***

Если исходить из того утверждения, что российская «женская идея» — это про материнство и мир, сохранение и сострадание, то в контексте текущих событий последних трех лет она практически никак не дала о себе знать. Не возникло сколько-нибудь заметного и влиятельного движения солдатских матерей, как это было еще относительно недавно. Например, когда в 1990 году состоялся весьма эффективный форум «Матери против насилия» и создан Комитет солдатских матерей России, с которым сразу же стало считаться тогда еще советское государство.

Но теперь, когда драматические последствия политики не идут ни в какое сравнение с тем, что было в 90-е, в период «чеченских событий», о встревоженных солдатских матерях слышно весьма немного. Вернее, не слышно почти ничего. Малочисленные (в несколько десятков, от силы сотен участниц) протесты «жен мобилизованных» не были восприняты всерьез ни властью, ни — в целом — российским населением. Не восприняты и быстро забыты.

Однако именно такой феномен, как движение солдатских матерей, и являлся бы самым прямым свидетельством, что «женская идея» есть и она воздействует на реальность. Эта женская, «материнская идея», очевидно, по своей сути должна быть пацифистской. Женское сострадание и воля к сохранению жизни противостоит неумеренному, ненасытному патернализму государства. Так должно было бы быть, но мы этого не увидели.

***

Что вместо этого происходит сейчас в «женском секторе» Российской Федерации? О, тут немало интересного. Вот некоторые эпизоды, которые, кажется, можно рассматривать в качестве показательных. Из наблюдений, разговоров. То, что на поверхности.

Эпизод первый. Мать мобилизованного сына объясняет подруге свою позицию: «Я бы все отдала, чтобы вернуть его домой, но если он верит, что это нужно стране, что выступает за правое дело, как я могу его не поддерживать?» Здесь можно наблюдать, как материнская тревога заметно уступает доверию этой женщины к властям: ведь не могли же государственные люди ввести ребенка в заблуждение и внушить ему нечто плохое? «Женская идея» уступает место идее государственной.

Эпизод второй, весьма часто встречающийся. Женщина говорит: «Да, мне очень не по нраву происходящее, я за мир и мне вообще все это страшно, но я же не могу ничего изменить, на что-то повлиять, исправить. Так не лучше ли мне совсем об этом не думать и даже не смотреть в ту сторону, ибо зачем бессмысленно подрывать психическое здоровье, и без того хрупкое?» Здесь просто отказ от «женской идеи» как от чего-то нереалистичного, неуместного, не соответствующего неприятной «правде жизни». Осознанное выключение вопросов, связанных с сохранением жизни, состраданием, — в общем, со всем материнским. Эти вопросы по умолчанию признаются неразрешимыми, а потому бессмысленными.

Эпизод третий, наглядный. Две заботливые воспитательницы детского сада ведут по улице колонну детей лет пяти. Дети в пилотках цвета хаки, с полосатыми ленточками, в руках — маленькие флажки с буквой Z. Здесь без комментариев.

И эпизод четвертый, самый антиженский и антиматеринский, наверное. Обаятельная молодая мать десятилетнего мальчика реагирует на эмиграцию российских молодых людей перед угрозой призыва: «Вот чмошники — бегут, вместо того чтоб идти Родине служить. Привыкли жить в свое удовольствие, а как Родина сказала «надо», так они как не мужики оказались — ни чести, ни совести». Здесь очевидно, что в сознании этой женщины понятие «власть» полностью слито с понятием «Родина». И возникает вопрос:

Может быть, все это, случившееся сейчас со страной, и есть последствия того, что в сознании российских людей (женщин, мужчин — неважно) не оказалось никакой картины мира? Что в этом сознании оказалась дрожащая голодная пустота, которая возникает лишь там, где не прижились ни культура, ни искусство, ни философия? Были всегда в доступности, рядом, рукой подать — но не прижились, не усвоились. А теперь эта пустота усваивает лишь простейшие идеи. И даже не идеи, а подобия, подделки идей. Главное, чтобы подавались подделки уверенно и недвусмысленно. И чтоб исходили они из понятного и не вызывающего сомнений источника.

***

Это из личных наблюдений. А вот — из участия в социологических фокус-группах «Левада-центра»*. И из комментариев уважаемой коллеги Елены Панфиловой, которая это исследование, собственно, и инициировала. Женщины там (как, впрочем, и мужчины) были поделены так: кто за СВО, кто против и у кого нейтралитет. Участницы последних двух категорий схожи оказались в том, что позиция их была, по сути, пассивно-страдательная: да, трагедия, но что мы можем поделать? Зато женщины из той группы, что за, были уверены и харизматичны. Убежденные сторонницы государства и силы, непримиримые к врагам. Прямая спина, голова приподнята, взгляд сверху вниз. Вместо сострадания к жизни — геополитическая риторика, усвоенная из российских телеканалов. Вместо материнства — победа над «Западом».

Впрочем, политолог Елена Панфилова объясняет это проявлением тоже своего рода «материнского инстинкта», только весьма извращенного: все, что хотя бы отдаленно может угрожать потомству, должно быть уничтожено. Возможно, так и есть. А возможно, все проще. Женщины, равно как и мужчины, есть существа, по большей части живущие не по принципам своих гендерных идей и предрасположенностей, а по принципу стаи: куда поворачивает вожак, туда и следует двигаться всем. И оказаться не со всеми, вне стаи, для таких существ куда хуже, чем женщине остаться без своего сострадания, а мужчине — без своей гордости.

***

Наверное, возможны два варианта объяснений того, что происходит сейчас с российской «женской идеей». С той оговоркой, что остаются женщины (хоть их и немного), для которых жизнь и сострадание к жизни перевесят сколь бы то ни было самоуверенную и страшную государственную волю.

Или «женская идея» в качестве общественной силы очень заметно выродилась, выгорела со времен 90-х годов в пространстве Российской Федерации.

Или же при ответе на самые основные вопросы человеческого существования, на вопросы этические, касаемые жизни и смерти, добра и зла, нет никакого специального разделения на «женское» и «мужское». Но каждый раз личность человека за себя решает, в индивидуальном порядке, за чем ей следовать. А пол здесь вообще ни при чем. Тогда появляется другой вопрос: что сделалось с российской личностью?