактеризовал период в истории американской поп-культуры приблизительно с 1991 по 2008 год, когда она была «сосредоточена на развлечении гетеросексуальных мужчин в возрасте 20–30 лет» и была противоположностью тому, что ныне критики прогрессивизма называют woke-культурой или культурным марксизмом. Различие между этими парадигмами неплохо иллюстрируют два персонажа телесериалов авторства одного человека, Дэвида Шора: Грегори Хаус из «Доктора Хауса» (2004) и доктор Шон Мерфи из «Хорошего доктора» (2017).

Первый — аморален, ведет хаотичный образ жизни, принимает наркотики, пренебрегает медицинской этикой, матерится и выглядит как стереотипный «белый цисгендерный мужчина», на недостаток которых в западной киноиндустрии критики начнут жаловаться в 2010-е. Личность Мерфи же создатели «Хорошего доктора» всецело выстроили вокруг его наиболее «инклюзивного» качества — аутизма. «Это не просто атрибут более широкого персонажа. В 2023 году ваша идентификация — это ваша личность. И когда мы думаем об аутистах или людях с синдромом Аспергера… мы видим моложавого доктора со странными интеракциями», — писал Скаллас.

По его мнению, эпоха «вульгарной волны» зиждилась на пяти триггерах, пробуждавших в гетеросексуальных мужчинах интерес к массовой культуре:

1. на комедии (чем она оскорбительнее, тем лучше),
2. на нарративах свободы и бунта (в частности, против корпоративизма и карьеризма),
3. на боевиках и теме терактов 11 сентября,
4. на ношении спортивной атрибутики в общественных местах,
5. на конвенционально красивых, голливудской внешности девушках.

Если вы родились раньше второй половины 2000-х, скорее всего, образ США как своего рода цивилизационной единицы складывался для вас именно из всего перечисленного — настолько оно было системообразующими для всей американской поп-культурной продукции, шедшей на экспорт. Можно вспомнить, например, фильм «Американский пирог» или бесчисленные комедии с Адамом Сэндлером, мультсериалы «Южный Парк» и «Гриффины», серию сверхжестоких видеоигр GTA, переживавший тогда расцвет альтернативный рок и метал, соотносившийся с мятежным, антикорпоративным духом, который отразился в книгах «Бойцовский клуб» или «Американский психопат» — и в их культовых экранизациях.

и достойные того, чтобы массовая культура из инструмента развлечения была преобразована в рупор для их донесения до тех самых масс, которые еще недавно смеялись над расистско-туалетными шутками в эпизодах «Южного Парка».

Такая перемена была связана с тем, что в конце 2000-х Белый дом провозгласил новую государственную оптику: отныне ЛГБТ-сообщество (признано в РФ экстремистским и запрещено), инвалиды, иммигранты, чернокожие, женщины и прочие уязвимые группы также должны формировать политический и социальный климат в стране, а не просто быть маргинализованными объектами для шуток в пошлых комедиях.

Характерно, что Обама решил вновь вынести на повестку дня социальные противоречия, по его мнению, недостаточно отрефлексированные обществом во время президентства Билла Клинтона и Джорджа Буша-младшего. Например, в 2009-м он подписал закон о предотвращении преступлений на почве ненависти, названный в честь Мэтью Шепарда и Джеймса Берда-младшего, гомосексуала и афроамериканца, жестоко убитых в конце 1990-х.

Это и есть то «пробуждение», которое обретет в политиконе ярлык woke или wokeness. И своей главной целью это крайне децентрализованное движение, к которому можно причислить как, например, Black Lives Matter, так и#MeToo, ставило реабилитацию некогда игнорировавшихся проблем и их перенос из социальных маргиналий в мейнстрим, который слишком долго был занят развлечением публики, по мнению сторонников woke-повестки, находящейся в изначально привилегированном положении.

И под колоссальным влиянием этого движения, в 2010-е начавшего определять почти весь западный интеллектуальный дискурс, масскульт действительно начал трансформироваться: появились call-out и cancel культур (например, из-за шутки в Twitter про СПИД в Африке, которая в условном 2004-м вполне могла прозвучать в комедийном блокбастере и пройти незамеченной, в 2013-м совершенно непубличный человек лишился работы). Разработчики видеоигр провозгласили своей целью «поддержку и усиление недопредставленных гендеров», Голливуд и кинопремии вроде «Оскара» все больше внимания уделяли чернокожим актерам и афроамериканской культуре после распространения хештега#OscarsSoWhite и так далее. Именно на волне этого на всей территории США были легализованы однополые браки и многократно усилены позиции меньшинств, но к середине 2020-х этот дискурс, кажется, себя изжил.

Приход к власти Барака Обамы был своего рода реваншем поколения хиппи, которое в 1980-х сместили из социополитической повестки консерваторы под харизматическим руководством Рональда Рейгана. Тогда на канале NBC начал выходить сериал «Семейные узы», отображающий этот сдвиг парадигм. Ситком рассказывает о жизни американской семьи, где либерально настроенные родители, сформированные «Летом любви» и пацифистским пафосом 1960-х, с непониманием наблюдают за личностным становлением своего сына, стереотипного молодого яппи, читающего The Wall Street Journal, носящего свитеры Ralph Lauren и с открытым пренебрежением выслушивающего родительские тирады об экологии и социальной справедливости. «В 2020-м считалось крутым быть либералом… быть социально пробужденным. И я чувствую, что теперь люди так устали от этого — они увидели последствия, и им больше не нравится эта политика», — в феврале рассказала журналисту The New York Times 23-летняя девушка, присутствовавшая на вечеринке молодых сторонников Трампа на Манхэттене.

Как и персонаж «Семейных уз», нынешняя «молодежь MAGA» видит в консервативном повороте не только избавление от либерального дискурса, который для нее ассоциируется с политическими ошибками и «некрутыми» взглядами родителей (или, как в случае с 2020-ми, «некрутыми» миллениалами, над культурой которых сейчас принято издеваться), но и модный атрибут. «Он снова делает республиканизм сексуальным… гламурным, он делает его прекрасным», — сказал другой 27-летний гость февральской вечеринки.

И то, что консерватизм и сопряженная с ним индивидуалистская культура снова оказались в моде, означает реванш молодого гетеросексуального мужчины, потому что фактором, который сдерживал массовую культуру США от абсолютной ориентации на подобную целевую аудиторию, был мощный прогрессивистский дискурс, противопоставлявший «вульгарной волне» социальную озабоченность, на которую новоизбранному президенту США откровенно плевать.

«Именно поэтому Дональд Трамп так выделяется сегодня. Он отказывается вступать в новую эпоху, в которой мы находимся. Он носит мешковатые костюмы 1990-х, у него прическа прямиком из 1990-х, он ловелас, шутник, хвастун и вульгарный парень. Он ведет себя как мужчина 1990-х, и тогда он был одной из самых главных знаменитостей «вульгарной волны», давая откровенные интервью. Такие люди, как он, либо исчезли, либо стали говорить куда сдержаннее. Трамп же никогда не смягчался», — писал Скаллас.

По состоянию на март 2025 года нельзя сказать, что Дональд Трамп находится под каким-то значительным культурным давлением с прогрессивной стороны. Напротив, колумнисты ведущих интеллектуальных изданий все чаще заявляют о смерти woke-повестки и кризисе американского леволиберализма, который с ней ассоциировался. В то же время всплеск республиканского гламура среди молодежи напоминает обозревателям о 1980-х, когда молодые люди очаровались рейгановской интерпретацией свободы и стремились влиться в ряды яппи.

Если эта тенденция продолжится, очень скоро значительно суженное woke-дискурсом окно Овертона вновь станет восприимчиво к нарративам, в 2010-х «отмененным» как сексистские и расистские, и нас ожидает вторая «вульгарная волна», потенциальной причиной упадка которой, вероятно, также станет ее основополагающее качество — безразличие или снисходительность к проблемам миллионов людей, которым нельзя отказывать в потребности быть услышанными — как, к слову, и «гетеросексуальным мужчинам в возрасте 20–30 лет», социальная привилегированность которых еще не означает, что их культуру можно вынести за скобки как сугубо развлекательную и неважную.