«Уважаемые пассажиры, объявлена ракетная опасность. Просим вас спуститься в подземные переходы или зайти в вагоны. Сохраняйте спокойствие и не допускайте паники», — первые слова, услышанные на перроне в Курске. Истошно завывает сирена. Но взрывов нет, и люди спокойно идут в сторону здания вокзала. Под сирену они неспешно разъезжаются по городу.

6 августа ВСУ начали наступление на Курскую область, сломив сопротивление пограничников и заняв часть Кореневского и Суджанского районов. По данным Forbes, украинская армия располагает на российской территории более чем 10 тысячами бойцов, и, как сообщает Минобороны РФ, стягивает дополнительные силы из Сумской области.

Курск — сосед Белгорода, который с декабря прошлого года обстреливают почти ежедневно. Но куда более спокойный, ведь его отделяют от Украины 153 километра, тогда как Белгород — всего 40. Благодаря этому долгое время куряне жили безмятежно, не замечая развернувшихся боевых действий. И даже теперь, когда бои пришли в их регион, будто пытаются сохранять прежнюю жизнь.

Но беда уже разлилась в воздухе, взрывы уже звучат на окраинах города, и осколки ракет разрушают дома. Беду слышно в сиренах, она выстроилась на улицах очередями беженцев. И наиболее отчаянные уже едут по заминированным полям и простреливаемым дорогам — эвакуировать тех, кто остался на неподконтрольных территориях.

Эта история:

• о том, как люди нехотя привыкают к обстрелам;
• о беженцах, уходящих с неподконтрольных территорий полями и реками, и о тех, кто помогает им бежать;
• о том, что происходит в городах и селах, занятых украинской армией;
• о срочниках, которых пытаются вытащить родные;
• а еще — о том, как трагедия стала поводом для пиар-акций.

Глава I. Возле взрыва

Запах гари накрывает всю Союзную улицу. Возле дома 12 поднимаются столбы дыма. Полицейские перекрывают дорогу.

Две минуты до этого выла сирена, слышались гулкие выходы снарядов противовоздушной обороны. А затем на дом упали осколки ракеты. Несколько квартир в трех подъездах охвачено огнем. Ни в одной больше нет окон. Во дворе горят машины, пламя поглотило их полностью. Людей эвакуируют: 15 раненых, двое — в тяжелом состоянии.

Мы стоим у соседнего дома, тоже пострадавшего, за сигнальной ленточкой, охраняемой полицейскими. Никто не спит, да и как…

— Это большая ракета была, серьезная. — Женщина в бежевой куртке выносит из своей квартиры на пятом этаже осколок размером с две больших человеческих ладони. Рассказывает, что он пробил балкон, пролетел всю комнату и врезался в стену. — Знаете, мы ведь не привыкли здесь, что нужно прятаться. Обычно, когда сирена воет ночью, все спать продолжают. Но сейчас я услышала: взрывы сначала были где-то вдалеке, а потом все ближе и ближе к нам…

Поборов сон, Елена решила спрятаться в туалете. Может быть, это ее и спасло.

Жильцы кучкуются у подъезда. Говорят наперебой, перечисляют разрушения и пытаются поддержать друг друга.

— Балкона нет, — всплескивает рукой заведенный мужчина в оранжевой футболке. — Как его теперь восстанавливать?

— Ну, компенсации, наверное, платить будут.

— Знаю я те компенсации. Из Коренева людям по 10 тысяч выдают — что на них купишь?

Все с пониманием кивают.

— Вчера постоянно эта ракетная опасность работала. Вот целый день. Позавчера тоже. И эта мелодия [сирена] — ты ее уже воспринимаешь по привычке: «заколебали». И сидишь, думаешь: то ли бежать тебе, то ли мимо летит. Но теперь-то, конечно, понятно — однозначно бежать.

Часть жильцов уже после обстрела спустилась в подвал. Люди сидят на бетонных выступах, на захваченных с собой табуретах. Тусклый свет, запах сырости, но здесь лучше, чем наверху, потому что здесь безопасно. В одном из закутков расстелен матрас, на нем спят женщина с ребенком.

— Я не понимаю, почему у нас не устанавливают укрытия. В Белгороде через каждые 100 метров бетонные будки, где можно спрятаться, — говорит сидящий в подвале мужчина лет шестидесяти. — А мы чем хуже? Почему нам говорят, что это дорого?

Он не преувеличивает. В июне нынешнего года врио зампреда правительства Курской области Михаил Горбунов так и объяснял отсутствие укрытий: «Это очень дорогое удовольствие, этот объект прилично стоит». А еще он говорил, что при ракетной опасности транспорт должен останавливаться, а люди — выходить из него. Куряне, кажется, такой заботы не поняли.

— Теперь у нас действительно встают автобусы, и мы все должны их покинуть. Итог: звучит сирена, укрытий нет, стоит автобус и куча людей возле него. Это очень удобная цель, вам не кажется? — спрашивает тучная женщина в черной футболке.

От дома 12 отъезжают скорые. Его жильцов эвакуируют за город. Пожарные заканчивают тушить догорающие автомобили.

На рассвете проглядывает страшная картина: десятки темных окон с осколками в проемах, колышущиеся ветром порванные шторы, обгоревший фасад, обуглившиеся балконы, остовы пепельно-серых машин. Электронные часы в квартире на третьем этаже показывают 5:13, а механический голос в ближайшем магазине бесконечно повторяет: «Внимание, пожарная тревога, всем срочно покинуть помещение».

Глава II. «Почему это допустили?»

В 8 утра на улице Белинского, что в центре города, выстраивается длинная очередь — человек 150. Со временем она лишь разрастается и к 10 часам становится в два раза больше. Люди, от пожилых до мам с младенцами, ждут возможности подойти к воротам небольшого красного здания, на фасаде которого написано: «Домик добрых дел». У самих ворот очередь превращается в толпу.

— Никто нас централизованно не вывозил. Били по городу с двух часов ночи. Сильно били, не как обычно: рвалось постоянно. Мы сидели с мужем и дочками в погребе и тряслись, — рассказывает суджанка Нина Владимировна. — Только в 7 утра стало тихо. Сомнений у нас не было: не собирали вещи — просто схватили документы, сели в машину — и на Курск. В Судже уже были разрушены дома и дороги. Люди уезжали массово. А мама наша ехать не захотела: думала, что «побахают» и все. Никто в то утро еще не понимал, что происходит. А теперь мы дозвониться до мамы не можем, связи нет.

В Курске семью Нины приютили знакомые: поселили в пустующую квартиру с недоделанным ремонтом. Бессрочно и бесплатно. Таких историй здесь много: знакомые и незнакомые люди откликаются на беду. Зовут и в другие регионы: в Москву, Воронеж, Нижний Новгород — без денег, только живите. Но есть и обратные примеры: цены на аренду жилья в самом Курске с появлением беженцев выросли в два раза. Те квартиры, которые сдавали за 20 тысяч рублей, теперь предлагают за 45.

— Батюшка наш, отец Евгений, ездил в Суджу, чтобы вывезти людей. Говорит, что элеватор горел, железнодорожная станция горела. Сильно Суджа наша побита. Но там еще остаются люди. Даже с детьми остаются, — продолжает Нина.

Александр — строитель на Курской АЭС, контроль над которой многие считают главной целью украинской армии. Он с семьей уезжал из Суджи, тоже не собравшись.

— Центр города был разбит. Маслозавод разбит. В районе второй школы были большие разрушения: видно, что снаряды падали на дома. Но я скажу, что мы с 2014 года уже морально готовились — понимали, что у нас будет ***. Кто-то квартиры в Курске покупал: хоть маленькие, но чтобы было куда приехать. Мне Росатом предоставил служебное жилье. Поэтому рванули многие. В моем доме три подъезда, и всего три человека решили не выезжать: считай, каждому по подъезду осталось.

Не все, кто пытался эвакуироваться, преодолели дорогу. Уже в первый день по СМИ разошлись сообщения о гибели 28-летней Нины Кузнецовой, которая находилась на втором месяце беременности и машина которой была расстреляна. От атаки дронов погибли водитель и фельдшер скорой помощи — Александр Никитичев и Александр Чекалин.

— Работник дома престарелых, Юрий его звали, погиб. Тоже от дрона, — говорит Александр. — Они эвакуацию провели, пациентов вывезли, и он одним из последних выезжал — на собственной машине. И мы еще не знаем, сколько наших не добралось.

Среди толпы снуют туда-сюда люди в зеленых жилетах — волонтеры. Принимают из подъезжающих машин пакеты с едой и средствами гигиены, подушками и одеялами. Светлана Козина, руководитель «Домика добрых дел», спала этой ночью три часа, а двое суток до этого — по часу. Помощь нужно не только раздавать, но и принимать, расфасовывать, а беженцы идут к «Домику» до позднего вечера.

— У нас каждые полчаса меняется то, в чем мы нуждаемся. Прямо сейчас нужны мясные консервы и стиральные порошки, но уже скоро наверняка их привезут, а в дефиците будет что-то другое, — говорит она, устало оглядывая людей.

— Мы написали пост в соцсетях, и куряне отозвались, — рассказывает она. — Приходят и спрашивают: «Нужны руки?» Мы говорим: «Нужны». И сейчас у нас волонтеров — как никогда. Я многих даже по именам не знаю. Каждый день приходят новые люди, но есть и те, кто «прибился». Я говорю им: «Оставайтесь у нас, будем потом бездомных кормить».

«Домик добрых дел» до 6 августа помогал именно бездомным. Впрочем, ничего не изменилось: просто теперь дом потеряли десятки тысяч человек.

Несистемные решения

Но не всякая помощь — лишь по доброте душевной. 9 августа крупнейшие курские паблики разместили одинаковые посты, в которых рассказывалось, что ЛДПР получила больше 1500 обращений от жителей приграничья. Часть постов сопровождалась фотографией курского депутата и кандидата в губернаторы от жириновцев Алексея Томанова с подписью: «ЛДПР всегда откликается на проблемы жителей приграничных территорий!»

Выборы главы региона пройдут в сентябре этого года.

Офис партии находится в трех минутах ходьбы от «Домика добрых дел». К 11 утра там еще никого, кроме самого Томанова, нет.

— В 2022 году, как началась СВО, активно помогая гуманитарной помощью войскам, которые стояли в приграничье и в зоне боевых действий, я лично неоднократно ездил во все горячие точки, за ленточку возил гуманитарку, — говорит он. Речь выглядит заранее подготовленной. — В нынешней ситуации мы также активно подключились, по распоряжению председателя партии Леонида Слуцкого был создан штаб помощи, поддержки жителей приграничья на базе Курского регионального отделения. Вот уже третий день мы выдаем наборы продуктов.

— Вы, помимо прочего, еще и депутат областной думы. Каков план властей по урегулированию гуманитарного кризиса? — спрашиваю я. — Ведь продукты — это важно, но это лишь «симптоматическое лечение».

— Ну вообще у нас заседание думы будет 15 августа. По крайней мере, планировалось… Будет, не будет — понятно, что, скорее всего, будем рассматривать какие-то вопросы, связанные с нынешней ситуацией. Ну, пока информации нет, — заминается депутат. Идет, меж тем, уже четвертый день наплыва беженцев в областной центр.

— А есть ли план насчет школьников? 1 сентября скоро, но непонятно, смогут ли дети учиться в своих населенных пунктах.

— Я думаю, что учебный год для всех детей в любом случае начнется. Думаю, этот вопрос проработается, — говорит депутат. И отмечает, что ситуация в Курской области в некотором смысле хуже, чем в Донецкой или Херсонской. —

Пиар на помощи беженцам, пусть и более скромный, чем у ЛДПР, проводят и другие партии. Но действия властей в целом пока действительно выглядят скорее ситуативными, а иногда и нелепыми. Так, врио губернатора Алексей Смирнов, тоже пока не озвучивший план системной помощи людям, 11 августа запостил в соцсетях видео на песню Shaman, в котором слова «я русский» были заменены на «я курский». Точно ли это те шаги, которых ждут от властей люди, — вопрос открытый.

Глава III. Иллюзия беспокойства

Впрочем, сам Курск пока еще не принял ситуацию, что стал прифронтовым городом. Он совсем не похож на полупустой и забывший о любых празднествах Белгород, прячущийся при вое сирен и исписанный обозначениями укрытий. На улицах много беззаботно гуляющих людей, в клубах по вечерам идут дискотеки, лихачи с ревом гоняют на автомобилях, а при сигналах воздушной опасности никто даже не прибавляет шаг.

— Дело в том, что мы с февраля 2022 года преимущественно жили своей жизнью, — говорит курянка Анастасия Коршунова. — Обстрелы Курска до 6 августа были единичными, по пальцам можно пересчитать. И в основном это было так: взорвали цистерну с топливом, что-то сбили над аэропортом, крышу дома в частном секторе повредило обломком — не катастрофично. И люди совершенно не проецировали на себя белгородскую ситуацию. Да и сейчас стараются не проецировать.

Анастасия отмечает, что запутывает людей и тот факт, что сирены воздушной тревоги плохо соотносятся с обстрелами.

— Звучит сирена, но ничего не происходит. Потом, через полчаса-час, случается обстрел, но никакой сирены уже не звучит. Потом, еще через полчаса, приходит SMS: «Ракетная опасность». И снова ничего не происходит. И это приучает людей не реагировать на сигналы.

С тем, что нынешняя система оповещения только запутывает курян, согласен и учитель одной из курских школ Владимир.

— Если вы посмотрите в SMS, то увидите, что оно может прийти в 15 часов, но в самом сообщении будет указано другое время: например, 13 часов. Ты смотришь на эту SMS и не понимаешь, зачем она пришла, о чем она предупреждает.

Он прав: каждая присланная мне SMS о возможном обстреле опаздывала. 11 августа в 19:13 «предупредили» о ракетной опасности, которая была в 18:03, 9 августа в 14:15 сообщили об угрозе атаки беспилотников, которая была в 12:04. Всего за три дня в Курске я получил 35 сообщений об угрозах, и ни одного — вовремя.

Формализм чувствуется во многом. После 6 августа в ряде регионов России записали ролики с общим посылом: «Курск, мы с тобой!» В Сочи выложили надпись «Курск, Сочи с тобой» из свечей. Но ни об одном пункте сбора помощи для курян сочинские СМИ не сообщали.

— замечает Анастасия Коршунова.

В свое время жители Белгорода жаловались, что чувствуют себя оставшимися один на один со своей бедой и, даже приезжая в Курск, замечают, что о них там в действительности никто не беспокоится. Курск, кажется, теперь тоже почувствовал это.

Глава IV. Те, кому не все равно

И все же у каждого времени есть свои герои. Эдгар Бодров до недавнего времени был блогером, снимающим обзоры на автомобили, а с 6 августа он — руководитель группы волонтеров, вывозящих с неподконтрольных территорий остающихся там людей. Ни о какой централизованной эвакуации речи идти уже не может: любая поездка в район Суджи сопряжена с большими рисками.

На разговор у Бодрова времени тоже особо нет: он соглашается поговорить лишь походя, пока они с товарищами получают в аптеке большой заказ для беженцев.

— К нам обращаются родственники оставшихся там людей. Говорят адрес, говорят, сколько человек надо вывезти. Мы отправляем машину. Когда ты туда едешь, понятное дело, через все свои связи пробиваешь, какая там обстановка. Мы в политику не лезем, но, чего скрывать, спрашиваем и у военных, как лучше проехать, где меньше дронов, где не заминировано. Но проблема в том, что дроны везде, мины везде — безопасных маршрутов нет. Вчера Ксюша, Дима и Юра поехали детей забирать и попали под жесткий обстрел, — кивает он на волонтеров, несущих в машину коробки с медикаментами. — Просто чудом выжили. А у Ксюши у самой двое детей дома: ждут, вернется мама или нет.

Ксения не хочет говорить о своих детях. Лишь бросает, ставя в багажник коробку с медикаментами:

— Эдгар тоже попадал под обстрел.

— Да не надо, — отмахивается Бодров. — Это все ерунда, это позавчера уже было. Поехал в Суджу по заявке, пробирался полями, и когда оставалось 4,5 километра до адреса, начали откуда-то стрелять. Машину пробили. Едва уехал. До Суджи не добрался.

Бодров не знает, сколько человек волонтеры вывезли с неподконтрольных территорий, статистику они не ведут.

— Но вывозим в разных условиях. Был случай, когда человек пытался из Суджи выбраться сам, но у него на трассе закончился бензин. В итоге наши ребята, возвращавшиеся оттуда битком, просто в багажнике его увезли. Не комфорт-класс, но главное — выжить.

Волонтер говорит, что остающиеся в Судже и других занятых украинской армией районах по-разному говорят о том, как к ним относятся украинцы. Кто-то жалуется, что они разоряют брошенные дома, кто-то — напротив, отмечает, что ведут себя спокойно. При этом в самом городе ВСУ, со слов жителей, постоянно не присутствуют — Суджа находится в низине, в легко простреливаемой местности: позиция невыгодная.

Роман Ковалев — житель села Уланок близ Суджи, но заход ВСУ застал его в Курске. Он вернулся в Суджанский район 7 августа, чтобы забрать родителей и тех, кого сможет. Вывез в итоге семь человек.

— Мы выехали на двух машинах: я и волонтеры курские. Взяли с собой продуктов для тех, кого не сможем забрать. По пути туда встретили моих знакомых суджан. У них машина была прострелена, говорят: «У города стреляют, не едь». Затем военные на блокпосту остановили: «В Суджу не суйся». А как я родителей оставлю? Я понимал, что по трассе ехать нельзя, потому что те, кто напрямую ехал, в основном и попали под раздачу: особенно в районе въездного кольца в Судже было много обстрелов. Поэтому мы поехали обходными путями, благо знаем все тропинки и грунтовки. Хотя и на них нам встречались сгоревшие машины. Ехали без фар, потихоньку, чтобы не привлекать к себе внимание. Приехали в Уланок. Люди выходили, кто остался. Но ехать в Курск не согласились — страшно. Оставили им печенье, макароны, консервы, воду. По селам все-таки собрали семь человек, желающих уехать, и повезли их в Курск.

Населенные пункты на неподконтрольных территориях, по словам Ковалева, выглядят мертвыми: тишина, света нет, провода оборваны, во многих зданиях выбиты стекла.

— Но когда машина останавливается, люди откуда-то появляются. Им говоришь: «Поехали». Они: «Да ладно, мы решили, побудем, скоро все закончится, скоро свет дадут, и мы будем жить, как живем». В основном у пожилого поколения такой настрой. У кого хозяйство, корова. И с одной стороны, нет так нет, а с другой — потом их очень тяжело эвакуировать будет. Из Гончаровки люди рассказывают, что пришли украинцы, согнали их всех и потребовали выложить телефоны. Телефоны расстреляли. Люди говорят: «Теперь и нас расстреляете?» А те: «Да кому вы нужны?» Выдали белые тряпки и сказали с ними уходить из села.

Роман говорит, что понимает, почему централизованная эвакуация из Суджи провалилась — наступление ВСУ было внезапным. Но не понимает другого:

Глава V. «Мы из-за пяти человек вагоны не пошлем»

На базе аварийно-спасательной службы в Курске разбит лагерь беженцев. 13 палаток по 26 мест в каждой. Днем в палатках никто не находится — душно. Люди сидят на табуретках возле них, ходят по территории, разбирают привезенную волонтерами еду и одежду.

Галина выбралась из Суджи только 10 августа, на четвертый день боев в регионе.

— Мы ночью с двумя соседками вышли в сторону Конопельки. Шли полями, не по дороге, чтобы ни на мины, ни на дроны не нарваться. Сейчас же все так уходят: кто по полям, кто по лесопосадкам пытается, кто по реке Псел в сторону Обояни на лодках. Дошли до Конопельки, и уже там волонтеры нас забрали, — рассказывает женщина.

В Судже, по ее словам, жить уже невозможно: помимо электричества и связи, у многих нет и еды. И из разбитой «Пятерочки» не возьмешь, потому что ее, по словам женщины, «вынесли» ВСУ. Сами украинцы, говорит Галина, ведут себя по-разному: кто-то спокойно, кто-то выпивает и может устроить стрельбу. Уходить они с соседками решили, когда буйные солдаты остановились в соседнем с ними доме. Дождались, пока те уснули, и начали пробираться.

— По городу, кто и остался из мирных, стараются не ходить. Если знаешь, что в соседнем доме живет человек, можно к нему перебежкой. А дальше соседнего дома уже и не пойдешь, — заключает женщина. — Но вы скажите мне другое: как это допустили? Окопы выкопаны, поля заминированы, зубы эти [дракона] поставлены — ну как проскочили это все?

Наш разговор прерывает делегация телевизионщиков, впереди которой выступают врио губернатора Алексей Смирнов и бывший курский губернатор, а ныне министр транспорта Роман Старовойт. Разговоры с людьми, у них, правда, получаются странными.

Разговор Смирнова и Старовойта с беженцами не был показан в федеральных новостях.

Глава VI. Просто мальчики

8 августа жительница Инты Ольга Долгополова опубликовала на своей странице во «ВКонтакте» сообщение: «6 августа наш мальчик был взят в плен в Курской области. Он срочник, пошел отдавать долг Родине, теперь долг Родины — вернуть его домой. Пожалуйста, помогите распространить информацию, сделайте репост на своей странице, чтобы его включили в список обмена как можно скорее. Максим Павлович Хямяляйнен 01.08.2003».

За два дня до этого украинские телеграм-каналы опубликовали видео допросов двоих российских срочников: Максима Хямяляйнена и Данилы Колесникова. Они говорили, что их позиции находились на границе и что в последние дни они просили забрать их оттуда, но им приказывали ждать. А потом они оказались в плену.

Почему так получилось — один из главных вопросов. Командир спецназа «Ахмат» Апти Алаудинов, чье подразделение должно было прикрывать границу, заявил, что украинская армия якобы «просто прошла между опорными пунктами», где стояли его бойцы.

Ольга Долгополова лишь коротко поговорила с корреспондентом «Новой», отметив, что Максим ушел в армию в декабре 2023 года, на связь в последний раз выходил 4 августа, а после его пленения военкомат и воинская часть, к которой он приписан, сообщают ей, что у них нет информации о парне.

Родные Данилы Колесникова дозвониться до военкомата смогли. Там им сообщили, что «он как срочник будет поставлен на обмен одним из первых».

«Новой» удалось поговорить с родственниками другого солдата-срочника, имя которого они попросили не разглашать, т.к. парень все еще находится в Курской области и они рассчитывают добиться его перевода подальше от границы.

Родители апеллируют к словам президента о том, что в зоне СВО срочников быть не должно, а еще ссылаются на сказанные в марте этого года слова тогдашнего министра обороны Шойгу о том, что Путин поручил ему уводить срочников от границы. Но даже если, по сенатору Клишасу, «слова президента сильнее указа», Курская область не признана зоной спецоперации, а Сергей Шойгу уже не министр обороны. Юристы указывают, что, к сожалению, Положение о порядке прохождения военной службы позволяет отправлять срочников не только охранять приграничные территории, но и участвовать в боевых действиях. Правда, последнее с двумя оговорками:

• это возможно только после прохождения ими военной службы в течение не менее чем четырех месяцев;
• и после подготовки по военно-учетным специальностям.

Призванные в середине апреля и позже участвовать в боевых действиях не должны. А почему закон вообще позволяет участие срочников в боях, вопрос риторический.

В этих условиях правозащитники рекомендуют родственникам добиваться направления срочников, особенно находящихся в приграничных регионах, на военно-врачебные комиссии. Указывать на имеющиеся заболевания, на возникшие из-за боевых действий психические расстройства и подавать заявления с соответствующим требованием командиру воинской части, в Главное военное медицинское управление и в Главную военную прокуратуру РФ.

P. S.

12 августа врио губернатора Курской области Алексей Смирнов доложил Владимиру Путину, что под контролем ВСУ находится 28 населенных пунктов региона, в которых остается порядка 2 тысяч человек. По словам Смирнова, властям известно о 121 случае ранения и 12 случаях гибели мирных людей. Путин, как и ранее, заявил, что «противник, безусловно, получит достойный ответ, а все цели, стоящие перед нами, вне всяких сомнений, будут достигнуты».