«Мы вас похороним»

С высокой трибуны XXI съезда Хрущев не преминул попенять США: что же они не приглашает в гости? Он уже побывал почти во всех странах Европы, ездил в Индию, Индонезию, а с Америкой, с которой разговор о визите зашел еще в 1955 году в Женеве, воз и ныне там. Первый секретарь стремился продвигать образ нового СССР с «человеческим лицом», уверенный, что своими поездками за рубеж он лично знакомит с советским государством миллионы людей. После запуска спутника Советский Союз представал перед миром в облике сверхдержавы. А ее коммунистический босс, хоть и выругаться мог, был готов разговаривать и даже уступать, если нужно. Не зря на XXI съезде он предложил 50-летний пакт о ненападении с США и пригласил американского президента в гости «без условия взаимности».[1]

Мы в ответ «своими визитами докучать не будем», заверил он американцев.

Высокий сухопарый американец быстро понял психологию первого секретаря — тому нужна была аудитория, чтобы кичиться советскими успехами — и с удовольствием сопровождал его в поездках на заводы и в колхозы, и очень гордился тем, что однажды поехал на своей машине через весь СССР в Крым. Когда основали Академгородок в Новосибирске в конце 1950-х, Томпсон ездил туда с Хрущевым, чтобы оценить советские прорывы в науке. Жена посла Джейн вспоминала его слова: «Важно было относиться к открытиям русских с вниманием. Да, у них недостаток чулок, но не недостаток мозгов».

По мнению его многолетнего переводчика Виктора Суходрева, Хрущев «был глубоко убежден в том, что пролетариям всех стран действительно необходимо объединиться. А не объединяются они потому, что этому мешают происки империалистов. До простых людей, до пролетариев, просто не доходит слово правды».[2] А если он им расскажет (через дипломатов или прессу), они начнут объединительную борьбу. Он подолгу и охотно выступал в посольствах и давал интервью журналистам, особенно иностранным, при условии, что его слова будут передаваться полностью.

и сделал много репортажей с Хрущевым.[3] До того как стать журналистом, он служил атташе в американском посольстве и знал Никиту Сергеевича еще со своих дипломатических времен.

Я подружилась с Калбом в Америке, и знаменитую историю о том, как Хрущев «обещал всех похоронить», журналист рассказывал так:

«18 ноября 1956 года я был откомандирован в посольство Польши, на вечер с Хрущевым и лидером польских коммунистов Гомулкой. Отношения только налаживались после событий в Будапеште, и чтобы «осоветить» не всегда полностью коммунистические заявления своего варшавского коллеги, Хрущев произнес одну из самых известных своих фраз: «Мы вас похороним». Первый секретарь говорил о соревновании между двумя системами, перефразировав «Манифест коммунистической партии»: пролетариат будет могильщиком буржуазии. Но западные журналисты этого не знали, они Маркса не читают, и по радио, и в газетах все говорили об угрозе войны, в которой Советский Союз собирается одержать победу.

Конфуз был в переводе — Виктор Суходрев перевел дословно. Но посол Томпсон был молодцом. Приехав в Москву год спустя, он продолжал успокаивать Вашингтон по поводу этих «похорон». Неоднократно объяснял свое перефразирование «Манифеста» и Хрущев. Но в холодной войне пули заменяли слова (обвинения, оскорбления, передергивания), и западные интересы не спешили отказываться от мнения, что только гонка вооружений сможет защитить от «смертельной» советской опасности.

Сталевар в «Колизее» и «кузькина мать» в Сокольниках

Все же отношения с США двигались к разрядке и потеплению. В 1958 году был заключен советско-американский договор о культурном сотрудничестве, и 29 июня 1959 года Флор Козлов, заместитель Хрущева в Совете Министров, открыл в Нью-Йорке экспозицию научно-технических и культурных достижений СССР. В здании выставочного комплекса «Колизей» на площади Колумбус-Серкл рядом с Центральным парком посетителей встречали огромные модели спутников и такого же размера чугунная фигура сурового сталевара. На площади в тысячи квадратных метров разместились прототипы космической ракеты и ледокола «Ленин». Модель самолета Ту- 114, тогда самого большого пассажирского лайнера в мире, показывали в комплекте с его изобретателем Андреем Туполевым. Была представлена и «мягкая сила»: автомобили — ЗИЛы, ЗИСы и «москвичи»; макет хрущевской пятиэтажки с ее «типичной» кухней с подарочным самоваром и электрическим чайником — тогда высшим достижением советского комфорта. Посетители могли полюбоваться на советскую моду — экспонаты и по стилю, и по демонстрации предвосхитили сцену из «Бриллиантовой руки» десять лет спустя. Можно было посмотреть советские фильмы и послушать музыку. Не обошлось и без художественной экспозиции, посвященной Ленину, которого американцы, изучившие историю коммунизма дословно, назвали не Владимиром, а Николаем — по его раннему революционному псевдониму, к тому времени уже забытому в СССР.

По рассказам моих нью-йоркских знакомых, выставка произвела впечатление — это было их первое личное знакомство с СССР. Спутник был главным советским достижением, он и красовался на обложке официального буклета, но открытием было уже то, что советские люди летают в самолетах, одеты в ткани, смотрят фильмы и слушают музыку. Оказалось, что «красные» совсем не автоматические роботы, как их представляла американская пресса или голливудская пропаганда.

Удивление ньюйоркцев не могло сравниться с тем шоком, который испытали москвичи, когда через месяц открылась встречная «Американская национальная выставка» в московском парке Сокольники. Ее представлял вице-президент Ричард Никсон, республиканец, известный своей антипатией к коммунизму. В отличие от Эйзенхауэра он был «ястребом», и у этого тандема отношения в Белом доме не ладились. Военный генерал не особенно уважал своего вице-президента — по профессии адвоката — за бюрократизм и косность взглядов. Когда Никсон стал президентом США в 1969 году, пенсионер Хрущев отреагировал презрительно: «Все-таки выбрали этого мелкого лавочника». Когда-то у семьи Никсона был магазин продуктов в Калифорнии, и будущий президент всю жизнь по этому поводу оправдывался.

Считая ниже своего достоинства выставлять товары США, он не мог отказаться от этого поручения. Считалось, что у него есть «русский опыт» — в 1925 году он недолго жил в СССР с родителями, которые добывали медь и золото на Урале. Вице-президент решил доказать своему боссу, что умеет пропагандировать американский образ жизни не хуже, чем угрожать оружием. Девизом выставки стало выражение «масло сильнее пушек». Хотите догонять и перегонять Америку — мы покажем, как далеко и долго вам придется бежать.

Никсон тогда немного попутешествовал по СССР. Приходилось пускать пыль в глаза, так как честного соревнования насчет уровня жизни не получилось бы. Мама рассказывала, что в города, куда собрался вице-президент, отправляли продукты, на случай если он захочет в магазин зайти. В Ленинграде все прошло хорошо, но со Свердловском (сейчас Екатеринбург) вышла заминка. Туда продукты привезли («Мы его обдурили», — говорил Хрущев), и на рынке американца должно было потрясти «советское изобилие» (на самом деле довольно ограниченный выбор продовольствия по сравнению с США). Потом Никсон неожиданно решил заехать в Дегтярск, на шахту, где недолго жил ребенком (его родители работали там на медном руднике в фирме «Лена Голдфилдс» в 1925 году).

Затем гостя отвезли на рыночек, он выпил сливок и ко всеобщему удовольствию похвалил угощение за свежесть. Но при попытке дать чаевые представитель КГБ, переодетый в случайного прохожего, начал его стыдить за «дачу взятки рабочему классу». «Папа говорил: «Вот как его прижучили!» — рассказывала мама. «А он не проникся к Никсону за связь с шахтами?» — поинтересовалась я. «Не проникся. Вице-президент вел себя снисходительно, а папа к этому очень болезненно относился. Он видел в нем торгаша, а не друга рабочих».

Киев американцу очень понравился, особенно Крещатик. Хрущев выступил гидом, все ему показывал, рассказывал и производил впечатление изо всех сил. Но Никсон не поддался на показуху изобилия, тайком от хозяина ухитрился зайти в «Продукты». Продукты были, но отнюдь не достаток, продемонстрированный на Урале.

Возвращались они в Москву раздельно, на своих государственных самолетах, а когда приземлились, вице-президент пригласил первого секретаря к себе в салон показать, что значит настоящее изобилие. Хрущев подмигнул пилоту Цыбину: пойдем вместе под видом помощника.

Вице-президента в ответ угостили водкой и украинской свиной колбасой. Он ел, хвалил и с подвохом спрашивал, всем ли советским людям такая еда полагается. Хрущев отвечал утвердительно, пока Цыбин все исподтишка осматривал — и оборудование, и подсветку. «Постарайтесь отделать лучше», — сказал ему Хрущев. Лучше не отделали, но салоны советских начальнических самолетов после этого стали более комфортными.

О том визите я знаю очень много. Вскоре после приезда в Принстон в аспирантуру я разговаривала с Никсоном по телефону и была в гостях в его президентской библиотеке в Калифорнии на подробной экспозиции о поездке в Советский Союз. Там мне сказали, что вице-президент спускался в шахту, потому что хотел «впечатлить премьера Хрущева». Тот этого, кажется, не понял или нарочно не оценил. Тогда же я познакомилась со всеми гидами сокольнической выставки, и вот что они о ней рассказали.

В 1959 году эти молодые русскоязычные американцы (многие — дети русских иммигрантов после 1917 года) в первый раз приехали в СССР, а потом каждый год собирались и отмечали тот невероятный прорыв в железном занавесе холодной войны. «Самое больше впечатление на них произвел Никита», — говорили они.

Он говорил свободно и просто, как обычный человек, — как говорится, с манжета, не по бумажке. В Америке таких лидеров называют «мужик, с которым я хотел бы выпить пива». И эти молодые ребята очень хотели этого пива с Никитой Сергеевичем выпить.

24 июля Хрущев и Никсон обходили выставку, а у входа толпились любопытные москвичи. Белый геодезический купол павильона (его сборные секции и конструкции, привезенные из США, невероятно впечатлили любящего инженерию первого секретаря) будто бы парил над Сокольниками. Тысячи людей ежедневно часами стояли в очереди, чтобы полюбоваться на «американский образ жизни»: моду, музыку, технику.

Архитектор Джек Месси, отвечающий в Госдепе за американскую пропаганду, конструировал такие выставки и в Афганистане, и в Африке, а теперь настала очередь потрясти Советский Союз. У входа на экране перед посетителями сменялись друг за другом документальные кадры и пейзажи сытого заокеанского благополучия, казавшегося потребительским раем для бедных русских. А искусственно распыленный аромат выпечки фирмы «Бетти Крокер» приятно витал над павильонами, заставляя гостей еще больше завидовать благосостоянию Нового Света.

Тогда Хрущев в первый раз отведал пепси-колы. Сладкая коричневая жидкость из бутылки его не впечатлила, но когда сироп развели в московской воде, этот бывший пропагандист сразу воскликнул: «На советской воде — вот это напиток!» Дональд Кендалл, представитель компании, по республиканским каналам был знаком с Никсоном, который и организовал дегустацию газировки. Ее начали производить в Советском Союзе, а Кендалл благодаря Хрущеву сделал большую карьеру, став президентом всей «Пепси». Со свойственной американцам уверенностью в своей особой роли в жизни других людей и стран он говорил мне: «Я научил коммунистов пить напиток демократии».

Переходя из павильона в павильон, вице-президент и премьер неутомимо спорили о достоинствах своих социальных систем. Самый известный разговор начался в студии РСиА, тогда одной из главных радиотелевизионных компаний США. Джон Малко, переводчик этого павильона, поняв, что происходит что-то историческое, включил запись их разговора. Благодаря ему мы можем судить о том, что там произошло, а не просто следовать американскому нарративу о превосходстве Никсона.

Напор премьера обескуражил вице-президента, который по своему складу публичным политиком не был.

Как вспоминала другая гид этой выставки Хелен Атлас, «Никита замел нашего под ковер. Было стыдно». Выходцы из Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона, эти молодые люди в основном были демократами и получали удовольствие от унижения нелюбимой ими партии: «Никсон говорил как спутанный, терялся и потел. Тоже мне адвокат».

Хрущев громко, на камеру, выражал сожаление, что желание СССР развивать торговлю без дискриминации, на основе взаимной выгоды, «не встречает должного понимания со стороны определенных кругов США».[4] А Никсон пытался перевести разговор в другую плоскость. «У вас лучше ракеты, у нас — цветные телевизоры», — парировал он. Первый секретарь засмеялся, но компромисса не принял. «У нас и телевидение лучше!» — сказал Хрущев, имея в виду не сами ящики, а интеллектуальный уровень советских программ. Он не врал — вплоть до развала СССР уровень действительно был выше.

Выход для растерянного вице-президента нашел другой его республиканский однопартиец, Вильям Сафер, тогда пиарщик павильона «типичного американского» дома. Сафер подтолкнул компанию к своему павильону, избавив Никсона от любопытной толпы. В кухне телевизионных мониторов не было. Там Хрущев опять набросился на американские потребительские уловки и внешнюю политику США. Американец отбивался, указывая то на стиральную, то на посудомоечную машину: «Эти приспособления облегчают жизнь домохозяйки».

Хрущев отвечал: «И у нас такое есть». Такого не было — был только электрический чайник. Поездка по Советам и советская выставка в Нью-Йорке, которую Никсон посетил перед отъездом, это наглядно показали. Но премьер не отступал: советские женщины не домохозяйки, им это не надо, они работают наравне с мужчинами. В СССР 80% женщин работали, хотя карьеру имели редко (Екатерина Фурцева, прошедшая большой путь от начальника Москвы до министра культуры, Секретаря ЦК и члена Политбюро, была исключением). Но в США в то время цифра работающих была в три раза меньше, и карьер тоже было немного.[5] Тогда-то и прозвучала знаменитая «кузькина мать» — что Советский Союз ее Америке покажет. Американский переводчик Никсона Александр Акаловский этого выражения не знал, переведя его как «мать Кузьмы». Эта «мать» вместе с «мы вас похороним» остались в анналах истории свидетельствами агрессии Хрущева, хотя он только хотел «догнать и перегнать».

Когда Никсон показывал ему кухонный комфорт, Хрущев, конечно, завидовал — его «хрущевки» не могли и мечтать о таких удобствах. Но вице-президенту он ответил, что советские люди сами решат, что им в квартирах нужно, и вообще мы строим на века, а американские домики разваливаются через несколько лет. И при баснословных ценах у американцев остается только «свобода ночевать под мостом». Внуки Никсона это сами поймут, когда будут жить при коммунизме. Тот не нашелся и сказал примирительно: «Давайте согласимся, что наши внуки будут свободными».

Сафер описал этот разговор, получивший название «кухонных дебатов», как победу капитализма, и так сделал себе карьеру: он потом много лет писал консервативную колонку для главной газеты США — либеральной «Нью-Йорк таймс». Но сам вице-президент не был уверен в своем превосходстве.

Когда я приехала в аспирантуру в 1991 году, каждый встречный радостно сообщал мне, что Никсон не ошибся, и внуки Хрущева, то есть я, теперь живут при капитализме и на свободе. Си-эн-эн даже организовала нам разговор по телефону. Я взяла трубку, и на мое робкое «хелло» бывший хозяин Белого дома воскликнул «я был прав, я был прав», после чего сразу последовали гудки. Три десятилетия разговор с Хрущевым в Сокольниках не давал ему покоя. Он не был спонтанным оратором, обычно часами тренировался, чтобы его речи звучали убедительно. А тут какой-то «толстый русский», как описал Сафер первого секретаря, своими передергиваниями загнал его в угол. На растерянный рассказ вице-президента о том, как он помогал отцу в лавке, а значит, тоже из народа, Хрущев безапелляционно заявил: «Торговцы вообще воры!»

Несмотря на хрущевский напор, в СССР в скорую победу коммунизма тоже не слишком верили. В 1959-м по Москве ходил анекдот: Хрущев и Эйзенхауэр едут в машине, а за ними гонятся бандиты. Хрущев написал записку и выбросил ее из окна. Прочитав, бандиты отстали. «Что вы написали?» — с облегчением спросил американский президент. «Я написал, что эта дорога ведет к коммунизму», — ответил Никита Сергеевич.

Америка, Америка и после США

Тогда же, в июле, Хрущев получил долгожданное приглашение от Белого дома. Никита Сергеевич был ошеломлен: «Наши отношения были крайне натянутыми. И вот вдруг это приглашение. Что бы это значило?».[6] Эйзенхауэр, оказалось, был удивлен не меньше.

Представитель Госдепартамента Роберт Мерфи должен был передать приглашение Козлову, но только в случае успешных переговоров по Берлину между министрами иностранных дел в Женеве. Мерфи этих нюансов не понял, а упрямый Козлов (Микоян описывал его как «неумного человека <…>, реакционера, карьериста») настаивал, что повезет бумагу лично без консультаций с дипломатами.[7]

Сам Дуайт Эйзенхауэр узнал о приезде советского премьера, когда 3 августа тот официально принял приглашение.[8] Политически это могло стать катастрофой — принимать коммуниста без каких-либо уступок по Берлину с его стороны. Уильям Бакли, известный консервативный писатель и основатель журнала «Нэшинал ревью», пошел в атаку не только в своем журнале, называя Эйзенхауэра «Красным Айком», но и выпустив тысячи наклеек на бампер и купив целые страницы рекламы в «Нью-Йорк таймс» — «Хрущева здесь не приветствуют». В середине 1990-х, как раз к столетию Хрущева, я купила в нью-йоркском антикварном магазине такую наклейку.

Хорошо знакомый с иностранными нравами, Микоян посоветовал улучшить образ СССР, взяв в Америку не только жену, но и семью. Советская делегация оказалась внушительной: все трое детей Нины Петровны и еще Юлия Никитична — Юля-большая, со своими мужьями поехали Лидия, жена нового министра иностранных дел Андрея Громыко, и жена писателя Шолохова Мария Громославская. Сам инженер советских душ в основном праздновал свои литературные заслуги под бурбон и скотч с поклонниками и коллегами — Вильям Фолкнер был одним из них — и в официальных мероприятиях почти не участвовал, так что Мария была полностью на попечении женщин-Хрущевых. Анастас Иванович знал, что советовал: показывать коммунизм с человеческим лицом надо через людей — домашнюю Нину Петровну, ракетчика Сергея, журналистку Раду.

Не обошлось и без казусов.

Приземлившись в Вашингтоне 15 сентября, он решил сразу перехватить инициативу и похвастаться последними советскими успехами в космосе. На встрече в Белом доме американскому президенту подарили такие же вымпелы, которые только что оставила на Луне впервые долетевшая туда ракета — ракета СССР.

Американцы сочли такие подарки бестактными — невежливо гостю показывать свое превосходство.[9] За несколько месяцев до этого Никсон с помощью пропагандисткой конструкции Месси и запаха булочек делал то же самое с «американским образом жизни», но как мне однажды сказал Дик Чейни, вице президент в администрации Джорджа Буша младшего, начавшей войну в Афганистане и Ираке в начале 2000-х: «У всех других — оружие массового уничтожения, у Америки — всегда оружие массовой любви».

Сам же Хрущев, вспоминая о приеме, «был ужасно впечатлен <…> У нас такого не было; мы всегда делали что-то по-пролетарски, что иногда означало, что это делалось немного небрежно. Эти американцы действительно умеют устраивать приемы».[10]

Люсита, жена американского коммуниста Риса Вильямса (Вильямс был свидетелем революции 1917 года и писал о большевиках и Советах), тогда собрала множество газет с репортажами о почти двухнедельной поездке. Подружившись с мамой в 1970-е годы, она прислала ей огромную пачку этих вырезок: «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Бостон глоуб» и так далее. По ним видно, что «коммуниста номер один» ждали с «любопытством и надеждой».[11]

Двести тысяч человек пришли на него посмотреть. Оказалось, что у коммунизма и правда было человеческое лицо: грубоватое, вспыльчивое, но шутливое и понятное. По рассказам советской прессы выходило, что многочисленные толпы не могли сдержать восторг при виде делегации СССР, но ежедневные репортажам в американских газетах рисуют другую картину: криков приветствия поначалу было немного. Аплодисменты раздались в первый раз у мемориала Абрахаму Линкольну на Национальном променаде: «первый коммунист» — мистер К, как они его называли — снял шляпу и уважительно поклонился сидящей в огромном кресле каменной статуе 16-го президента США.

Рассказывая мне об этом событии, прабабушка едко заметила: «Мы это сделали из вежливости; ни один американец памятнику Ленину кланяться бы не стал». «У меня там брали интервью, спросили, почему у премьера СССР пластиковые запонки. Что я могла сказать?» — вспоминала Нина Петровна. «Вы хотите, чтобы были из золота? Пластиковые запонки вы заметили, а эпохальное строительство на Крещатике или в Москве не видите в упор!» — съязвила она.

Хрущев еще «потрепал нервы хозяевам», когда категорически отказался выступать в Национальном клубе прессы (туда тогда журналисток не принимали), пока женщинам-репортерам не разрешат присутствовать на встрече и на обеде с ним. До этого в виде исключения по профессиональной необходимости некоторые могли сидеть на балконе во время презентаций важных гостей, но на обеды женщин не звали. А тут Хрущев их не только в зал с балкона спустил, но еще и за обеденный стол пригласил. Молодая Хелен Томас, корреспондент «Юнайтед Пресс Интернэшнл», ставшая впоследствии легендой американской журналистики, рассказывала, как впервые участвовала в таком мероприятии и навсегда полюбила «народного советского премьера, а мне было с чем сравнивать, я была в пуле Белого дома при десяти президентах, от Кеннеди до Обамы. Твой прадедушка поставил наших пафосных мужчин на место». С Хелен я познакомилась на книжной ярмарке в Вашингтоне в 2010-м: она представляла свою последнюю книгу, «Послушайте, господин президент», а я — свою первую, «Придумывая Владимира Набокова».

Но советский гость сделал неожиданные выводы: «У нас не будет автомобилей, которые забивают дороги. Совершенно нерентабельно, и воздух загрязняет».[12] Тогда же он решил, что СССР не станет заниматься массовым производством легковых машин, что будущее за общественным транспортом. С точки зрения сегодняшнего дня он был вполне прав.

На государственный обед в Белом доме Хрущев, как обычно, пришел в темном костюме, а не в «пингвинском, буржуазном» фраке с бабочкой, чем вызвал осуждение многих гостей — ох уж эти неотесанные русские. Но первый секретарь не конфузился. Он выучил слова «мой друг» по-английски — май френд — и осыпал присутствующих этим титулом. Не все «френды» были дружественны; ему опять припомнили «похороны» капитализма, и он, пока еще шутливо, снова призвал в помощь Маркса.

Жена посла Томпсона Джейн потом говорила мне, что ее муж жалел, что ни разу прямо не объяснил Хрущеву, почему его долго не простят в Америке за «мы вас похороним»: «у нас Маркс и его «Манифест» — анафема наравне с коммунизмом».

Следующей остановкой посланцев Кремля был Нью-Йорк, который Никите Сергеевичу страшно не понравился. «Если вы видели один небоскреб, вы видели их все», — вспоминал он.[13] Вернувшись из Америки, он сразу поехал на стадион в Лужниках рассказать москвичам о поездке. Долго хвалил «рабочий народ этой страны», который однажды станет «могильщиком их буржуазии», а потом, окончательно оторвавшись от бумажки, оглядел аудиторию и сокрушенно произнес: «Должен вам сказать, товарищи, что Нью-Йорк — это ужасный город. Дышать там совершенно нечем».

В «Большом яблоке» его принимали мэр Роберт Вагнер и губернатор Нельсон Рокфеллер. С Рокфеллером он опять спорил о преимуществах коммунизма, и, как Никсону, тому тоже не хватило аргументов. Узнав, что Хрущев до революции собирался в Америку, губернатор воскликнул с сожалением:

Не все встречи заканчивались шутками. Выступая в гостинице «Вальдорф-Астория» перед нью-йоркском экономическом клубом, на жесткие вопросы присутствующих бизнесменов — и про Сталина, и про Пастернака, и про права человека — Хрущев отвечал раздраженно. Недавний губернатор Нью-Йорка железнодорожный магнат Аверелл Гарриман, с которым они встречались в Москве, организовал встречу в интересах американо-советской торговли. Но воспитанный Сталиным в ненависти ко всему чуждому пролетарской идеологии, Хрущев, выступая перед этими «акулами империализма», больше оперировал лозунгами, чем аргументами. Несмотря на желание торговать (для этого и была организована встреча), он заявил: «СССР не колония. Если вам нужен рынок сбыта для ваших сосисок и ботинок, в Советском Союзе вы его не найдете».[14] Аудитория платила ему такой же неприязнью.

Как рассказывала прабабушка, после он все же шутил: «Если бы Шверник, начальник партийного контроля, увидел этих капиталистов, он бы меня сразу из партии выгнал». (Интересно, что он видел себя начальником, но считал себя рядовым членом партии.) Она говорила, что, вернувшись в номер (они жили в пентхаусе в той же роскошной гостинице на Парк-авеню), он возмущался: «Они недовольны, что я им напомнил про наше преимущество в космосе. Считали, что это невежливо. А когда они ко мне пристают с этим «похороним», которое я сто раз объяснил, это вежливо?»

Выступление Хрущева на сессии Генеральной Ассамблеи ООН было менее противоречивым. Это была первая поездка руководителя СССР на такой форум (Сталин за границу без особой надобности не выезжал), и первый секретарь привез с собой грандиозную программу «всеобщего и полного разоружения». Высказанные на XXI съезде, теперь эти призывы были рассчитаны на международную аудиторию.

За четыре года Кремль предлагал уничтожить все виды вооружений (и ядерное оружие, и ракеты), распустить все вооруженные силы, упразднить военные министерства и оставить лишь небольшие милицейские контингенты, отвечающие за безопасность граждан. То есть каждое государство при коммунизме будет защищено народными силами, как Хрущев и планировал. Тогда это казалось утопией, но сегодня в Америке после многочисленных случаев гибели граждан — особенно этнических меньшинств — от рук брутальных полицейских только и разговоров именно о таком устройстве.

Зал заседаний почти в две тысячи мест был набит битком, журналисты и дипломаты пришли поглазеть на колоритного советского премьера. И он не разочаровал, хотя его грандиозные тезисы о всеобщем мире тогда казались невыполнимыми.

Из Нью-Йорка делегация отправилась в Лос-Анджелес.

Прабабушка вспоминала, что неожиданным шоком были не никогда не меняющиеся летние сезоны западного побережья, а то, что их встречал русский. Сопровождающий чиновник оказался сыном фабриканта из Ростова-на-Дону. Нина Петровна сказала тогда прадедушке: «А чего удивляться? И ты бы мог принимать теперь советского руководителя, если бы уехал в Америку».

Еще Лос-Анджелес удивил их модой. В теплом сентябре люди ходили в ярких шортах, и пуританский Никита Сергеевич дивился этим нравам.

Конечно, не разрешил бы он сам, но, по его мнению, он выражал волю общенародного государства.

Во время поездки в Голливуд по приглашению студии «Двадцатый век Фокс» Хрущева немало потрясли декадентские нравы «фабрики грез». На прием пришли сотни звезд американского экрана — все хотели увидеть этого «коммуниста с человеческим лицом». Генри Фонда, Гарри Купер, Элизабет Тейлор, Мэрилин Монро и многие другие чувствовали себя героями пропагандистских фильмов предыдущего десятилетия: «Я вышла замуж за коммуниста», «Я был коммунистом для ФБР», «Железный занавес». Республиканец, грозный антисоветчик и будущий президент Рональд Рейган, который играл в похожих картинах, громко бойкотировал эту встречу.

Тогда студия снимала картину «Канкан», и высоких гостей посадили смотреть песни и танцы из фильма. По советским меркам танцы были пошлыми и фривольными: задирание юбок и потрясывание пятой точкой. Нина Петровна была смущена больше Никиты Сергеевича, хотя дети — Сергей, Рада, Аджубей и даже Юля-большая — веселились вовсю. Хрущев сначала решил, что у буржуазии так принято, и сам потанцевал немного с молодой Шерли Маклейн, которая с сильным акцентом, запинаясь, прочитала по-русски приветственные слова. Но

Один голливудский знакомый актер, Мартин Шин, мне потом сказал, что всех актрис, «особенно Мэрилин», просили одеться пофривольнее, чтобы очаровать «русских грубых мужчин», но Хрущев к прекрасной Монро отнесся вполне по-отечески и не пытался ее соблазнить, чем поверг в удивление руководство и саму звезду.

Тогда же он узнал, что их не пустят в Диснейленд, так как охрана не сможет обеспечить безопасность «красного премьера», а совсем закрыть парк для посетителей нельзя — это не Москва, где все перекрывают, если едет начальник. Любопытный Хрущев хотел посмотреть на это американское чудо развлечения, заодно и с людьми пообщаться. Но его всюду возили под охраной — как он считал, чтобы специально ограничить его возможности нести кремлевское слово «братскому народу Америки». «Что у вас там, холера вдруг обнаружилась?» — возмущался он.

Когда на обеде в его честь мэр Лос-Анджелеса республиканец Норрис Поулсон, который, как и Билл Бакли, считал приезд коммунистов оскорбительным для цитадели капитализма, начал свою приветственную речь с осуждения политики СССР, Хрущев окончательно разозлился. На заявление Поулсона, что «господин Хрущев нас не похоронит, потому что мы будем бороться до конца», первый секретарь потом целый час отчитывал мэра. «В СССР, — заводился он, — политики читают газеты, и если бы Поулсон их читал, он бы знал, что речь идет не о похоронах, а о соревновании двух систем — социализм придет на смену капитализму с той же неотвратимостью, как последний пришел на смену феодализму».[15] Зал аплодировал, республиканец выглядел глупо, и воодушевленный поддержкой аудитории Хрущев пригрозил прервать свой визит и вернуться в Москву, если Америка не хочет его принимать: «Мы прилетели сюда на своем самолете за 13 часов, а обратно долетим часов за десять». Бывший там сын конструктора Андрея Туполева сразу подтвердил, что, конечно, долетим.

И визит в либеральный Сан-Франциско прошел уже совсем по-другому. Во время поездки по этому холмистому и белому, как кружево, городу представителям делегации на тротуарах встречались люди с плакатами против «мясника Венгрии», но в основном народ был дружелюбен. Хрущев выходил из машины поговорить с обычными гражданами, обнимал детей и вообще вел себя как рядовой политик в США, что не могло не импонировать нецеремонным американцам.

Правда, со здешними профсоюзами, Американской федерацией труда, он не поладил. Во время официальной встречи они критиковали его за несоблюдение прав человека. Он же считал, что они — начальники — предают интересы трудового народа. «Вы даже ваших женщин здесь заставляете делать такое на потеху», — вспомнил он недавнюю демонстрацию канкана и, повернувшись к залу спиной, поднял полы пиджака и повилял своей внушительной пятой точкой. Зато утром, на прогулке в бухте Сан-Франциско, где он совсем неформально встретился в порту с рабочими «товарищами» и их прогрессивным руководителем Гарри Бриджесом, царили мир, дружба и взаимопонимание. Кто-то подарил ему кепку, а он взамен вручил ему шляпу; кому-то отдал часы. Газеты потом накидывались на беднягу Бриджеса за то, что тот «как попугай повторяет «мирный» план К».[16]

И она усиливала этот образ, охотно показывая фотографии своих внуков и расспрашивая собеседников об их семьях и о достопримечательностях их городов, которые она перед посещением США изучала в деталях.

Профессиональный пропагандист Нина Кухарчук хорошо знала, как играть роль «матушки коммунизма». Ее «простой» образ очаровывал еще и потому, что был искренним. Именно она была тем «человеческим лицом» и главным козырем СССР: у всех есть матери и бабушки, и, познакомившись с ней, каждому хотелось иметь именно такую. Даже те, кто не благоволил к задиристому Никите Сергеевичу, просто не могли не любить его жену. Полюбили они и Раду; из всего семейного антуража Хрущева по-английски тогда говорили только она и Нина Петровна.

По дороге обратно в Вашингтон советские гости останавливались в разных городах, три из которых следует отметить особо. В калифорнийском Сан-Хозе они посетили фирму «Ай-би-эм», потрясшую первого секретаря не только машинами вычислительной техники (эти ранние компьютеры по-английски и по-русски высвечивали «Добро пожаловать, господин Хрущев» и «Мы тоже хотим мира»), но и кафетерием самообслуживания. Все уже разложенное по тарелкам нужно было только поставить на поднос, и Хрущев выбрал суп, жареную картошку и чай со льдом. «На квас похож», — заметил Никита Сергеевич. В белой кепке, подаренной рабочими в Сан-Франциско, с которой он теперь практически не расставался, Хрущев обедал вместе с 200 сотрудниками фирмы. Все это импонировало его рационализаторскому духу, и такие столовые, потом распространившиеся в СССР, пришли к нам именно оттуда.

Больше всего первый секретарь, конечно, мечтал попасть в город Де-Мойн, штат Айова, к своему знакомому фермеру Росуэллу Гарсту. Гарст впервые побывал в СССР в 1955 году на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в составе делегации фермеров из своего штата и вскоре лично познакомился с Хрущевым. Тот был под большим впечатлением от его успехов в выращивании кукурузы и теперь мог все увидеть воочию. Рано утром, не дождавшись сопровождающих, они поехали на ферму, и даже много лет спустя, уже на пенсии Хрущев рассказывал гостям: «Я ходил и восхищался, как у Гарста все: трубы, вода, полив, кукуруза. И самое главное, какая она была огромная!» Он старался рационализировать свой участок в Петрово-Дальнем, чтобы было «как у Гарста».

Этот визит еще больше убедил первого секретаря в своей правоте по поводу «кукурузы — царицы полей»: «У нас на Украине кукурузу сеют, не сортируя. А что посеешь, то и пожнешь. <…> Я поставил в правительстве вопрос о покупке американских заводов. Мы обсудили дело, подобрали людей и послали в США ознакомиться с их системой. Потом купили несколько заводов и разместили их в тех районах, где больше всего выращиваем кукурузы: на Украине и Северном Кавказе, на Ставрополье и Краснодарщине. Потом решили купить какое-то количество семенного материала, чтобы попробовать на нашей почве лучшие американские сорта силосного назначения».[17]

Правда, есть версия, что кукурузная кампания в СССР провалилась из-за Гарста.[18] Удавался урожай на южных Украине, Северном Кавказе и в Молдавии, а в других районах нужны были холодостойкие семена, которых у Советов не было. Решили закупить некапризный американский «Купер Суперкросс», выпускаемый агрофирмой «Пионер Хай-Брэд Корн», менеджером которой являлся именно Гарст. Сначала все шло хорошо, но к 1964 году больше половины посевов начало гибнуть. Оказалось, что эта культура некапризна только на теплой широте Айовы и тех же Украины и Северного Кавказа, а в холоде гибнет через несколько лет. Знал ли об этом «френд» Хрущева из Де-Mойна?

Понравился Хрущеву и Питтсбург, где ему церемонно вручили ключ от города. Именно на пенсильванские шахты и сталелитейные заводы Хрущев когда-то собирался иммигрировать, и, осматривая один из них, он не мог наговориться с рабочими об их жизни. Обменивая американские зажигалки на советские часы, он приглашал рабочих в СССР и уверял, что там к ним «будут относиться с пролетарским уважением».

Добравшись до Вашингтона, 25 сентября он вместе с Эйзенхауэром удалился в Кэмп-Дэвид. Как все русские, готовые дружить взахлеб, Хрущев ожидал от хозяина каких-то драматических прорывов в отношениях. Их не последовало, Эйзенхауэр все время подчеркивал невозможность договоренностей по Берлину без Франции и Англии. Впрочем, договориться им все же удалось: и о саммите четырех держав, и о визите Эйзенхауэра в СССР 10–19 июня 1960 года, перед президентскими выборами.

Советский премьер завершил свою поездку часовым телевизионным интервью. Помнящие этот визит не раз говорили мне, что стань Хрущев кандидатом в президенты на предстоящих выборах, у него были бы все шансы попасть в Белый дом. Никита Сергеевич действительно сумел изменить восприятие американцами Советского Союза, показав им, что «русский медведь» больше человек, чем страшилище.

К концу его визита 28 сентября журнал «Тайм» в четвертый раз поместил его портрет на обложку — до этого советский лидер выбирался человеком года в 1957-м и 1958-м. Сам же Хрущев, по возвращении выступая в Лужниках, превозносил «государственную мудрость» президента США, несмотря на господство там враждебного СССР «монополистического капитала».[19] Мнение, что американцы откажутся от давления или выражения своего превосходства, было сверхнаивным, но полная оптимизма советская пресса праздновала эту поездку, обещая советским людям скорый конец холодной войны.

В 1960 году Аджубей и другие издали брызжущий пропагандой 700-страничный отчет о путешествии Хрущева «Лицом к лицу с Америкой», а в кинотеатре «Художественный» на Арбате долго крутили документальный фильм «Хрущев в Америке». И все же тот международный прорыв шел дальше советских лозунгов. Либерально настроенные иностранцы старшего поколения (японцы, французы) не раз говорили мне, что «Лицом к лицу», переведенный на многие языки, стал для них гидом по США. Они хотели посмотреть на страну его глазами. Тогда стремление к разрядке в мире было невероятно сильно, и энергичный Хрущев стал считаться ее гарантом.