В Тушинском суде Москвы прошли прения по делу врача-педиатра Надежды Буяновой, которую обвиняют по статье о военных «фейках» по мотивам политической ненависти (п. «д» ч. 2 ст. 207.3 УК). Поводом для преследования стало заявление вдовы погибшего в зоне СВО военного — москвички Анастасии Акиньшиной. Она уверяет, что привела своего семилетнего сына на прием, а когда ребенок «начал капризничать», Буянова якобы поинтересовалась, с чем это связано. На это мать, по ее показаниям, которые менялись за время следствия и суда несколько раз, ответила, что «сын тоскует по отцу». Медик на это якобы заметила в ответ нечто политическое, что мы не можем привести в публикации, согласно требованиям цензуры.

Подсудимая категорически отрицает, что говорила не только эти, но и вообще какие-либо не относящиеся к самому медицинскому осмотру и заключению слова как матери, так и ее сыну. Она настаивает, что мальчика вообще не было в кабинете после начала приема.

После того, как эта история получила широкую огласку, возбудить уголовное дела в отношении 68-летней Буяновой потребовал лично глава СК РФ Александр Бастрыкин. Надежда Федоровна содержится в СИЗО с апреля 2024 года, а с февраля этого же года она находилась под домашним арестом.

В своем последнем слове, которое заняло чуть больше получаса, Буянова кратко рассказала о себе, поделилась деталями о своей нелегкой работе, неподобающем отношении к медикам, подробно высказалась об отношении к предъявленному обвинению и объяснила, почему она невиновна.

Последнее слово Надежды Буяновой:

«Я родилась в 1956 году в Украинской Советской Социалистической Республике, в городе Львове, выросла там. Украина входила в состав СССР. Принципом Советского Союза была дружба народов пятнадцати составляющих его республик. Взаимопомощь и взаимоуважение. Эта дружба — ну, немного пафосно, но так оно было, — эта дружба прославлялась в стихах, воспевалась в песнях, звучала лейтмотивом и гимном Советского Союза. Нас учили: русский язык был языком интернационального общения. Сама я из русскоязычной семьи, окончила русскоязычную школу. Со второго класса изучала язык республики, в которой проживала, то есть украинский язык. Отец Буянов Федор Сергеевич был русским по национальности — так записано в документах. Мама была белоруска, родилась в Белоруссии. Более тридцати лет я живу и работаю в России. (Тяжело вздыхает.) Больно читать, что написано в обвинительном заключении. Эти несправедливые, обидные слова: «По мотивам политической и национальной ненависти».

Какую национальную ненависть я могу испытывать на основании вышесказанного?! Это абсурд! Ненависть — это слишком глубокое и сильное чувство, оно саморазрушительно для человека. Мне эти чувства не присущи ни как человеку, ни как врачу. Помощь медики оказывают независимо от национальной принадлежности больного.

Я сопричастна к трем славянским народам: русскому, белорусскому, украинскому. (Вздыхает.) И как мне быть, какой выбор сделать? Я училась, я работала, общалась, дружила с украинцами. Или я должна выработать в себе злобу? Подобную той, что у гражданки Акиньшиной? Это невозможно. Я не могу… и я не хочу. Как можно говорить обо всей украинской нации, что они ненавидят русский мир?

Несколько лет назад (я хочу эту историю рассказать) я шла во Львове по улице Русской. Там есть такая улица, так она по-украински называется, но это не потому, что там русские жили, это история не совсем разобралась. Это очень узенькая улочка, потому что дома стоят очень близко, и там даже в полдень свет солнца не попадает, вот. Я был там в отпуске зимой, потому что это дорого стоило по тем временам. И вдруг я с трех сторон от себя слышу разговор, на трех языках — на русском, украинском, польском. И никто даже внимания не обратил, головы не повернул. Это естественно, это в порядке вещей там было. Львов — это туристический город, все с восхищением о нем говорят, он входит в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Сколько встречала там русскоговорящих туристов! И им там тоже очень нравилось. Если бы люди испытывали дискомфорт в городе, думаю, то не приезжали бы.

В чем усмотрели политическую ненависть? Я не политик и не собираюсь политикой заниматься. Меня нет ни в одной социальной сети. Смотреть новости и быть в курсе событий в мире — еще не означает разбираться в политике и заниматься ею. Я никогда не состояла ни в какой партии, не была депутатом или общественным деятелем. Для этого есть и другие люди, которые должны разбираться в политике, быть профессионалами в ней.

По окончании Львовского государственного медицинского института выпускники давали клятву врача Советского Союза, как клятву Гиппократа. Я считаю эту клятву врачебной совестью. Врач не имеет права на ошибку! Наша профессия врача была всегда уважаема. В последнее время уважение стало исчезать. Следовательно, и отношение стало меняться. Если раньше были врач и пациент, то теперь — обслуга и клиент. Так нам прямо и говорили на планерках: «Унижай себя. И нас».

Опять жалобы, опять жалобы — и это никогда не прекратится. Не будут разбираться эти жалобы. Лишь бы не было жалоб, и опять, и снова — лишь бы не было жалоб! В любом случае всегда все в пользу пациентов-клиентов — как бы они себя ни повели.

Когда произошла со мной данная история [возбуждение уголовного дела], по распоряжению свыше от меня решили тут же отречься. Как говорится, нет человека — нет проблемы. Втихаря, как бы между прочим, ничего не объявляя, не зачитывая приказ, меня уволили. А чего стоил мой приход на работу! На следующий день после увольнения, чтоб забрать свои вещи. В кабинет дежурного врача тут же подошла охрана и говорит: «10 минут». Я спрашиваю: «Что 10 минут?» Думала, меня на разговор вызывают через 10 минут…

Оказывается, мне на сборы давалось 10 минут. И это после четырех с лишним лет работы в данной поликлинике! Вот наглядный пример отношения к своим сотрудникам, такая победа. Но районный суд разобрался во всех обстоятельствах, меня восстановили на работе. Мое руководство было не в состоянии дать мне деловую, рабочую характеристику. Написали там такое, что меня оторопь берет, кровь в жилах стынет. Что я необщительная, вспыльчивая. Где факты, примеры? На мой вопрос к заведующей, на каком основании они дали мне такую характеристику, она ответила, что я о себе ничего не рассказывала. Это в какой должностной инструкции написано, что сотрудник обязан о себе что-то рассказывать?

На моей работе надо быть серьезной и внимательной. Это сама работа подразумевает. Я всегда говорила: главное — ничего не пропустить. Мне некогда бегать и рассказывать о себе. И с какой стати?! Понятно, почему такая характеристика была мне дана. Кто против главного врача, своего руководителя пойдет? Надо очернить человека.

Я вынуждена дать сама себе рабочую характеристику: «Ответственно относилась к своим обязанностям и полностью с ними справлялась. Была дисциплинированна, исполнительна, обязательна. За все время работы я ни разу на работу даже не опоздала. Работоспособна, терпелива, постоянно повышала свой профессиональный уровень. Отношение к родителям и детям — спокойное, доброжелательное, внимательное».

В обвинительном заключении сказано: я, имея возможность контактировать с неограниченным кругом лиц, с учетом своего авторитетного положения, могла воздействовать на сознание людей и формировать у них негативное отношение. Разве я одна общаюсь с большим количеством людей? А другие врачи? Преподаватели? Священники? И многие-многие другие? Они разве не могут воздействовать на сознание людей?! Так можно любого оговорить!

К дежурному врачу был очень плотный поток людей. Работала без помощницы, без медсестры. Прием первичных больных у меня был — надо время, чтобы разобраться. Повышенная заболеваемость шла пневмонией. Делалось все уже как бы по накатанной: поговорить, собрать историю заболевания и так далее, прослушать внимательно ребенка. Потом мазки взять — и не один мазок, а три берется. Потом все бумажки эти подписываются, складывается все это. Потом направление на рентген давать, направление на анализы давать, лечение… Часто больничный лист, иногда второй больничный лист. Часто — бесплатные лекарства…

Это все требует времени, на это у меня уходило больше чем полчаса. Я даже время засекала: до 35 минут. А больные все шли, шли и шли… Потому что если врачу дают по 12 минут — они не могут в этот промежуток записаться. То к дежурному врачу они могут прийти — и в пять минут записаться все пять человек. Понимаете? А там уже регламент начинает давить, что больше часа не имеем права вести прием. А как? Так вот посчитайте по 12 минут и умножьте на 5. Вот уже и получается, что пятый будет уже выпадать из этого часа. А шли все! Они не могут записаться — они идут к дежурному.

Ох, если тут начать раскапывать и разбираться, что тут происходит… При этом жалоб не было! При столь интенсивной работе какие посторонние разговоры еще могут быть?!

А я сидела без обеда. У меня стоял термос — вот возьму, хлебну, быстро-быстро! Человек вышел, я еще компьютер не закрыла — я что-нибудь хлебну, понимаете? У меня не было возможности даже…

Ну, чего рассказывать обо всем. Ну ладно, это к делу не относится. Но такое напряжение было! Только начинаю обедать, как сразу: «Федоровна, к вам пришли». Уже все бросай и беги! Другие врачи приходят, к ним записи нет, участковые садятся, они чуть ли не с вилкой и ножом могут разговаривать. Во время обеда у заведующей — они тоже нога на ногу, ведут разговоры, спокойно чай попивают. А у меня нет времени в рот что-нибудь забросить. (Вздыхает.) Обращайтесь, говорят, в дошкольное отделение, чтобы они за вас посидели. А им тоже это не надо, у них своя загруженность, они тоже недовольны. Ну и что я буду с ними делать? Нет в этом смысла. То есть я сказала так: я согласилась на эти условия, значит, я так буду работать. Ну, нет перерыва — значит, нет. Но хотя можно было сделать, если продумать, если бы кто-то этим вопросом занялся, заинтересовался.

Что за человек эта Акиньшина? Без каких-либо моральных общечеловеческих принципов. Человек живет злобой. Я могу только ей посочувствовать… Таких, как она, надо привлекать к ответу — за клевету. Нет доказательств, что был такой-то разговор, нет аудиозаписи. На нет и суда нет — так гласит поговорка. Почему ей, а не мне верят?! Любой человек бы спросил: а где доказательства?!

В обвинительном заключении пишут, что я совершила публичное распространение под видом достоверных сообщений заведомо ложной информации. А в чем заключается публичность? Какое может быть публичное распространение, когда ребенка не было [во врачебном кабинете]? Два суда на этот факт опирались. Выступала свидетель Буханова: никогда никаких разговоров, не касающихся осмотра ребенка, я не вела. <…>

Мать сама запуталась в своих показаниях. Даже дату посещения поликлиники не могла точно назвать. То ли 30-е, то ли 31 января, когда она пришла сюда на дачу показаний как свидетель. Прошло несколько месяцев с момента исчезновения ее бывшего мужа, с которым она была в разводе пару лет и родила третьего ребенка, отцом которого он уже не являлся. Дома неоднократно это обсуждалось, сама сказала на допросе, что дома тоже нервозная обстановка. Очная ставка проводилась на четвертые сутки после посещения поликлиники. На вопрос адвоката Черджиева, присутствовал ли ребенок при разговоре, она спокойно, четко и уверенно ответила: «Нет, ребенка не было, ребенок вышел». Это был готовый ее ответ. Она находилась при этом в состоянии стресса, как она потом на него сослалась следователю. Так, сидела она очень спокойно и уверенно. Я бы сказала так картинно, артистично сидела, нога на ногу, положила руки на заднюю спинку стула, вправо так повернулась — и долго так сидела театрально.

Так какой мог быть стресс, на который она ссылалась? Молодая женщина словно все забыла, она и словом не обмолвилась о том, что потом напридумывала. Возможно, с чужой подсказки. На очной ставке сама вспоминала, что в кабинете врача вела себя сумбурно. Это она нам здесь говорила. Мать на допросе сказала, что ребенок [на врачебном приеме] вел себя беспокойно, что я якобы спросила причину этого. На вопрос адвоката Соловьева, как именно он вел себя беспокойно, ответила, что пытался открыть кран — и больше ничего добавить не могла. Кран не откроешь, его вид необычный — нет ручки, и как таковой он сенсорный. Я сама в начале работы недоумевала, как им пользоваться. Я никогда не делаю замечания, тем более не спрашиваю, если ребенок балуется, почему он так себя ведет. Только если на электронных весах прыгают. Они смотрят на картинку — и дети сразу бегут к этим весам. Иногда родители приструнивают ребенка, говорят, чтобы вел себя спокойно, что он находится в кабинете врача. Я говорю, чтобы не делали замечания ребенку!

Но даже если предположить, что я сделала замечание, то я не спрашивала, почему ребенок так себя ведет. Просто попросила бы взрослого, чтобы успокоил его. Причины каприза ребенка могут быть разные. Это ребенок. Может, он не выспался, может, мало ли что там чего, какое там воспитание еще в семье. Это как ребенок должен себя вести, чтобы я спрашивала причины его поведения? Только больной, неадекватный ребенок может беспокойно себя вести, например, с аутизмом. Приходят дети такие — и так видно, что ребенок больной. Да, они тогда расторможенные, невозможно это никак проверить, но понятно, что ребенок больной. Или еще какое-то заболевание.

Ребенок вел себя очень спокойно. Его слышно не было. Дальше: на видеозаписи в коридоре видно, что он вышел один, спокойно. Где стоял, там и стоял. Старшая медсестра поликлиники сказала, что дети были спокойные. И когда меня спросили, как ребенок себя вел, я ответила, что мальчик спокойный, хороший. Ребенок со мной вообще не разговаривал, слова от него не слышала. Мать же вела себя очень нервно, беспокойно сидела в стороне от меня и все время копалась, шуршала там, создавала шум. Что-то постоянно говорила, говорила и говорила. Слышала, что она говорила о какой-то другой школе. Я подумала, что речь шла, возможно, о музыкальной школе. И тут мать ему громко и язвительно ответила: «А-а-а, ты думал, что в школу не пойдешь? Нет, ты пойдешь в школу!» Вот в такой интонации. Оказывается, из-за плохой успеваемости ребенка речь шла о переводе в другую школу. Я еще подумала, что нехорошо, что мать так разговаривает с ребенком. Так с детьми никто не разговаривает, говорите спокойно с ребенком. Умейте обращаться с детьми.

Акиньшина постоянно меняла показания. Мне не 80 лет, чтобы все забывать и путаться. На очной ставке сказала, что ребенка не было [в кабинете врача], он вышел. Это в моем присутствии было, это записано. А потом, когда закончилась очная ставка, Акиньшина спросила: «Я могу быть свободна?» — «Да, вы можете быть свободна». Вскорости уехал адвокат Черджиев Оскар Астемирович — у него был какой-то суд. Какой-то разговор у него был с [следователь] Бочаровым насчет копии очной ставки. Ушли. И вдруг через какое-то время она заходит опять в кабинет. Заходит и садится на место… секретаря. Там такая секретарь была, женщина. И так, как будто у себя дома, вальяжно, спокойно, как будто, знаете, она свой человек, то есть человек без комплексов, без каких-то таких… ну, стеснения какого-то, правил поведения, как вести себя надо. А эта секретарь садится за стол Бочарова и начинает что-то печатать.

Я сразу поняла, что они какой-то подлог делают, но я ничего не стала говорить. Я приподнялась, а у Бочарова часы на столе стоят, и я запомнила: время было — четыре ноль два. И тут Бочаров подходит к ним и говорит тихонечко, диктует, подсказывает так: «Дверь была открыта, и другие тоже слышали». Это были его слова. Я заволновалась! Когда меня уже отвели в следственный изолятор, я в памяти все прокручивала, заволновалась, а взял ли Оскар Астемирович копию, копию… очной ставки. Потому что они что-то говорили между собой.

На другой день меня, перед тем как идти в зал судебных заседаний, в какую-то комнату заводят, там мужчина сидит, говорит «присаживайтесь». Ни документов, ни фамилии, ничего не сказал, только: «Меня звать Константин. Нет, Евгений, Евгений. Я по борьбе с экстремизмом (вот такое он сказал). Есть ли у вас какие-то пожелания?» Я никогда с этим не сталкивалась. Я говорю: передайте, пожалуйста. И рассказала эту историю, и про дверь, и про все рассказала. Я сказала, что эти двери — такая-то и такая-то, — что они в принципе не могут быть открытыми. Он сказал: «Хорошо». Начинается судебное заседание, вижу, Оскар Астемирович уже на месте, ему рассказываю. Он говорит: «Нет, я копию взял». Говорит: «Вы же понимаете, для чего они это сделали?» А потом говорит мне: «Они изменили последнюю страницу очной ставки, правильно? Там, где много-много всего. Они перепечатали это все».

Так, значит — «дверь была открыта, и другие тоже слышали». Эта дверь не могла быть открыта! Затем она меняет опять показания и говорит, что ребенок все слышал. В протоколе записана его речь! И что после этого им пришлось обращаться к детскому психологу. Но отказалась вести ребенка в суд на допрос. А услышали бы, что бы он рассказал… Ведь очевидно, не просто так отказалась: потому что ребенок не обманет. Дети такого возраста еще не умеют хитрить. Я вела ребенка и видела, что это за ребенок. Очевидно, что запись сфальсифицирована. Вместо этого зачитывается целая длинная речь о том, что он якобы слышал. Как можно было забыть такую большую речь ребенка матерью? Не каждый взрослый так свою речь построит. А это семилетний ребенок, да к тому же с плохой успеваемостью… в первом классе. Ведь речь шла между ними именно о переводе в другую школу.

Уважаемый прокурор сказал о якобы произошедшей между мной и Акиньшиной перепалке. Когда, подчеркиваю, ребенок вышел. Это я помню, было сказано. Но на основании чего сделан вывод о разговоре между нами? Кто-то рядом стоял или мимо проходил? Так вышел ребенок, со слов матери, в коридор или все-таки был? Или вышел в начале так называемого разговора?

Больше придумывать нечего, все варианты исчерпаны. А вот очная ставка — это первое, верное слово. У людей есть присказка: первое слово дороже второго. Можно ли говорить о нормальном физическом состоянии Акиньшиной после этого, если даже в суде не смогла указать дату посещения поликлиники? Ведь за это время можно было вспомнить и запомнить. И меняет постоянно показания. Обижена на весь мир из-за того, что сын лишился отца. Да, это больно! Обидно! Но в семилетнем возрасте памяти об отце мало останется…

Вот и придумали так называемый «допрос» ребенка на дому. Замечательно. Домашняя обстановка, мать в соседней комнате, психолог, которого якобы случайно нашли в Москве, так как их нехватка в городе, хотя это неправда. Не было допроса, и ребенку нечего было сказать. «В конце приема он вышел из кабинета» — верить такой легенде нельзя, так врать нельзя, вопиющий позор. Вот как так с помощью оговора, без доказательств человека обвинить? Где логика? Где справедливость? Раньше, в древности, были мудрецы, они бы сказали: ну чего вы без доказательств хотите от человека?

В заключение хочу сказать, что вины за собой не признаю и считаю, что я невиновна. Я принесла пользу обществу, так как имею определенные знания. Наработанный опыт. Работала я на совесть. Меня иногда спрашивают врачи в письмах, почему я такая терпеливая с мамочками и так далее, почему внешне такая спокойная. А я отвечала, что я не хочу уподобляться другим врачам, я просто столкнулась с другим отношением врачей к близкому мне человеку. И я решила, что я никогда не буду уподобляться этим врачам, которые врываются там… Хотя они уставшие, работают там до ночи, засыпают, это все понятно.

Прошу суд учесть мой возраст, мое состояние здоровья. И прошу учесть мою профессию, которой я отдала 40 лет жизни. Поэтому прошу суд меня оправдать. Я закончила».

Подготовила Елена Мильчановска

* Внесена властями РФ в реестр «иноагентов».