Только по официальной статистике, почти половина россиян с судимостью (44%) совершают рецидив. Это легко объяснить: заключенные, особенно те из них, кто отбывал большие сроки, освобождаясь, попадают в новый, незнакомый мир, который технологически очень далек от того мира, из которого они уходили. Да и окружающие не очень-то торопятся помогать человеку осваиваться: на людях, имеющих судимость, в России традиционно лежит стигма. Официально государство декларирует создание механизмов, обеспечивающих ресоциализацию, но на деле они, конечно, не работают. Как интегрироваться в общество после колонии в современной России? Кто в этом может помочь и как изменилась система реабилитации за последние 2,5 года? Рассказываем через частные истории людей, сумевших вернуться.

Полжизни в тюрьме

Андрей (имя изменено) родился в городе Лангепас Ханты-Мансийского округа. С первой буквы названия города начинается аббревиатура «Лукойла». Лангепас, Урай, Когалым — добывающий треугольник. Здесь в 80-е открыли месторождения нефти и заложили поселок для нефтяников, а в 90-е Лангепас стал городом с населением в 50 тыс. человек.

В детстве Андрей увлекался компьютерами. Первый у него появился в 10 лет — блок с «пузатым» монитором на базе процессора Intel Pentium 133MHz, хорошо знакомый многим, рожденным в 80-е. Мама работала в техникуме, и пацаном Андрей постоянно бегал к ней на работу, приставая с расспросами к учителям информатики. Следуя за своим интересом, в юности он отучился в этом же колледже по специальности «техническая эксплуатация обслуживания электротехнического и электромеханического оборудования».

Уже через несколько месяцев после выпуска из колледжа Андрей сел в тюрьму на 15 лет. Но до этого у него была девушка. А еще — мелкие подработки и большой интерес к технике.

На вопрос о том, как на него повлиял Лангепас, Андрей не может сформулировать конкретного ответа:

Историю своего задержания Андрей описывает так: «В 19 лет (2006 год) брат моей тогдашней девушки предложил мне съездить за героином, а я, дурак, согласился. Забрали, сели в такси, а на подъезде к дому он передал кулек мне, на заднее сиденье, чтобы рассчитаться. Когда мы вышли из машины, нас сразу же взяли. То, что искали, нашли у меня».

Изначально Андрею дали 11 лет по «народной» статье 228 УК РФ «Хранение и распространение наркотиков» (по статистике Судебного департамента при Верховном суде, в 2023 году по ней отбывает наказание 13,1% уголовников, или каждый седьмой).

Спустя три года Андрея осудили во второй раз. За соучастие в «преступной группировке», распространяющей наркотики в колонии. Обвинение запросило ему дополнительно 12 лет лишения свободы. Тогда он решил во что бы то ни стало изучить материалы своего дела и добиться смягчения приговора: «Я понимал несправедливость приговора, по которому был осужден. Прямо такую острую-острую несправедливость. И если во время первого суда я хотя бы знал, что тот героин — мой, то это дело просто нарисовали. И мне, блин, до такой степени было обидно, что я решил в этом разобраться. А никого рядом не было, кто мог бы мне помочь. Я был оторван от привычного мира. И я в это погрузился самостоятельно».

Андрей доставал правовую информацию через переписку с разными правозащитными фондами. О них он узнавал через фактически единственный источник полезной информации в колонии — сарафанное радио. Так он наткнулся на Центр содействия реформе уголовного правосудия, основанный советским диссидентом и правозащитником Валерием Абрамкиным, с него в СССР началось движение за права заключенных. Абрамкин выпускал радиопередачу «Облака», ставшую легендарной среди людей, отбывающих срок. Ее вещание длилось 25 лет — с 1992 до 2016 года, как раз когда Андрей отбывал свое наказание. Именно сотрудники этого центра помогали Андрею отстоять свои права, отправляли брошюры с правовой информацией для заключенных.

Раз в год Андрею была положена посылка. Вместо продуктов он просил у отца стопку юридических книг: «У меня отец не соображает в этом. Он просто заходил в книжный магазин и скупал там 10–15 книг по уголовному праву. Ну чтобы на вес посылки вышли — 20 кг».

Постепенно Андрей начал понимать, какие конкретно нарушения были допущены в ходе расследования второго дела в отношении него. В результате ему удалось добиться пересмотра приговора и на два года уменьшить свой срок. Также он сумел отсудить две компенсации за плохие условия содержания в Омской ИК № 7, славящейся своей пыточной системой: он прошел российские инстанции и дошел до ЕСПЧ. Там ему присудили 8 тысяч евро.

Так со временем Андрей стал изучать дела своих соседей, по сути, оттачивая практику: «Людей-то вокруг много». Из личного интереса вырос интерес более обширный, Андрей постепенно превратился в правозащитника.

На тот момент ему предстояло сидеть еще 12 лет.

«Как вам пришло в голову взять такую тему?»

Как Андрей, сев в 20 лет и проведя практически половину своей жизни в колонии, смог вернуться к нормальной жизни, не понимает никто. Удивляется в том числе и сотрудница некоммерческого центра помощи заключенным Анна (имя изменено). «Андрей — это исключительный случай», — считает она.

Когда в конце декабря я пришла в центр к ней с просьбой рассказать истории людей с позитивным опытом реабилитации, она мне ответила встречным вопросом: «Как вам пришло в голову взять такую тему? Это все равно что описывать что-то совершенно нереальное. Это настолько редкая история…»

По разным оценкам, рецидив в России совершает от 44 (как утверждает министр юстиции Константин Чуйченко) до 93% (версия основательницы фонда «Русь сидящая» (признан «иностранным агентом») Ольги Романовой (тоже признана «иностранным агентом»)). Но даже версия министра не дает оснований для выводов об эффективности исправления в российских тюрьмах. «Система заточена на наказание, а не исправление», — считает Анна. «Чем больше заключенных, тем больше денег власти выделяют для ФСИН. Поэтому рецидив преступности им на руку», — говорит Андрей. Отсюда — практически полное отсутствие системы реабилитации заключенных в России. На бумаге есть школа подготовки к освобождению, но на деле она не выполняет своих функций.

В последние 2,5 года проблема ресоциализации бывших заключенных вообще, по сути, снята с повестки. «На повестке — мобилизация в колониях», — уверен Андрей. «Тюрьма закрывается», — соглашается с ним Анна. В 2008 году приняли закон об общественном контроле, и тогда в тюрьмы начали ходить правозащитники, в том числе и сотрудники центра. Анна вспоминает: «Когда мы ездили в тюрьму, мы привозили художников, поэтов, писателей, выпускали с ними блокноты, календари, учили их рисовать, общались с ними… Мы застали золотой век! До 2016 года. А после нас перестали пускать. Спустя 6–8 лет система поняла, что люди из внешнего мира в тюрьме не очень-то нужны. Теперь члены ОНК — бывшие сотрудники системы».

В последние годы отстоять свои права заключенному становится все сложнее. Это подтверждает адвокат Вера Гончарова:

До 2022 года у заключенного была возможность обратиться в Европейский суд, как это сделал Андрей, и отсудить значительную компенсацию за несправедливый приговор или плохие условия содержания. Благодаря Европейскому суду Андрею удалось отсудить 8 тысяч евро. Но после начала СВО Россия вышла из-под юрисдикции Европейского суда. Оставшиеся адресаты для жалоб — территориальное управление ФСИН России, прокуратура по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях, Уполномоченный по правам человека в соответствующем субъекте и, наконец, суд. Замкнутый круг.

В феврале 2023 года Путин подписал закон о внедрении в тюремные учреждения института пробации, то есть комплекса мер, направленных на ресоциализацию, адаптацию и защиту прав бывших заключенных. В этом году он вступил в силу. Суть закона — в совокупности шагов, помогающих бывшим заключенным вернуться в общество. В их числе — материальная помощь, содействие в трудоустройстве, развитие образования в колониях и т.д. Однако правозащитники не верят в эффективность закона. «Системе невыгодна реабилитация, ей выгодно, чтобы заключенные возвращались обратно в колонии, она на этом зарабатывает», — считает Любовь (имя изменено), сотрудница центра.

Вчерашние турагенты, сегодняшние зэки

Мы сидим с Ириной (имя изменено) на кухне ее квартиры в Подмосковье и бесконечно пьем кофе. «Кофе и сигареты — такая у меня диета, — смеется она. — Когда я только освободилась, мечтала о кофемашине, а денег не было. Друзья скинулись и подарили мне ее на день рождения».

Ирину оправдали после 7 лет лишения свободы по сфабрикованному делу о мошенничестве. Арестовали ее в Москве в 2004 году, а вышла она в собянинскую «похорошевшую» столицу в 2011-м. До ареста Ирина работала в сфере туризма — ее компания продавала недвижимость за рубежом. Денег на жизнь хватало, никаких проблем не было. До тех пор, пока в один день к ним в офис не пришли сотрудники уголовного розыска. «На вас поступила жалоба», — сказали они.

Всех сотрудников попросили проехать с ними. «Нас привезли на Петровку и продержали там три часа. Никто ни о чем не спрашивал, вообще ни о чем. С нами сидели оперативники, рассказывали анекдоты, развлекали нас», — рассказывает Ирина. Затем пришел человек с ордером суда, за ним — следователь. Ирину и других сотрудников конторы отправили в СИЗО.

По словам Ирины, изначально уголовное дело по факту мошенничества было возбуждено против ее руководителей. Однако они каким-то образом вышли сухими из воды, а на скамью подсудимых отправились рядовые клерки. Суд быстро вынес обвинительный приговор, и вчерашние турагенты стали заключенными Можайской женской исправительной колонии № 5.

Ирина, как и Андрей, стала бороться за свои права. Она писала жалобы по своему делу и помогала оспорить приговоры соседям. Там же, в колонии, она начала читать «Новую газету» и интересоваться новостями из мира правозащиты. В итоге ей удалось добиться пересмотра дела и в конце концов отмены приговора. Но на это ушло семь долгих лет.

«Не употребляешь? Ну и иди работай»

«Обычно перед освобождением люди не спят: думают, волнуются. Я спал той ночью. Да, мне было волнительно, но я так ужасно хотел на свободу, с такой дикой радостью ждал этого дня, и я его дождался», — рассказывает Андрей. Он освободился в июле 2022 года — спустя 15 лет тюремного заключения.

После освобождения Андрею дали еще 8 лет административного надзора, так что первым делом он пришел в отдел полиции, чтобы встать на учет. Затем он обратился в местный Департамент соцзащиты населения, заключил государственный социальный контракт — такой вид помощи малоимущим — и получил ежемесячное пособие в 20 тысяч рублей. (Какая-то специальная помощь для бывших заключенных в рамках законодательства РФ не предусмотрена, рассказали мне по телефону горячей линии центра «Моя карьера» в Москве. Единственное, на что могут рассчитывать такие люди, — помощь в рамках поддержки малоимущих. При этом пособие по безработице бывшим заключенным предоставляется минимальное, поскольку никто из них не может похвастаться тем, что проработал не менее 20 месяцев перед обращением. В Москве, например, минимальное пособие по безработице — 1500 рублей в месяц. Но Андрей после освобождения отправился в свой родной Лангепас.)

Андрей был согласен на любую работу. Увидел вакансию в строительном магазине. Вакансия была соблазнительная: продавец-консультант, недалеко от дома, зарплата 45 000 рублей. Пришел на собеседование и сказал:

— Я вообще в строительстве не соображаю. И я сидел.

— Да никто же со знаниями не рождается! Возьми, попробуй. — ответили ему. — А за что ты сидел, за убийство?

— Да нет, за наркотики.

— Сейчас употребляешь?

— Нет, не употребляю.

— Ну и иди работай.

На новой работе Андрей проработал месяц, а потом в Лангепасе открылся сетевой супермаркет одного крупного производителя стройматериалов. «Я пришел туда, отстажировался два дня и пошел к директору. Директор — такая хорошая девчонка молодая, мы до сих пор с ней дружим. И я ее спрашиваю: «Ну как, тебя устраивает?» — «Да, все хорошо, молодец. Давай документы, мы их отправим в службу безопасности». А я же понимаю, что служба безопасности меня не пропустит. Так и вышло — в СБ отказали. Но уже через пару дней мне директор сама перезвонила, предложила работу под свою ответственность».

Так через полтора месяца Андрей стал заместителем руководителя отдела оптовой торговли.

Примерно в это же время он дистанционно поступил в онлайн-университет на юрфак по специальности «Уголовное право». Спустя полгода переехал в Москву — поближе к правозащитному сообществу.

У тюрьмы не женское лицо

У Ирины судьба сложилась иначе. После освобождения, чтобы не шокировать окружающих, она объясняла неумение пользоваться банковскими карточками долгим отсутствием в стране. Выбор на полках магазинов приносил ей мучительное неудобство: все эти 7 лет за нее выбирали, где спать, что есть и в чем ходить. Теперь же, когда ей наконец вернули право выбирать, принять его оказалось достаточно сложно. «Мы пошли с дочерью в магазин, — вспоминает Ирина. — А к тому моменту уже появились все эти супермаркеты. И вот возле кассы (сеточки с кучей всяких жвачек) я говорю ей: «Купи мне жвачку». Она мне: «Выбирай». И я встала в ступор: «Как «выбирай»? Я могу сама взять все, что захочу?»

Помогла семья — близкие поддерживали нашу собеседницу и в заключении, и в период реабилитации: мать и дочь навещали Ирину в колонии, а на воле — сопровождали на улице. Они учили ее пользоваться карточками и делать свободный выбор — в общем, помогали научиться жить заново.

Когда Ирине все же удалось немного адаптироваться (например, без страха выходить на улицу и садиться в общественный транспорт), встал вопрос трудоустройства. В пособии ей отказали. По словам Ирины, формально отказ был обусловлен наличием действующего ИП на ее имя. «Отказ возможен в случае, если гражданин предоставляет о себе недостоверные сведения, — рассуждает Вера Гончарова. — Что касается зарегистрированного предприятия, то такой отказ, полагаю, возможен, если предприятие ведет активную хозяйственную деятельность, ведь предметом заключения социального контракта является поиск работы. А если гражданин уже имеет предприятие, значит, и место работы ему обеспечено и необходимости в заключении социального контракта быть не должно».

Ирина начала ходить на собеседования. Но когда она говорила работодателям о своей судимости, у людей «округлялись глаза»:

Только спустя почти год Ирине через знакомых удалось устроиться по специальности, но и на новом месте работы она продержалась недолго. Спустя полгода другой сотрудник с тюремным опытом подвел руководство, и Ирину решили уволить вместе с ним — на всякий случай. Так она снова осталась без работы и решила начать свое дело. Еще с детства Ирина любила рукодельничать, а теперь поняла, что пора заняться этим всерьез, и начала шить одежду на продажу. Сначала наша собеседница открыла магазин на «Ярмарке мастеров» — онлайн-маркете вещей ручной работы, а вскоре у нее появился свой угол в шоуруме.

Спустя несколько лет после освобождения Ирина вышла замуж. «Мне повезло», — говорит она. Муж принял ее историю, и Ирина начала счастливую жизнь в браке. Супруги завели рыжего кота-мейнкуна, каждые выходные стараются куда-то выезжать. «Муж так и не получил права. Когда мы путешествуем на дальние расстояния, я за рулем и сутками не отдыхаю. Конечно, он задумывается об автошколе. Но по приезде эти мысли откладываются, и я продолжаю водить», — с улыбкой рассказывает Ирина.

Холодильник супругов увешан магнитами из их совместных поездок, а кот — полноценный житель квартиры: игрушки, лазалки, кроватка — все для него, и почти все — самодельное. Ирина сосредоточилась на семейной жизни, оставив свою мастерскую шитья после переезда к мужу. Хотя она планирует возобновить свой маленький бизнес на новом месте, поближе к дому.

«Если говорить о тюрьме, даже если не упоминать пытки, то как институт она гораздо опаснее для женщин, чем для мужчин, — считает пенитенциарный психолог Ольга Ахметова. — Без какого-то диагноза женщины, наверное, не выходят — она ломает». Бывшие женщины-заключенные, по словам Ахметовой, часто испытывают спектр эмоций, которые совсем не облегчают их ресоциализацию: облегчение от освобождения, чувство вины за свои прошлые поступки, страх быть осужденными своими семьями и друзьями… У них могут возникнуть трудности с адаптацией к внешнему миру, особенно если во время пребывания в колонии у них развились проблемы с психическим здоровьем. Кроме того, женщины могут испытывать чувство изоляции и одиночества, поскольку они больше не окружены рутиной тюремной жизни. Очень многие сохраняют распорядок дня, который был заложен в колонии. Также бывшие женщины-заключенные гораздо более склонны к эмоциональным вспышкам и саморазрушительному поведению. Им труднее, чем мужчинам, восстановить свое самоощущение из-за стигматизации в обществе, связанной именно с женским тюремным заключением. Эйфория первых дней быстро проходит, на смену ей часто приходит депрессия.

Именно этого ей самой так не хватало на первых порах — среды: «Где не будут попрекать, оскорблять, унижать, где дадут какую-то временную работу. К примеру, сшить шторы за реальные деньги. Не в смену, когда ты не можешь встать из-за машинки, а так, как работают нормальные люди, — с перерывом. А потом взять эти деньги в руки и пойти себе что-то купить, хоть те же сигареты. Потихонечку, но в поддерживающей среде».

Ольга Ахметова считает, что освободившимся женщинам необходима групповая терапия: «Терапия может обеспечить женщинам безопасное пространство для работы со своими чувствами вины, гнева и горя, связанными с их прошлыми действиями и опытом в тюрьме. Терапии как таковой, разумеется, недостаточно: почти всем нужны антидепрессанты, а кому-то — транквилизаторы. Кроме того, должен вестись учет, бывшие заключенные не должны выходить в мир без минимального психологического сопровождения».

Жажда справедливости

«Иногда заключенным удается самим, без помощи адвоката, добиваться изменения приговора. К таким заключенным потом все обращаются за советом и помощью. Истории победы вдохновляют других заключенных и часто увлекают самого заключенного в мир юриспруденции. Самые упорные и увлеченные после освобождения получают соответствующее образование и становятся правозащитниками», — рассказывает Вера Гончарова.

Ирину и Андрея объединяет их тяга к справедливости, желание и способность бороться за свою свободу. Это рвение заставляло их часами сидеть, погрузившись в материалы своего дела, оно же помогало им терпеливо направлять жалобы в разные инстанции и ждать. Разобравшись в своем деле, Андрей и Ирина начали помогать своим сокамерникам отстаивать права. На свободе они продолжили свое дело: Ирина помогает вести разбирательство Марины Клещевой с бывшим мужем — ветераном СВО (Марина Клещева — актриса «Театр.doc» и Театра на Таганке. Впервые Марина вышла на сцену в колонии, а после 11-летнего заключения продолжила актерскую карьеру на свободе. — Ред.), Андрей отстаивает права бывшего сокамерника.

Оба не представляют, как можно вести официальную адвокатскую практику с тюремным прошлым. Неважно, есть судимость или нет: дорога туда закрыта, считают наши собеседники. Тем не менее они могут содействовать подзащитным в судебных делах без статуса адвоката и работать в правозащитных организациях, с которыми, однако, становится все сложнее. И Ирина, и Андрей отмечают, что за последние 2,5 года правозащитной деятельностью стало заниматься гораздо тяжелее: фонды закрывают, объявляют «иноагентами», тюремная система становится все менее терпима к критике.

Однако это не остановило Андрея в переезде на две тысячи километров в Москву только ради того, чтобы быть ближе к правозащитному сообществу. Сейчас Андрей постоянно помогает центру, который когда-то спасал его своими правовыми брошюрами, — редактирует новые издания фонда. «Пока приходится торговать лампочками», — говорит наш собеседник. Сейчас он работает менеджером по продажам, но уверен, что однажды полностью уйдет в правозащиту.

Анастасия Сенина