Сегодня — три года. Сначала в России это называли словом из пяти букв на букву «В». Через неделю это слово в России запретили и утвердили аббревиатуру из трех букв. К сочетанию СВО я уже привык и даже считаю его правильным наименованием. Потому что войн у России было много и пришлось бы всякий раз уточнять, о какой конкретно идет речь: о Великой Отечественной или, например, о какой-то из двух чеченских — которые, к слову, войнами официально тоже не назывались. Как и все прочие конфликты, в которых наша страна участвовала после сентября 1945-го, когда победила Японию. А СВО — это уже бренд, тут все понятно и не нужно уточнений. К СВО привыкли, как и к борьбе за Русский мир с латинскими буквами на броне.

Я уже не вижу смысла вспоминать о том, что я думал ДО. Не буду восклицать, мол, я даже представить себе такого не мог. Почему же? Не просто мог — даже писал об этом и говорил в эфире, будучи уверенным, что «это» не просто возможно — а абсолютно неизбежно. Но что сейчас об этом? Сейчас я должен быть на какой-то из стадий принятия. Как и все наше общество, в котором мы жили эти три года и будем жить дальше. Как?

О «до победного конца» не говорит почти никто, кроме турбо-патриотов, считающих, что их снова предали. Даже пропаганда азартно рассуждает о том, на каких условиях и когда все завершится (в нашу пользу). Еще никто из ушедших западных брендов не вернулся обратно, но мы уже готовим условия возвращения (в нашу пользу), рассуждаем о возобновлении поставок газа, торговле нефтью по прежним ценам, картах, которые снова заработают за границей. В общем, все уже потихоньку настраиваются на возвращение к прежней жизни. И не просто прежней, но «нормальной». Получается, те, кто поддерживал СВО, считают эти три года какими-то «ненормальными»?

Но рефлексирующая часть общества задает другие вопросы. Например, как мы переживем возвращение к мирной жизни сотен тысяч бойцов, ветеранов СВО, которые прошли через кровь, смерть, огонь и все другие физические и психологические состояния? Как они вернутся в свои города и поселки, где не надо стрелять, нет риска быть убитым и самому никого убивать больше не надо? Говорят про посттравматический синдром. Говорят про привычку применять силу для разрешения любой конфликтной ситуации. А еще говорят про привычку получать большие деньги и выражают недоумение от возвращения на зарплаты в 40–50 тысяч. Что же будет?

Когда вот в эти пять минут, что вы читаете данный текст, кого-то убили, покалечили, сожгли чей-то дом. Меня поразили рассказы из Курской области, где всего в сотне километров стояла чужая армия и шли бои, а люди вроде бы жили как жили. Не в мой же дом прилетел снаряд, не мой брат погиб, не в меня стреляют. А значит, все это меня напрямую не касается.

Я шапочно знал одного парня, который погиб на фронте. Неплохо знаю еще одного, мобилизованного в сентябре 2022 года. В какой-то момент от него не было известий несколько месяцев. Потом внезапно приехал в Москву на неделю. Потом уехал обратно. Что с ним стало с тех пор — не знаю. Надеюсь, живой. Но напрямую все это меня и остальных моих знакомых не коснулось. И когда с фронта вернутся тысячи бойцов, они точно так же растворятся среди миллионов людей, которых «не касалось». Помните, как во время частичной мобилизации в Сети запустили идиотскую рекламу про одну чипсинку в пачке, один кирпичик в мостовой и еще что-то про то, что «один процент — это же немного»? На этой относительности всего в нашей безразличной жизни почти всё и построено.

Вернутся в мирную жизнь 500 тысяч, 700 тысяч — а сколько это? Меньше полпроцента, один из двух сотен людей, едущих в метро, идущих по улице, стоящих в очереди в кассу. Общество растворит их, даже не заметив. Тем более что инвалиды в массе своей вообще будут сидеть по домам, и мы даже не увидим их, как не видим и сейчас инвалидов, получивших увечья безо всяких боев и ранений. Они где-то есть, но мы просто их не замечаем.

«А как же бывшие зэки?! Это же страшно! Они совершили преступления, но потом получили амнистию, научились стрелять и убивать, а потом вернутся — да еще в статусе уважаемых людей! Это что же начнется?!»

А ничего не начнется. Когда-то они были преступниками и совершали подчас злодейские вещи — но много ли вы обращали на это внимание? На убийства, насилие, грабежи? Это тоже все происходило в какой-то параллельной жизни, не пересекавшейся с нашей. Слишком большая страна, слишком большое и пестрое общество. В котором могут совершаться миллионы преступлений, но подавляющее большинство не станет их жертвами и свидетелями и просто ничего не заметит.

Я, откровенно говоря, не знаю, нужно ли нам возвращение к той, прежней жизни. Может быть, и так уже все неплохо. Оказывается,

Но неужели все эти санкции, потери, тысячи калек, людей с подорванной психикой — неужели это вообще никак не сказывается на обществе? Неужели совершенно на него не влияет? Почему же — влияет. Лучше быть живым, чем мертвым. Лучше быть здоровым, чем калекой. Лучше иметь возможности, чем потерять их. Лучше жить без ограничений, чем под санкциями. Просто все это будет сказываться не сегодня и не завтра. Могут уйти годы, могут — десятилетия. Мы можем вообще не дожить физически до того времени, когда общество поймет: да, на нас это все отразилось.

Это как наши вредные привычки или некоторые недуги. Можно прожить всю жизнь, выпивая и выкуривая. Без алкоголя и табака эта жизнь могла быть ярче, продолжительнее, но ведь и так человек как-то прожил ее и дожил до старости и может вспомнить немало хорошего и радостного. Просто всего этого могло быть еще больше. Но он и так доволен. Или недоволен — но жизнь все равно прожита. Мы же и теперь перевариваем последствия репрессий, коллективизации, огромных потерь в Великой Отечественной — не отдавая себе даже отчета в этом. Переживаем последствия распада Союза — хотя на это как раз много списываем и сваливаем. СВО тоже войдет в анамнез. В нашу толстую медицинскую карту. С которой мы продолжим жить, отдавая себе в этом отчет или вовсе об этом не задумываясь.