Последний год весь мир наблюдал за беспрецедентными событиями в американской истории. Президент США Джозеф Байден много месяцев отбивался от вопросов о своем преклонном возрасте — 20 ноября ему исполнится 82, о возможных проблемах с памятью и притупляющейся остроте ума. Слабеющим голосом президент уверял, что только он способен сокрушить 78-летнего Дональда Трампа на выборах 5 ноября, как раз к своему дню рождения. Он возмущался намеками, что хорошо бы дать дорогу молодым, и давал понять донорам демократов, что, хотя ему и советуют уступить вице-президенту Камале Харрис роль кандидата в президенты, у нее нет ни опыта, ни способности победить. Харрис была расстроена, что босс ее так неуважительно подсиживает, но виду не подавала. Верх брала партийная дисциплина, да и ссориться с Байденом было недальновидно — если он все-таки выйдет из гонки, ей понадобится его поддержка.

Всю весну к выборам шли, как на Голгофу. В победу Байдена, кроме Байдена, не верил никто.

или Борисом Ельциным, в последние годы растягивавшим слова, как в замедленной съемке.

Знакомые с российской историей аналитики изредка отваживались намекнуть Белому дому на нелестность сравнений. Им отвечали: не смейте уравнивать лучшую демократию мира с самой страшной диктатурой. Прямые сравнения неуместны, но вопроса о власти не избежать. Еще и потому, что пресса, игнорируя свою главную обязанность — освещать проблемы и задавать вопросы, — продолжала объяснять феномен Байдена усталостью, болезнью или его обычными ляпами. Он всегда был известен словесными дебрями, неразберихой в именах, несостыковкой в мыслях и малоизвестными провинциальными словечками из прошлого. Еще вице-президентом при Бараке Обаме он взорвал интернет ирландским сленгом malarkey (ерунда, дрянь). И все же после провальных президентских дебатов с Трампом в конце июня и непростительной путаницы Зеленского и Путина во время июньского саммита НАТО по поддержке Украины в Вашингтоне оправдываться становилось все труднее.

За 30 лет наблюдения за американской политикой я никогда не видела, чтобы президенту столь многое сходило с рук. Если иногда «Нью-Йорк Таймс» мягко намекала на возраст, Белый дом воспринимал это как уступки Трампу. Страх перед бывшим республиканским президентом избавлял Байдена от вопросов, которые иначе пресса была бы обязана ему задавать, включая вопросы об Украине, — Байден же обещал, что Владимир Путин быстро опомнится от военного угара после того, как его раздавит западная экономическая и натовская военная мощь, но спустя почти три года воз и ныне там.

Джон Стюарт, известный комедийный актер, который когда-то высмеивал Джорджа Буша — младшего и его войны в Ираке и Афганистане, прошлой зимой вернулся в эфир, озабоченный потворством прессы. После сатирической программы, в которой он подверг критике политику Байдена, бывшие поклонники возмущались: нельзя смеяться над президентом от демократов из-за смертельной угрозы республиканца Трампа.

Стюарт отвечал, что «ветшающий на глазах» Байден не мифологический герой; что он делает угрозу Трампа еще более смертельной. Под давлением критиков комику на время пришлось уйти с экрана.

После неудачных дебатов и неубедительного саммита НАТО пелена, наконец, спала. Уже не только Стюарт волновался, что Байден не выиграет выборы. Сам президент тем не менее продолжал настаивать на превосходстве своего опыта, напоминая о победе над Трампом в 2020 году. Только он сможет отстоять американскую демократию, противопоставляя себя диктаторам и автократам, заявлял он. Политики среднего звена были в растерянности. Демократическая верхушка — Обама, бывший спикер Нэнси Пелоси, представитель демократов в сенате Чак Шумер — старику поддакивает и делает вид, что он способен не только выиграть, но и вести активную кампанию.

Раньше демократы так потеряли Верховный суд. Президент США назначает судей, и от политической идеологии зависит их состав. За последние годы президентам-республиканцам это удавалось чаще, и сейчас в суде большинство консерваторов — шесть против трех демократов, что влияет на его решения. Например, суд недавно постановил, что Трамп, который находится под четырьмя следствиями — за попытку оспорить прошлые выборы и так далее — избавлен от ответственности за свои действия, если они совершены под эгидой президентства. Демократы назвали это преступлением против демократии, опасаясь, что, если Трамп опять проиграет, он организует очередной мятеж, не опасаясь наказания. Но ведь именно их престарелая соратница Рут Бейдер Гинзбург вместо того, чтобы уйти на пенсию во время президентства Обамы в 2010-х годах (уж как только ей ни намекали!), умерла практически в судейском кресле при Трампе в 2020-м. Это позволило ему назначить судью от консерваторов. Все потому, что Гинзбург настаивала, что только она может принимать правильные решения. Вспоминается чеховский Петя Трофимов: «Мы выше любви».

Теперь демократы расплачиваются за свое высокомерие. Напуганные вероятным проигрышем на выборах, спонсоры из Голливуда (Голливуд наше все) — наследница империи Уолта Абигейл Дисней, основатель «Нетфликс» Рид Хейстингс и другие — не стали ждать, когда политики наберутся решимости противостоять Байдену, и решили не позволить президенту испытывать их судьбу. Отказав ему в поддержке деньгами, они, наконец, заставили его отступить в середине июля.

Это оставило демократической партии всего несколько месяцев, чтобы перегруппироваться под руководством нового кандидата, вице-президента Харрис. Раньше она была глубоко непопулярна — чересчур дидактичная, недостаточно харизматичная и с напряженным нервным смехом, который она неубедительно объясняет привычкой смеяться откровенно, — но сейчас воодушевила демократов уже давно невиданной энергией. Ее кампания сразу собрала немало средств и голосов избирателей и даже на несколько процентных пунктов опережает Трампа, 48% против 46% на конец августа. Хотя все вздохнули с облегчением, что удалось избежать конца света, многие все равно раздражены вождистским упрямством президента, из-за которого подготовку к выборам приходится проводить в ускоренном режиме.

По красочному выражению Никиты Хрущева: «Вцепились и держимся [за власть], как вошь за воротник».

Этим заявлением первый секретарь шокировал своих соратников в 1957 году после своего неудавшегося свержения. Победив его инициаторов — «антипартийную группу» Вячеслава Молотова, Георгия Маленкова, Лазаря Кагановича и «примкнувшего к ним [Дмитрия] Шепилова», — он подначивал советских функционеров; готовил их к тому, что власть не вечна, особенно для «стариков», например Климента Ворошилова, тоже заговорщика, который, правда, сразу покаялся и в список бунтовщиков не попал.

Хрущев не преминул попенять ему на управленческое долгожительство. «Клим, тебе сколько лет?» — задиристо вопрошал первый секретарь. «Семьдесят шесть», — ответил обескураженный маршал. «А какой средний возраст выхода на пенсию?» — «Шестьдесят четыре», — кричали из зала. Хрущеву тогда было 63. Тоже почти пора на покой, так как хочется еще чайку попить на пенсии, чтобы из Кремля не сразу в гроб, шутил он. «Управлять, подписывать они [молодое поколение] не хуже нас будут. Если мы сами не поймем, нас поносить будут».

Все веселились: Никита чудит. А он серьезно настаивал на «ротации власти», что в конце концов привело к его окончательному смещению в 1964 году. Ему много что ставили в вину на том пленуме 14 октября — и грубость, и отсутствие коллективизма, и плохое сельское хозяйство, и международные обострения, — но отправили на пенсию потому, что никто в России не хочет добровольно уходить из Кремля.

«Хотел чайку попить, вот и сижу», — жаловался Хрущев. Он собирался на пенсию в 1965 году, но соратники не стали ждать. Они «ушли» его заранее, чтобы не создавать прецедентов — не записывать практику ограничений в Конституцию, как он предлагал. Хотя за пенсионным чайком он сам сомневался, что у него хватило бы мужества отойти в сторону. «Если нет строгих правил, трудно отказаться от власти в одиночку, — объяснял он, — поэтому я хотел заставить нас уходить по закону».

В день октябрьской отставки он каялся, что взял слишком много власти — был одновременно премьером и первым секретарем: «жизнь цепкая, зазнайство порождало». Но потом, оказавшись не у дел, жалел о неосуществленных возможностях, даже цитировал Иосифа Виссарионовича: «Вот умру я, — говорил Сталин, — будете вы как слепые котята». Так и я — после меня все реформы загубят».

Эти реформы он бы и сам загубил. В 1964 году ему исполнилось 70. За десять лет на вершине деспотической системы он безвозвратно забронзовел. Моя тетя Рада Никитична Аджубей рассказывала, как поначалу она «не очень расстраивалась, что отец больше не у дел». Дома давно заметили, как он изменился, как буксует система, как его преобразования себя исчерпали, и думали: сегодня сняли Хрущева, а завтра придут молодые, и демократические процессы двинутся вперед.

Демократическим процессам пришлось ждать еще двадцать лет, до горбачевской перестройки. Впрочем, произошедшие с тех пор изменения отнюдь не гарантировали ротацию. Установление президентских лимитов — сначала в четыре, потом в шесть лет — не изменило формулу власти. И в 2020 году Конституция с легкостью под нее подверсталась, обнулив все предыдущие сроки благодаря референдуму. Да и с ним можно было не заморачиваться. В российских законах формулы демократического правления и так декларируются без всякой гарантии на соблюдение.

Признавать ограничения, прислушиваться к голосу разума или обращать внимание на аргументы несогласных в Кремле почти всегда считается признаком слабости.

И он оставался, с каждым годом укрепляя свою власть.

Сейчас президент настаивает, что только его видение «особой цивилизации» России гарантирует ей светлое будущее (сколько же раз мы это слышали!), хотя, как учит история, тотальный суверенитет — в образовании, экономике и всем другом — без мировых контактов и культурных обменов — это дорога в никуда. Как больше века назад заметил лорд Джон Актон: «Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно».

Но и вглубь веков, и за границу не обязательно путешествовать. Родной Евгений Шварц, писавший сказки о том, как выживать при Сталине, сегодня читается как наш современник и на злобу дня: «Такая уж должность королевская, что характер от нее портится» («Тень», 1940).

У психологии любой власти много общего. Все, находящиеся на вершине, начинают думать, что только им известен единственный путь в рай.

В интервью CBS 11 августа Байден, который по-прежнему считает себя незаменимым, настаивал, что все социологические опросы показывали: гонка шла «ноздря в ноздрю», и он собирался идти до победного конца. «Но ряд моих коллег-демократов в палате представителей и сенате решили, что я могу навредить им на их выборах», — обиженно отмечал он.

И все же не абсолютная власть не развращает абсолютно.

Это главный урок выхода Байдена из предвыборной гонки. Его пример показал, что отказываться от власти, когда вы формально не обязаны это делать, в демократии не менее мучительно, чем в диктатуре. Но демократия выигрывает от консультаций с коллегами — пусть обидных, резких и многодневных — и способности принять правильное решение для благополучия страны. Его уход отражает фундаментальное смирение, которым демократии обладают по своей природе, что обеспечивает их вечное превосходство над диктаторами и деспотией.