— Меняется ли от года к году структура зависимостей у подростков? Можно ли сказать, что в одно время чаще встречается такая-то зависимость, а спустя пять-десять лет — другая?

— Уровень зависимостей все время растет, в том числе у детей и подростков, и молодеет. Если говорить о зависимостях химических, сейчас они смещаются в сторону синтетических наркотиков. В основном это мефедрон, он занимает в нашей стране первое место. Кроме того, распространены синтетические каннабиоиды — это такой суррогатный гашиш: дорогую марихуану замещают другие травы, пропитанные синтетическими каннабиоидами. Широко распространены масла.

Алкоголь тоже имеет место, и довольно существенное. Но у подростков алкогольная зависимость в чистом виде, как у взрослых, практически не встречается, это она всегда смешана с употреблением наркотиков, курением вейпов и табакокурением.

— А среди нехимических зависимостей?

— Здесь динамика очень быстрая. Сейчас, например, я меньше встречаю в практике пирсинга. А буквально еще десять лет назад это был какой-то мрак: тоннели, всякие разные дырочки делали в очень большом количестве и на лице, и на теле, и носили множество украшений. Сейчас это уже отходит в прошлое. Сейчас больше селфхарма, больше игровых зависимостей. Всего этого очень много и становится все больше.

— Селфхарм тоже рассматривается как зависимость?

— Зависимость — это всегда предпочтение какого-то поведения для снятия стресса, для улучшения своего комфорта, для получения удовольствия. И селфхарм в том виде, в каком он сейчас существует, — это именно катартическое средство против тревожности, для переживания стрессов. Он не несет в себе суицидального смысла:

И когда только этим можно привлечь внимание своих близких — или, скажем, своего парня — у подростка возникает своеобразная зависимость.

— В чем причина появления зависимостей у подростков? И почему их становится все больше?

— У подростков очень низкие волевые качества. В этом возрасте значительно перестраивается головной мозг. И зависимости в этом возрасте формируются быстрее, чем в любом другом, — чисто на нейрофизиологическом уровне, потому что в это время идет перестройка мозга, и все новое схватывается очень быстро. При этом эмоциональная составляющая у подростков всегда очень яркая, а волевые компоненты незрелые — не только слабее, чем у взрослых, но и слабее, чем у детей. Это связано с уязвимостью нервной системы, которая находится в этапе перестройки. Поэтому противостоять не то что зависимостям, а просто соблазнам в подростковом возрасте труднее всего. Кроме того, возрастные особенности психики подростков направлены на то, чтобы изменить жизнь. До этого возраста ребенок был зависим от родителей. Он был согласен слушаться, подчинялся им, его ценности — это были ценности родителей. У подростка все должно поменяться: он должен отделиться от родителей, сформировать свои ценности, найти свое место в жизни, свои ориентиры, отличные от семейных. Иначе развития никакого не будет — он не сможет стать взрослым. И оказывается, что обрести уверенность в себе и свое место за счет веществ, за счет общепринятых привычек гораздо проще, чем за счет учебы, труда, спорта. Хотя и тут могут появляться такие зависимости, как избыточные занятия спортом, расстройства пищевого поведения, приверженность здоровому образу жизни.

— Здоровый образ жизни — тоже зависимость?

— Я в своей практике встречала 10−11-летних детей, которые старались питаться правильно, и это приобретало совершенно фантастические, гротескные формы. Сама физиология подростка способствует яркому закреплению привычек, которые дают быстрое удовлетворение основных потребностей. Основная потребность — это авторитет среди сверстников, высокое социальное положение среди них. И оппозиция к родителям, к учителям — к тем, кого ребенок слушал раньше.

— Зависимостей среди детей и подростков становится больше потому, что больше соблазнов? Или на это влияют какие-то общественные процессы?

— Во-первых, жить стало легче. Когда я была подростком, у меня карманных денег не было. Пять копеек на проезд — и все. А сейчас дети более обеспеченные, они меньше боятся взрослых, детей меньше наказывают. Может быть, в этом есть что-то хорошее, но плохого, мне кажется, больше.

— То есть это в основном история про благополучных детей, да?

— В том числе да. Если бы им приходилось с 13 лет ходить на завод и работать, то большого разнообразия в их зависимостях не было бы. Все просто бы алкоголизировались. А тут есть разнообразие. Например, зависимость от буллинга, когда хочется потретировать одноклассников, — это же тоже зависимость, человек не может себе отказать в этом удовольствии. Или энергетики. Или вейпы — это элемент роскоши, они не вызывают особой физической зависимости, они вызывают зависимость психологическую. Когда подростковый бомонд где-нибудь собирается покурить, поболтать, прогулять уроки, и это престижно в их среде, — то что там делать, если у тебя нет ни вейпа, ни сигарет, ни модного запрещенного напитка? Так что сюда еще встраивается мода, которая практически не имеет значения при развитии зависимости у взрослых. Еще важно, что происходит некоторая инфантилизация населения. В середине ХХ века работать шли примерно с пятнадцати лет. В ПТУ поступали лет с тринадцати. И эта тенденция существовала во всем мире, это не потому, что в Советском Союзе было особенно трудно жить. Сейчас люди начинают трудовую жизнь от силы в двадцать лет, а чаще еще позже. И самостоятельную жизнь, и семейную жизнь начинают позже. Самостоятельность начинается позже не в том, что человек может отдельно жить и зарабатывать деньги, но даже в самом элементарном: самостоятельно поесть, самостоятельно добраться до школы. Инфантильный человек сам собой не управляет, он делегирует управление собой взрослым.

— Развитие зависимостей и их последствия у подростков как-то отличаются от того, как это происходит у взрослых?

— У подростков, как мы говорили, мозг наиболее уязвим, и он сильнее разрушается. Это касается любых вредностей: и химических, и поведенческих, и, например, черепно-мозговой травмы. Я неоднократно видела, когда работала в женском отделении психиатрической больницы, девушек с симптомами деменции: у них развивалась забывчивость, невнимательность, утомляемость, слезливость. Это происходит очень быстро.

К нам поступали с психозами, с галлюцинациями, с бредом подростки, которые употребляли в течение четырех-шести месяцев. Синтетический наркотик — более концентрированный, он действует более разрушительно и мощно, и происходит так называемое «выгорание нейронов»: они вырабатывают свой ресурс и просто погибают. И на томограммах это видно: головной мозг уменьшается в объеме. Это сильно отличает подростков от взрослых. Ну и, кроме того, любой взрослый человек понимает последствия, а подростки их не понимают. Даже если они оценивают их интеллектуально, то уровень их эмоциональной взбудораженности мешает им нормально строить прогноз. И очень часто у подростков встречается микс патологий: они и выпивают, и пьют энергетики, и дерутся, получают черепно-мозговые травмы, и не спят ночами, да, и курят, и наркотики употребляют. Вот это все вместе, плюс промискуитет и инфекции. Ну, например, ВИЧ.

— И это прямо типично — что вот так все сразу?

— Как раз типично. Если девушка уже в угар пошла, получается так: например, она поругалась со своим парнем, может, они даже друг друга побили, она порезала себе руки, переспала с его другом, потом попала к нам в психбольницу, где выяснилось, что она уже ВИЧ-положительная. Это как раз не удивительно. Мозг — это такая структура, что если она разрушается, не может страдать только что-то одно. Если уж идет распад, то по всем сферам.

— Но ведь есть дети, которые не обзаводятся зависимостями и способны устоять. Что роднит тех, кто устоять не смог?

— Я думаю, что огромное значение имеет наследственность и раннее воспитание, то, как формируется личность. К употреблению, к нарушению правил побуждает прежде всего неуверенность в себе, тревожность и желание улучшить свое положение. Человек, у которого хорошие семейные отношения, который эмоционально устойчив, у которого радужные перспективы, которого любят, все равно наверняка что-то попробует — во всяком случае, алкоголь: его, наверное, все пробуют. Но потом он будет испытывать неловкость и не захочет повторять этот опыт. Но совершенно по-другому будет чувствовать себя подросток, которого дома не любят, бьют, обижают, презирают, у которого нет перспектив в развитии, который отстает в учебе.

Редко бывает, что семья очень благополучная, все хорошо, мама с папой не ругаются, детей любят, и при этом ребенок постоянно напивается или режет себе руки. У меня есть такие пациенты. Но там зависимость на втором месте.

— А что на первом?

— На первом — психопатическое развитие на фоне, скажем так, неудачной генетики или органических повреждений мозга. А если ребенок изначально психически здоров, то, как правило, семейная ситуация играет колоссальную роль.

— Насколько зависимости поддаются лечению?

— Справиться можно со всем, вопрос в том, какие ресурсы на это будут затрачены. Сейчас все, что необходимо, для этого есть. Есть государственные реабилитационные центры с изоляцией, есть частные, есть психиатры анонимные — государственные и частные, есть психологи. Все это можно найти платно или бесплатно. Главное — желание.

— А в чем тогда проблема?

— Во-первых, родители не хотят признавать проблемы. Они доверяют своим детям. Может быть, в этом нет ничего плохого, но на самом деле доверять подростку глупо: он изначально заточен на то, чтобы разорвать с родителями отношения, в этом его биологическая сущность. Подростки должны разорвать связь с родителями и устроить свой мир, свою отдельную жизнь. И они не будут откровенничать с родителями никогда. И очень часто недооценка тяжести ситуации приводит к тому, что болезнь развивается долго, годами, и остается незамеченной. А чем дольше она развивается, тем тяжелее.

Кроме того, не надо забывать, что все подростки рано или поздно повзрослеют. И тогда они сами начинают жалеть о том, как они себя ведут. У меня очень много пациентов, которые перестают употреблять после 17–18 лет. Там, правда, возникают другие проблемы, потому что они патологически повзрослели и не имеют опыта справляться со стрессом нормальным путем. И если у них все относительно позитивно складывается, то у них выявляются депрессивные и тревожные расстройства. Они лечатся, принимают антидепрессанты. Но это самый лучший вариант развития событий. У меня лечатся две девушки. Одна — бывшая наркоманка, она работает, замужем, ничего не употребляет, собирается детей рожать. Хотя она невротична, депрессивна, принимает лекарства. У второй была патологическая семья, родители оба погибли из-за своих привычек. Она сейчас менее адаптирована, не работает, но она тоже в отношениях, не употребляет, посещает психолога, пьет таблетки, и у нее, во всяком случае, есть позитивный я-образ, к которому она стремится. Наверное, самая большая задача — это дожить до совершеннолетия, до формирования сохранных состояний — и психически, и физически, и в социальном смысле.

— Вы описали хорошие исходы, о плохих и так все знают, а что в середине? Как выглядит типичный случай, ваш обычный пациент?

— В основном все начинается где-то в 11−12 лет у девочек, на год-два позже у мальчиков. И если были предпосылки, о которых я говорила — негармоничная семья, негармоничный ребенок, например, рожденный с какими-то с дефицитами, дефектами, — то поведенческие нарушения и зависимости начинаются раньше и лечатся тяжелее. И тут уже больше должно быть изоляционных мероприятий, и без лекарств никуда не денешься, одной психотерапией не справишься.

Потом, как только включаются биологические волевые компоненты, все это прекращается, и восстанавливаются внутрисемейные отношения. Это я наблюдала неоднократно. Все хорошо, если нет подлежащего психического неблагополучия ни в семье, ни у ребенка.

— Что родители могут сделать для профилактики зависимостей?

— Родители должны понимать, что это особенность подросткового возраста, и эти риски очень высоки: риск нарушения пищевого поведения, игровой зависимости, зависимости от каких-то химических веществ, от гаджетов, от своей группы. Сколько я наблюдаю девушек, которые в тринадцать лет сходятся с парнями, а те их бьют, — и при этом они все равно их любят, и выстраиваются зависимые отношения. Самое главное — к этому не добавлять. Родители, как правило, терпением не отличаются, воспринимают нарушение поведения как то, что ребенок делает нарочно, назло им. И совершенно забывают о том, что сами они были такими же. И хвала тем родителям, которые могут сопроводить ребенка в этом его горе, помочь, не слишком его критиковать, поддерживать, лечить и дождаться выхода. Я таких родителей знаю, они есть у моих пациентов. Среди них есть девушка с психическим расстройством и поведенческими нарушениями, в том числе и зависимостями, которые начались с десяти лет и проходили очень бурно. Сейчас ей 21 год, она учится на первом курсе, она отличница, ничего не употребляет. Она регулярно ходит к психологу и к психиатру, и пристально следит за младшим братом, чтобы он не повторил ее путь. И все это — прежде всего благодаря ее матери, которая не отвернулась, не опустила руки, не осудила, а только помогала, терпела, плакала и находилась рядом.

— Довольно часто родители узнают о зависимости своего ребенка либо от его друзей, либо от их родителей. Что должно насторожить родителей, на что они должны обратить внимание?

— Я бы призвала не ругать таких родителей, которые не видят зависимостей, пропускают их. Ведь подросток скрывает это от родителей, и он уже достаточно умный, он умеет это делать. Чем лучше развивается подросток, тем он лучше лжет. А во-вторых, родители всегда защищают своих детей. Когда они слышат неприглядную информацию о детях, они рефлекторно начинают обвинять того, кто эту информацию донес. И это тоже не самая плохая родительская черта. Поэтому надо обращать внимание вот на такие сведения: дыма без огня не бывает. И нужно обращать внимание на успеваемость. Если она была хорошей и вдруг начинает катастрофически падать, если ребенок начинает курить в школе, уходить с уроков, что не было характерно для него раньше, надо насторожиться. Понятно, если он хулиган с первого класса, то тогда, может быть, придется искать другие критерии. Но уровень адаптации ребенка — это первый показатель, потому что школа — это самое трудное, и это летит под откос раньше всего. То же самое касается тренировок, вообще любой деятельности, где нужна воля, дисциплина, регулярное посещение.

Как правило, дети долго сопротивляться не могут. Они вообще-то слабые существа в эмоциональном смысле. Если на них нажать, то всё расскажут. И сходить к психиатру или к наркологу в настоящее время несложно. В любой клинике есть анонимный прием. Можно даже без ребенка сходить и поговорить, спросить, какие могут быть признаки, на что обратить внимание. Ничего сложного в этой диагностике нет. Дети особо шифроваться не умеют. Если ребенок начинает курить — это бросается в глаза, это другие запахи, другое поведение. Мама может не отметить это первой, но если на это уже обратили ее внимание другие родители или учителя, или другие дети, то не нужно прятать голову в песок, а нужно относиться к этим предупреждениям серьезно. На мой взгляд, дело не в равнодушии, а в защите своих детей. Равнодушных родителей я мало встречала, а слепых от своей любви — много.

— Если родители что-то заподозрили, надо хватать ребенка и бежать с ним к наркологу? Или к психиатру первым делом?

— К психологу, к наркологу, к психиатру, к соцработнику, поговорить с классным руководителем. Но нужно свои подозрения либо развеять, либо подтвердить. Потому что доверять подростку, еще раз говорю, — это глупо.

— Наши депутаты периодически берутся заботиться о детях и всегда предлагают что-нибудь запретить. Продажу вейпов, продажу энергетиков, какие-то игры. Такие запреты помогают предотвращать зависимости?

— Я думаю, что они имеют право на существование. Другое дело, что не должна профилактика состоять только из запретов. Если запретить одни вещества, то на смену им придут другие, и запреты не помогут: будут нюхать клей «Момент» или ловить «собачий кайф». Что угодно можно делать, если хочется себя одурманить. Но запреты тоже имеют значение. Я росла в девяностые, когда запретов не было никаких. Купить можно было все что угодно, в огромных количествах. Несколько моих одноклассников погибли от передозировки. Сейчас все-таки это редкость. И большинство подростков, будем смотреть правде в глаза, это просоциально настроенные, довольно тревожные и послушные люди.

Это, безусловно, не панацея, но я думаю, то безобразие, которое сейчас происходит с вейпами, можно было бы отчасти прекратить. Кроме того, запрет должен компенсироваться какой-то альтернативой. И на мой взгляд, сейчас в обществе она есть, даже с каким-то перекосом: у нас сейчас очень большое значение и в вузах, и в училищах, и в школах уделяют всяким внеклассным мероприятиям, от Юнармии до пафосных выпускных. Альтернативы есть, возможности — даже не просто возможности, а какая-то обязаловка: нас регулярно заставляют заполнять анкеты, куда ходит ребенок вне школы. Меня это раздражает, потому что я и без учительницы могу пристроить своего ребенка. А кому-то, может, и стоит лишний раз напомнить, что это нужно делать. У нас в области (я живу в Ставропольском крае) недавно был очень нехороший случай: дети, не самые старшие, где-то из восьмого класса, утром ходили на медосмотр, и у них образовалось свободное время перед уроком, в восемь утра. Они просто пошли в аптеку, купили таблетки, пошли в ларек, купили энергетики. Они их выпили, и потом шесть человек потеряли сознание на уроке. Они все были госпитализированы в коме в детскую больницу, мы их консультировали. Их родители были совершенно слепы: сам факт того, что детки в таком юном возрасте знали, что принимать, — это совершенно ускользало от восприятия родителей. И ведь им продали — и эти напитки, и эти таблетки, городишко маленький, все друг друга знают. Я говорю — это ведь ваши соседи им продали, которые торгуют возле школы, где учатся ваши дети. Это неизбывно человеческое — вот этот пофигизм. И когда мы говорили этим родителям: ваши дети наркоманы, берите их в охапку и идите в наркологию, — мы видели в их глазах, что они просто не верят. У них ребенок в коме лежит, но они не верят, что он наркоман. Наверное, надо строгость все-таки проявлять. Я за запреты.

— Сейчас поговаривают о полном запрете вейпов. В чем их вред? Неужели они вреднее, чем обычный табак?

— Вейпы нехороши тем, что считаются безопасными. Их можно курить где хочешь: и в школе, и в туалете, и на перемене. Если кто-то курит сигареты — нужно выйти на улицу, нужна зажигалка, может сработать детектор дыма. А тут — вынул из кармана, пососал, дальше пошел. Это может быть и дома, и в школе. И зависимость развивается точно так же быстро, как и ко всем другим вещам. Тут дело не в химии.

И прежде всего развиваются органические поражения легких. А еще дети не все могут купить себе эти дудки и используют одну на всех, а с гигиенической точки зрения это гадость страшная. И это, конечно, может приводить к распространению инфекций, в том числе, например, гепатита, туберкулеза. Но самое главное — убеждение, что вейпы — это можно. Сейчас почти все женщины перешли на вейпы. Они реально считают, что они меньше вреда себе наносят и что это более эстетично, не пахнет дымом. По-моему, это гениальный коммерческий ход производителей вейпов — вот раньше так рекламировали сигары как средство от астмы.

— Нехимические зависимости легче лечить, чем химические? Ну, например, интернет-зависимость?

— Я не могу сказать, какая зависимость лучше, какая хуже, какая легче лечится, какая тяжелее. Любая зависимость — это уже тяжелое заболевание. Что значит зависимость? Что человек не контролирует свое поведение в отношении любимого предмета, вещества или действия. То, что для него ценно, выходит на первое место в жизни. Для него теперь самое главное — это употребить, или поиграть, или ставки сделать. Он испытывает синдром отмены, если ему не дают возможности это делать. И способы лечения должны быть одинаковые как при алкоголизме, так и при интернет-зависимости: исключение контакта с этим предметом и долгая-долгая психологическая, психическая реабилитация, плюс антидепрессанты, плюс транквилизаторы и снотворные, потому что человека начинает ломать, когда ему не дают возможности наслаждаться тем, что он привык делать. У нас у всех есть зависимости, но клинически значимого уровня они достигают, когда начинается распад адаптации. К примеру, человек проиграл уже много денег, его кредиты мама не раз гасила, но ему не хватает волевых качеств удержаться от следующей ставки.

И таких я тоже встречала. Например, живет девочка — полная, не очень коммуникабельная. Дома ее заклевали, кто-то из родителей очень злой. И ей очень комфортно сидеть и общаться в интернете. Не стричься, не чистить зубы, не переодеваться в чистую одежду. А просто общаться в романтическом ключе. И вот таких детей часто начинают использовать: и сексуально, и деньги из них вытягивают. Но в целом интернет-зависимость — такая же зависимость, как и другие. И лечится даже тяжелее, потому что у нас интернет везде — попробуй изолировать. Когда я говорю родителям, что нужно предпринимать какие-то такие шаги, они у меня спрашивают: а как я работать буду, если я интернет отключу? Ну не отключайте, тогда ничего с этим сделать невозможно. И кроме того, детей у нас сейчас не принято наказывать, и ребенок знает, что его наказывать нельзя. И у родителей никаких рычагов и ресурсов не остается. Вот у меня есть, например, пациент, который не хочет ходить в школу, потому что он всю ночь играет, а утром он просто не в состоянии идти в школу, потому что всю ночь не спал. Родители не могут лишить его телефона. Он начинает плакать, капризничать, и они просто не выдерживают.

— Но ведь в такой ситуации отнять телефон — это даже не наказание, это, как говорят психологи, естественные последствия. Не можешь себя контролировать сам — я возьму этот контроль на себя. А выдавать телефон буду ровно постольку, поскольку ты способен себя контролировать. Ведь так можно?

— Это легко рассуждать. А когда у тебя чадо 170 сантиметров ростом и 70 килограммов весом говорит: я сейчас покончу с собой, если ты мне не отдашь планшет, то уже думаешь, что планшет — меньшее зло. Не все же такие сильные и последовательные. И если интернет-зависимость действительно сформировалась, то ребенок пренебрегает школой, обязанностями и друзьями ради того, чтобы посидеть в интернете.

Там хоть люди действительно пугаются и запихивают ребенка в рехаб, а с интернетом вроде не так страшно, поэтому это все продолжается годами.

— Правда ли, что расстройства пищевого поведения исключительно трудно поддаются лечению?

— Нет, это тоже миф. Если болезнь не сразу распознали, если уже прошло три-четыре года, тогда это тяжело лечится. Но если сразу спохватились при первом же похудении, то в течение года-полутора можно выбраться из этой зависимости. Почему-то у нас считается, что зависимостями должны заниматься психологи: если девочка просто хочет быть красивой и ради этого похудеть, то это не психическое расстройство, а поведенческое. Но это безграмотный подход. Там нужно именно медикаментозное психиатрическое лечение, потому что это бредовая форма — когда девочка весит сорок килограммов, а ей кажется, что сто сорок. Это уже бредовое поведение, и оно, как любой психоз, лечится медикаментозно. А если девочки не худеют так сильно, у них сохраняется вес, то там, может быть, будет достаточно психотерапевтических мероприятий. Я не считаю, что это неизлечимо, просто бывают очень тяжелые случаи.

— Наблюдаете ли вы появление каких-то новых зависимостей?

— В детской среде появилась такая своеобразная ипохондрия, которой я раньше не встречала. Я уже говорила, что такое увлечение здоровым образом жизни я встречала у детей лет 9–10. Мальчики стали чаще болеть расстройствами пищевого поведения — например, анорексией. Есть довольно много маленьких детей, даже дошкольников, которые начинают заботиться о своем здоровье. Наверное, это научение — скорей всего, у них мамы очень тревожны. Но эти дети меряют себе температуру, разглядывают какие-то болячки на своей коже, покашливают, просят отвезти их к доктору. Вот такая зависимость от бесконечных обследований — это, пожалуй, что-то совсем новенькое, наблюдаю это года два или три. Относительно новое — вейпы. Было довольно новое — видео с насилием: устраивать драки и снимать видео. Сейчас с этим поборолись, и оно пошло на убыль. Много всего, что связано с фитнесом, с красотой: все раньше и раньше девочки у нас наращивают ресницы, колют губы. А мамы идут навстречу и спонсируют эти косметические расходы.

Из химических зависимостей самое новое — это масла. Еще я заметила зависимость от искусственного интеллекта. Знаю человека, который стал привлекать его ко всем аспектам своей жизни: текст поправить, информацию поискать, картинку нарисовать, музыку написать, стихи доделать. Буквально во всем на него опирается и очень этим гордится. А мне как-то страшновато.

— Что бы вы сказали родителям, которые столкнулись с зависимостью у своих детей?

— Вы не одни, обращайтесь к специалистам, ищите в интернете братьев по несчастью, ваши усилия не пропадут даром и ваш ребенок вырастет здоровым и счастливым.