Вместо пролога

«В чём смысл жизни? Служить другим и делать добро». [Аристотель. IV век до н.э.].

В новом, 2025 году исполнится 90 лет со дня рождения Михаила Гаспарова. Дни его рождения и смерти были связаны со знаковыми в истории нашей страны и нашей планеты датами. Родился ровно на 26 лет раньше полёта Гагарина и покинул этот мир ровно на 88 лет позже 7 ноября 1917 года.

Самостоянье Михаила Гаспарова в современной науке зиждется на «трёх китах». Если однословно — это античность, стиховедение и переводы. Его «Занимательная Греция» и «Капитолийская волчица» стали бестселлерами. Благодаря их феноменальной «простоте» и ясности. Они одинаково интересны и академику, и младшекласснику.

Первая из этих книг вообще была написана для «Детгиза» (но пролежала там 20 лет и была издана только в 1995 году издательством «НЛО»). И — парадокс! — покажи эту книгу самому авторитетному специалисту по античной истории, он не найдёт в ней никакого упрощения ради популяризации с точки зрения самых последних достижений науки в этой области. И с научной точки зрения «Занимательная Греция» безупречна.

Когда-то давным-давно второкурсник филфака МГУ Миша Гаспаров в курсовой работе дерзко сравнил комедии Аристофана с «Мистерией-буфф» Маяковского. Но, как написал он гораздо позже, в «Записях и выписках», уже на следующем курсе «счастливо опамятовался». Однако от чего он опамятовался, от чего зарёкся? От лобовых параллелей? От попытки перемахнуть временные — в века и тысячелетия — пропасти одним махом, в один прыжок?

Да, над этой юношеской попыткой «перемахнуть через пропасть» он позже иронизировал с так свойственным ему едким самосарказмом. Но отказался ли он вообще от стремления «преодолеть пропасть»? И, опираясь на всю полноту современных знаний, выстроить мосты между античной и нашей цивилизациями.

Ответом — вся жизнь этого замечательного учёного и человека. Он всю её посвятил возведению таких мостов. Да, в конце жизни он сполна был одарён достойными его блистательного и парадоксального таланта почестями, что не часто бывает у нас с людьми, работающими в подвергающихся жестокой политизации гуманитарных науках. Его избрали академиком РАН. Он получил Госпремию РФ. Участвовал в международных научных конференциях и читал курсы лекций в Принстоне, Стэнфорде, Лос-Анджелесе, Вене, Пизе. Не знаю, как он лично относился к своей воистину мировой славе. Но рискну предположить: с той же печально-саркастической улыбкой, которая запечатлена у него на устах в портрете, сопровождающем посмертное издание собраний его сочинений.

Он, между прочим, по сути был нашим однокурсником — тогда журфак и филфак были на соседних этажах старого университетского здания на Моховой.

Так входили в нынешний окрестный мир античная Эллада и древний Рим через жизни, судьбы, труды нынешних великих. К великим в истории России прошлых, во всяком случае, нескольких последних столетий, это же относится в полной мере. Возьмите Пушкина. Лицейские его стихи буквально перенасыщены античной мифологией. Беру наугад— «Батюшкову», 1815 год:

В пещерах Геликона
Я некогда рожден;
Во имя Аполлона
Тибуллом окрещен,
И светлой Иппокреной
С издетства напоенный,
Под кровом вешних роз,
Поэтом я возрос…

Ну и т.д… И в конце:

Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар.
И с дерзостным Икаром
Страшусь летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.

Ну а как насчет обыкновенных людей, к коим отношу и себя? В какой-то мере на этот вопрос отвечает и по сей день широчайшая популярность «Занимательной Греции» и «Капиталийской волчицы» Михаила Гаспарова. Но, конечно, у каждого из нас, людей обыкновенных, были и свои личные встречи с античностью, свои, современные подтексты в её сюжетах, нередко менявшиеся от того, как менялась сама наша жизнь. Вот как это было у меня.

31 декабря 1948 г. Пятница. Черновцы.

Первый урок

Много случилось в прошедшем году и тяжёлого, и радостного. Но почему-то особенно запомнился первый урок Абрама Яковлевича Кипермана — это наш историк. Он говорил о Шлимане, Гомере и Котляревском. О том, что историю делают не одни герои, а простые люди прежде всего, и для них она часто оборачивается трагической стороной. И ещё о том, что прошлое может показаться пропастью, но через эту пропасть можно проложить мосты в наше сегодня. Чем мы и займёмся на уроках истории. Чем мы и занялись. С большим интересом, между прочим.

Мы любознательны, как дети:
Легенд оспаривая суть,
Остановить бы ход столетий
И прямо в бездну заглянуть.
А он нас учит видеть в Трое
Трагедию людей простых
И через эту бездну строить
Высокогорные мосты.

P. S. 2025 год

Четыре года назад исполнилось 100 лет со дня его рождения. А много-много лет назад, в далёком уже 1948 году, как теперь понимаю, он провёл в нашем классе один из самых первых в своей жизни школьных уроков. Впрочем, возможно, это и был самый первый его урок. Тот урок оказался для меня пригласительным билетом в историю на всю жизнь. Абрам Яковлевич словно бы рассуждал наедине с собой. Задавал сам себе вопросы. И приглашал нас вместе искать ответы.

Вот посмотрите. Древняя история, на первый взгляд, — сплошное собрание легенд и мифов о богах и героях. Это и понятно. Иначе и не могло быть во времена, когда древние греки думали, что их жизнью распоряжаются боги и богини, живущие на горе Олимп, а древние славяне то же самое полагали насчёт своего божественного семейства во главе с Перуном. Так, может, и вообще невозможно узнать, как всё было на самом деле за сотни и тысячи лет до нашей с вами жизни? И была ли вообще Троянская война? Была ли Троя? Может, Трои и не было? И всё это выдумки гениального слепца Гомера?

Задача казалась неразрешимой, и многие люди просто не забивали себе ею головы. Но нашёлся человек (его звали Шлиман), пожелавший жизнь положить на решение этой задачи. И он нашёл Трою! Такие великие открытия бывают не только в истории и археологии. В других науках тоже. Но делаются они, как правило, людьми, готовыми жизнь положить на поиски ответа. Притом, при условии, что ответа может и не быть. История — наука, решающая непростую задачу: как всё было на самом деле до нас, отделяющая правду от мифов. Не решив её, нам трудно будет понять, как же жить нам самим и тем людям, которые будут после нас.

Любое великое историческое событие несёт в себе равно и жизнеутверждение, и трагедию. Для греков падение Трои победа. А для троянцев? Неоднозначен взгляд на историю ещё и потому, что разные люди в разные времена вглядываются в прошлое разными глазами. Гомер возвысил своих героев до уровня богов или, во всяком случае, богочеловеков. А великий украинский писатель Иван Котляревский в своей «Энеиде» опустил их до обыкновенных людей, не пощадив при этом и самих богов. У него, например, «зла Юнона, суча дочка, розкудкудахкалась, як квочка». И, может быть, он ближе к истине, чем Гомер. Хотя мы с вами должны сделать поправку: у Гомера — героический эпос, а у Котляревского — сатира, с мостами, перекинутыми в современную писателю жизнь. Но только ли литературе дано это право — строить мосты через пропасти времени в сегодняшний день? У истории тоже есть такое право.

Он говорил с нами, пятиклассниками, словно с совершенно взрослыми людьми. Мы слушали его, разинув рты. Никто с нами так ещё не говорил на других уроках. Ну а потом было ещё несколько лет с его уроками. На войне он потерял глаз. И, естественно, поначалу получил в школе прозвище Циклоп. Но год за годом оно употреблялось всё реже и реже и к десятому классу вообще сошло на нет. К этому времени он уже давно и безоговорочно был моим (да и только ли моим?!) любимым учителем.

Фронтовик, он только раз в году, 9 мая, прибавлял к красным полоскам тяжёлых ранений на офицерском кителе колодки орденов и боевых — не юбилейных — медалей. Был погружён в Киевскую Русь, западным форпостом которой являлись когда-то наши прикарпатские края. Возил нас на археологические раскопки. Приучал быть «на вы» с первоисточниками. Пробуждал вкус к первым самостоятельным открытиям — наши работы получали потом призы на исторических олимпиадах в Киеве.

Он казался нам пожилым, умудренным опытом прожитых десятилетий человеком. Читая некролог в многотиражке Тамбовского университета, где он преподавал после аспирантуры и защиты диссертации в Москве, в пединституте имени Ленина я с удивлением узнал: когда мы тогда, в 48-м, слушали первый его урок, ему было всего 27 лет.

11 декабря 1976 г. Суббота.

Карадаг

Над Карадагом ни звезды
И ни привета, ни ответа.
Невидимые до рассвета,
Шумят осенние сады.

Но за глухой стеной камней,
За тишиной веков как будто,
Спят сердоликовые бухты
И лики эллинских камей.

И мирно дышат города,
Со дна морей подняв колонны.
И голосов иноплемённых
Я эхо чувствую тогда.

И замедляется строка,
И обесценены минуты.
И всё решают почему-то
Или мгновенья, иль века.

7 февраля 1978 г. Вторник.

Архимед прописан в МГУ

На празднике Архимеда я впервые был в 1962 году. И потом не пропустил ни одного «Архимеда». А тогда, в 62-м, после торжественного действа на ступеньках физфака МГУ, толпа студентов, возглавляемая самим Архимедом, пешком двинулась с Ленгор к дому Ландау (он в начале того года попал в страшную автомобильную катастрофу). До дома Ландау мы тогда добрались. Только вот не помню, довелось ли его увидеть или нас остановила Кора, бдительно охранявшая его покой.

Всем ещё было памятно участие в празднике Архимеда Льва Ландау и Нильса Бора. Вот что прочёл я об этом на сайте физфака МГУ.

А на самом первом «Архимеде», 7 мая 1960 года (эту дату студенты-физики постановили считать днём рождения великого грека) у ступенек физфака появилась колесница-автокар, и на ней «святая троица» физической науки. Архимеда и Ньютона лицедействовали студенты А. Логинов и И. Алексеев, но Ландау был тогда ещё натуральный.

26 июня 1984 г. Среда. Теплоход «Лев Толстой».

Российская Атлантида

Проснувшись сегодня, в день своего 50-летия, первое, что увидел за окном каюты,— проплывающую мимо, возникая из густого тумана, Калязинскую колокольню. А потом был солнечный, без единого облачка, день.

За окном каюты, леворуч,
Возникает из тумана прямо
Колокольня призрачного храма —
К свету пробивающийся луч

Из глубин российской Атлантиды,
Из волшебных Китежей её…
Проплывают сказочные виды.
Солнце над Калязиным встаёт.

Дышется отрадно и легко.
Благодать… Но в глубине под нами
Чутко под подводными крестами
Спят атланты минувших веков.

27 января 1991 г. Воскресенье.

Никите Вайнонену

«В прохладе древних рощ…». (Александр Пушкин. «Лицинию», 1815 г.).

Нас сызмальства Священная война
Одной судьбой и песней повенчала.
Один родник, одно у нас начало
И жизнь одна. Но совесть не одна.

Одним гореть на медленных кострах
Суровый жребий повелел в финале,
Другим в костры за совесть — не за страх
Бросать поленья в искренней печали

О том, что мы не знаем, что творим,
Что нам бы жить потише и попроще…
Но зеленеют лавры в древних рощах,
И восстаёт из пепла гордый Рим.

Но, всё-таки, прекрасен наш союз!
Завещаны нам горние заветы.
Нам, а не им. Мы выстоим. И в этом
На дружбе, как на Библии, клянусь.

7 марта 1991 г. Четверг.

Берег Овидия

Воспоминание из прошлой осени. Румыния, окрестности Констанцы.

Публий Назон, давно в отдалённых Томах осевший,
С гетских глухих берегов шлёт тебе эти стихи.
Если удастся тебе, приюти эти пришлые строки.
Где-нибудь в доме твоём место для них отыщи.

(Публий Овидий Назон. «Письма с Понта». Книга I. Письмо 1. Бруту. 13 г. н. э.).

Нам показали виллу Чаушеску.
И гид заученно: «Здесь жил диктатор», —
Твердил. Как, очевидно, в дни иные
Он говорил: «Здесь отдыхает вождь».
Тоскливый ветер шелестел в каштанах,
И облетала ржавая листва,
И падали коричневые ядра
Нерукотворной дивной полировки
К моим ногам. Пустынны были осень
И море, и каштаны, и гранит.
Царило здесь тщеславие когда-то,
А нынче — скука лишь и тишина.
Какое дело мне до превращений
Вождей в тиранов и богов в убийц?
Их слава бренна. Их бессмертье бренно.
Но я-то знаю: некогда Овидий
Был сослан к этим странным берегам.
И жил он рядом, где-то по соседству.
И голыши коричневых каштанов
Вот так же падали к его ногам.
И море так же осенью шумело,
Ритмичное, как сердце и стихи.
И каждый ли из нас припомнит имя
Блистательного богочеловека,
Чьей грозной императорскою волей
Был выброшен в далёкое изгнанье
Опальный, обездоленный поэт?
Напомню я: то был великий Август.
Но мне ответят: ну и что, что август?
Он миновал,
И на дворе октябрь.

2 октября 1991 г. Среда.

Из утренних туманов возникая,
У призрачных схерийских берегов
Отыщет Одиссея Навзикая
По олимпийской милости богов.

Разбудит лёгким ласковым касаньем
Неповторимой юною порой,
Суля конец смятеньям и скитаньям…
Но хоть ни Зевс, ни царь и ни герой

Не обещают лёгкий путь в Итаку,
К родным причалам, к отчим небесам,
Он, повинуясь мужеству, однако
Упрямо поднимает паруса.

24 ноября 1991г. Воскресенье. Рим.

«Я вижу стены, триумфальные арки, колонны, статуи и высоко стоящие одинокие башни наших дедов. Но где же их слава, где венки, украшавшие их головы, где оружие, сверкавшее в их руках?» (Джакомо Леопарди).

«A Deo et rege. — От бога и царя». (Лат.).

«Богу — богово, кесарю — кесарево. А людям-то что же?» (Станислав Ежи Лец. «Непричёсанные мысли»).

Рим с человеком несоизмерим —
Соизмерим он с Цезарем и Богом.
Таят седые мраморы тревогу
Тысячелетий. Лезвие зари

Не соскребёт с развалин Колизея
Проклятий, каменеющих в крови.
Но тёплый дождь сквозь пинии просея,
Меня ты в этот вечер позови,

Священный город призрачных руин
И светом околдованных фонтанов.
И пусть средь обелисков и фантомов,
Соборов и сверкающих витрин

Пройду я по обугленной земле,
И лики рафаэлевы святые
Проступят силуэтами во мгле,
И обнажатся истины простые,

Что мир устал от войн и баррикад,
Что рушим мы краеугольный камень,
Что арки триумфальные над нами
Венчают путь из тирании в ад.

5 декабря 1991 г. Четверг. Мраморное море.

Всё мраморное — море и земля,
Разводы туч и призрачное небо.
И нашему тщеславью на потребу
Плывут дельфины, душу веселя.
Они летят по мраморной волне
И мраморные спины выгибают,
И из игры безумной выбывают,
И разум не теряют в глубине.
Их совесть не уходит на покой
И бодрствует в мгновение любое,
И охраняет море голубое
От жадной ненасытности людской.
Подвластно всё их неподкупной страже —
Полёт волны и высота небес
Над Критом, зов глубин и даже
Европу похищающий Зевес.

22 января 1993 г. Пятница.

Сказал, умирая, Сократ
(И прав он, конечно, стократ):
«Друзья, не дразните гусей —
Вот смысл философии всей».

25 января 1993 г. Понедельник. Татьянин день.

Белокаменный Античный зал под шпилем и звездой МГУ

Снежинки вдруг засветятся, звеня,
На лезвии Татьяниного дня,
И он вернётся из далёких лет,
Наш самый первый университет.

И будут неясны ещё пути,
Которыми в сегодня нам идти.
И будут шпиль и ветер над звездой,
И мир внизу смертельно-молодой.

Шпиль и ветер над звездой — не поэтический штрих-образ. Однажды мы, несколько первокурсников и первокурсниц, в первую весну нашего пребывания в Московском университете добрались до звезды, венчающей высотное здание МГУ, которое откроют ещё только через несколько месяцев, в сентябре 1953 года. А вот путь к лестнице в шпиле, ведущего к звезде, начинался от прекрасного античного белоколонного зала.

P. S. 2025 г.

Спустя сорок лет, в феврале 1993 года, я снова побывал — уже в качестве научного обозревателя «Известий» — в этом бело-голубом античном зале под шпилем на торжественном, под звуки классической музыки, вручении самых первых премий Европейской академии молодым учёным России и СНГ. С напутственным словом к ним тогда обратился Сергей Аверинцев.

Мой материал о церемонии награждения вышел в вечернем выпуске «Известий» за 25 февраля 1993 года. Выступление Аверинцева я записал на диктофон, в тот же вечер позвонил ему домой, прочёл расшифровку. Он внёс несколько мелких поправок. На следующее утро предлагаю этот текст в очередной номер. Но тогдашние редакторы печатать Аверинцева отказались. Скучно, мол, и неинтересно.

К сожалению, после ухода Остроумова, Колтового, Данилина, да и просто в силу того, что традиционная для «Известий» ещё со времён Аджубея глубокая интеллектуально-аналитическая ориентация научной тематики в постперестроечные времена стала обвально сменяться «нетрадиционной», рыночной, предполагающей поверхностно-информационную погоню за дешёвыми сенсацими со стёбово-перевёртышной их подачей, — в силу всего этого кураторство научного направления в газете явно осиротело.

Ну а что касается напутственного Слова Аверинцева молодым я тогда передал его в «Новую ежедневную газету», и оно было тут же напечатано.

Окончание следует.