У суда — не женское лицо

• Ростовский областной суд отклонил жалобу на приговор 72-летней пенсионерке Евгении Майборода по делу о военных «фейках». «Я старый человек, с кучей болячек. Я не могу долго жить без препаратов. Мне очень сложно здесь, в силу возраста. Просто прошу быть милосердными», — цитирует Евгению Майборода признанная в РФ «иностранным агентом» и заблокированная «Медиазона». Кассация оставила срок прежним — 5,5 лет лишения свободы.
• Лилия Чанышева из Уфы, обвиняемая в создании экстремистского сообщества (запрещенные штабы Навального)* в последнем слове говорила о понятном для женщины желании родить. Ей 42 года, и она бы успела, дай ей суд хотя бы года три лишения свободы. Дали 7,5, но прокуратура обжаловала приговор «за мягкостью», и Верховный суд Башкортостана добавил еще два.
• Евгения Беркович на каждом заседании по продлению содержания под стражей вспоминала о своих приемных дочерях, но на судей Басманного и Московского городских судов, выносивших и утверждавших решения, это не произвело никакого впечатления.
• Саша Скочиленко, страдающая заболеваниями, которые делают ее нахождение в местах лишения свободы невыносимым, получила семь лет лишения свободы.
• Педиатру Надежде Буяновой, якобы сказавшей маме несовершеннолетнего пациента, что его отец, погибший в ходе СВО, был законной целью для украинских военных, только что заменили меру пресечения с домашнего ареста на содержание под стражей. Разговор шел один на один, и даже если обиженная мама точно передала слова врача, то что здесь состав преступления? Буяновой 67 лет.

По статистике, которую ведет сайт ОВД-Инфо (также признан в РФ «иностранным агентом» и заблокирован), каждое третье из примерно 150 обвинений по части 2 статьи 207.3 УК («фейки» при отягчающих обстоятельствах, стандартный срок 5–7 лет) предъявлено женщинам.

Большинство судей — тоже женщины, десять лет назад в судейском корпусе их было две трети. Верховный суд РФ оборвал контакты, позволявшие сторонним социологам проводить такие исследования, но тренд уже тогда был очевиден: большую часть открывавшихся вакансий судей заполняли прежние секретари судебных заседаний и помощницы судей.

Эти бывшие «девочки»» вымуштрованы 7–10 годами изнурительного технического труда за мизерную зарплату. И вот теперь, когда они выслужились, оделись в заветные, пусть и нелепые, мантии и вправе рассчитывать на раннее повышенное «пожизненное содержание», в стаж для которого включаются и годы «на галерах», какого милосердия узницы — глаза в глаза — могут от них ждать?

Конечно, есть и те, кто не выдерживает жестокости и лицемерия системы, но таких она отторгает на ранних этапах карьеры. Наверное, вне стен судов большинство оставшихся бывших «девочек» заботливые матери и жены — там они исповедуют ту этику, которую мы привычно воспринимаем с положительной коннотацией. Но в судебных присутствиях их этика другая.

Милосердие, которое в христианской традиции увязывается с фигурами жен-мироносиц, — не юридический, а этический принцип. Но одни этики допускают снисхождение при постановлении приговора, а другие скорее исключают: начальство может не понять, а гуманный приговор все равно отменят.

Этика — хитрая штука, в отличие от права, ее можно примеривать и выбирать, как в магазине: одну для ношения на работу, а другую, допустим, в театр.

На смену позитивизму

В прежние годы судьи, чья групповая этика всегда представлялась мне более важной, чем формальная законность их решений, довольно откровенно разговаривали со мной — пока судейское сообщество не обновилось и окончательно не замкнулось где-то лет десять назад. Тогда логика их самооправдания за куда менее жестокие и не столь очевидно неправосудные приговоры опиралась на теорию, известную как юридический позитивизм (легизм). Оставляя за скобками «нюанс» — фактическую избирательность правоприменения: судьи ссылались на старинное «Dura lex sed lex» — закон суров, но это закон.

Отчасти этот аргумент работает и сейчас, но скорее уже по формуле «назвался груздем — полезай в кузов». Любой юрист в глубине души понимает, что законы о «фейках», принятые в связи с началом СВО, противоречат Конституции (а в спектакле Беркович и Петрийчук оправдания терроризма нет). А юрист, который хорошо учился, спросит себя и о том, почему надо применять такие законы, а не Конституцию как акт прямого действия (о чем написано в ней самой).

Легизм оказывается таблеткой слишком слабой, но ладить с совестью бывшим «девочкам» как-то все же надо. И тут им на выручку приходит, в первую голову, Государственная дума. Но ее помощь судьям и другим правоприменителям выражается, прежде всего не в законах — это технические детали, а в речах депутатов, транслируемых по телевизору (реже, зато весомей, те же мотивы слышны в выступлениях президента и патриарха).

Неважно, что эти речи звучат не в судах (впрочем, в выступлениях прокуроров слышны их отклики), это государственный дискурс, в котором насилие одних по отношению к другим признается не только «законным», но и, что более важно, поддерживается этически. Право именно таким образом вытесняется этикой, и «девочкам» остается лишь внести посильный вклад в «дискурс» в виде пусть юридически сомнительных, зато этически выверенных приговоров.

С большевистским террором рифмуются и сами основания для применения крайних мер государственного насилия: большевики так же требовали от назначенных ими судей (обычно без юридического образования) руководствоваться «революционным правосознанием». А этично то, что соответствует интересам пролетариата, учил В.И. Ленин. Подставьте на место «пролетариата» «русский народ» — и вы услышите голос нынешних вождей.

Этика, будучи групповой и часто агрессивной, неизменно претендует на всеобщность, рассматривая тех, кто не разделяет принципы «своих» как недочеловеков. Расчеловечить надо в первую очередь жертву, и тогда палач расчеловечится сам собой. Нелюди подлежат суровому перевоспитанию, а в случае невозможности — уничтожению. «Кто не с нами, тот против нас» — этот большевистский лозунг ошибочно выводят из Евангелий, но там совсем о другом: «Кто не собирает со Мною, тот расточает». Между «мы» и «я» как раз и пролегает водораздел между ветхо- и новозаветными этиками.

В каких-то нюансах этики — более тонкий инструмент, чем право, но, в отличие от права, они не сформулировали такие принципы, как: презумпция невиновности, соразмерность наказания, формы вины и индивидуальная ответственность, строгая определенность требований, отсутствие у них обратной силы и невозможность дважды наказывать за одно и то же — и многие другие. В отличие от права, этики не знают, что такое гарантии. Главное же, что отличает право от реально существующих этик, — это принцип равенства.

История варварства

Этики складывались и продолжают складываться в основном естественным путем — в процессе долгих лет человеческого общения. Коммуникации широких масс упорядочиваются как политика. В процессе решения жизненно важных вопросов сообществ возникают институты власти, которые монополизируют политическую функцию и стремятся навязать сообществам определенные этические (в том числе религиозные) системы. Историки на прецедентах доказывают, что традиции тоже часто «изобретаются» для нужд власти, но что точно стало величайшим человеческим изобретением, так это право.

В основе права лежит идея равенства, которая, в общем, противоестественна и не вытекает из природы вещей. Для животного мира естественны иерархичность и подчинение слабых сильным, а животному началу в человеке импонирует теория, которая в конце XIX века стала называться «социал-дарвинизм» (до этого она никак не называлась, но широко практиковалась, в том числе теми, кто осознавал себя как христиане).

Впервые равенство было закреплено, вероятно, в виде института гражданства Римской империи, которое предоставлялось также жителям присоединенных провинций и не зависело от этнической, языковой и религиозной принадлежности. Но в V веке Рим пал под натиском варварских племен, каждое из которых знало только собственную этику. Чтобы вновь дозреть до идей равенства и права, бывшим варварам понадобилась еще больше тысячи лет. То, что получилось в результате, и называется (европейской) цивилизацией.

Мы начали с того, что слово «этика» вовсе не обязательно несет положительную коннотацию, а утверждать, что одна этика лучше другой — как минимум неэтично. Постараемся так же отнестись к термину «цивилизация». Является ли она благом — вопрос спорный. Руссо считал иначе, многие философы и художники воспевали варварство. Его мы тоже постараемся прочитывать не однозначно со знаком «минус». Это лишь исторические термины: «варварство» означает отказ от изобретений «цивилизации», только и всего. От права можно отказаться так же, как — теоретически — от использования колеса. И такое в ХХ веке случалось. Вопрос в том, стоит ли повторять этот эксперимент.

В Россию идея равенства проникла в XIX веке, но в 1917-м под флагом уравниловки же была осмеяна и растоптана внутренними варварами. Осознав опасность «революционного правосознания», та верхушка коммунистов, которой посчастливилось уцелеть, после смерти Сталина взяла курс на право. В позднем СССР появилась очень сильная юридическая школа, идеи равенства и права стали центральным мотивом «перестройки». При Горбачеве в СССР были приняты законы, задававшие каркас правового государства — такая надежда реально существовала, но эта музыка играла недолго.

Переход на рельсы цивилизации был заблокирован «войной законов», развернутой элитами тогда еще формально советских республик, в первую очередь — РСФСР и УССР. Они просто объявляли законы СССР не действующими. Право утратило сакральный характер, и лучшими юристами вскоре оказались рейдеры, использовавшие законы как дубины и отмычки. Развернулась — натурально — варварская, в которой побеждает сильнейший, борьба за власть и советское наследство, которая вернула населявшие СССР народы от худо-бедно юридического равенства к эпохе этического деления на «своих» и «чужих». Случилось то, что высланный большевиками философ Федор Степун назвал возвратными волнами варварской «степи», закону которых подчинена история России.

Волны Степуна прокатываются и по Европе: национальные и групповые этики продолжают жить своей жизнью и часто на одной и то же суверенной (в правовом смысле) территории. Признание приоритета права над этикой государствами-подписантами Конвенции о защите прав человека и основных свобод не стало окончательной гарантией европейской цивилизации, как это казалось в 1950 году.

Только в этом наше отличие от европейцев, которыми «патриоты» теперь призывают гордиться.

Утопия универсальной этики

Возможна ли всеобщая, универсалистская этика, та «максима, которая могла бы быть всеобщим законом», о которой толковал Кант? Такую этику практиковал Иисус при встречах с самаритянами и мытарями, немыслимыми с точки зрения иудеев, ее проповедовал апостол Павел. На универсалистскую этику рассчитывал Маркс (и Горбачев, в чем проявилась его величайшая наивность). А Иисус, пожалуй, понимал утопичность этого проекта, поэтому мира и счастья в земной жизни Он никому и не обещал (Заповеди блаженства: «Радуйтеся и веселитесь, ибо мзда ваша многа на небесех»).

То, что под видом «православия» навязывает нам государственническая РПЦ, к благой вести Евангелия не имеет никакого отношения: это воинствующая этика «своих» и «чужих», из которой исключен принцип равенства и тщательно выскоблена свобода, а с нею, как следствие, и индивидуальная ответственность. Не Христос, «распятый за ны при понтийском Пилате», а торжествующий Левиафан теперь претендует взять на себя коллективные грехи «народа», но я бы ему, если говорить в терминах жизни вечной, свою душу не доверял.

Веру вообще нельзя навязывать, и Иисус никогда этим не занимался, а земную жизнь лучше строить на рациональных основаниях.

Далеко не всякая этика оставляет место для права, зато в рамках права возможно более или менее мирное сосуществование разных этик. Такая конструкция называется мультикультурализмом или открытым обществом. Изобретатель этого концепта Карл Поппер указывал, что изначально человеческие сообщества жили замкнуто и придерживались каждое собственной этической системы. Но когда история перемешала представителей этих сообществ, люди сумели, не отказываясь от собственной идентичности, договориться о взаимном уважении разных ценностей и табу на рациональном уровне. По сути, это и есть изобретение — или очередное переизобретение права.

Философы дугинского «собора», салютуя СВО, празднуют «освобождение России от трехсотлетнего западного пленения» (считая, видимо, от Петра). Про «пленение» слишком сильно сказано, но да, идеи равенства и права тут время от времени не то чтобы побеждали, но в периоды дружбы с «Европой» Россия старалась им как-то и в чем-то соответствовать. Пора, считают дугинцы, сбросить наконец-то правовые оковы и положиться на этику «русского мира».

Полноте, ребята-философы: оков уже лет тридцать, как нет. Равенство приказало долго жить еще на втором сроке Ельцина, а путинский режим поднял знамя «единства», внутри которого граждане РФ вскоре были этически разделены на «наших» и каких-то других. Избирательное правоприменение (и неприменение) уже не является в точном смысле слова применением права: использованию закона в качестве кнута или отмычки предшествует перечеркивающий равенство этический выбор. Вот это «свои», им можно, а это «чужие», их можно и нужно гнобить и раскулачивать.

Произошло то, о чем говорит Джорджо Агамбен, полагая, что

Принцип исключения нагляден в последовательном усилении дискриминации тех, кого государство РФ назначает «иностранными агентами» (последняя новация о тотальном запрете пассивного избирательного права — только что принята). Возможно, в 2012 году, когда этот институт был только введен, государственные мужи, начиная с президента, в самом деле верили, что статус «агентов» останется чисто юридическим и будет, не ограничивая их права, лишь маркировать тех, кто получает финансирование из-за рубежа. Но принцип исключения — не правовой, а этический, и у него своя, агамбеновская, логика.

Равенство сохранилось, хотя и в Конституции, но только на бумаге. В 2020 году при внесении в нее поправок определяющими оказались те, которые имели этический характер. «Предки, завещавшие нам идеалы и веру в Бога», стали чужеродной праву раковой опухолью, разъевшей Конституцию изнутри, а набирающая агрессивность этика выплеснулась наружу — уже за границы РФ.

«Новая этика» и версия Певчих*

Не о том ли самом рассказала и Мария Певчих* в только что вышедшем и вызвавшем горячие споры трехсерийном фильме? О том же, да не так — и скорее даже не этически, а эстетически.

Это все то же большевистское «кто не с нами, тот против нас». Доведенный до точки кипения холодный этический пафос делает реальную историческую картину плоской, тогда как упрощать и подгонять под заранее известные «составы» можно только в праве, но не в этике.

Жесточайший этический отбор практикуется не только в судебной системе, о чем мы говорили выше, но и при занятии любых государственных должностей и не только. Повторение риторических мантр «своих» — пароль для прохода к лифтам вертикальной мобильности. И большинство начинает их исповедовать — просто потому, что, чтобы тебя не разорвало когнитивным диссонансом, легче поверить в то, что тебя заставляют повторять и повторять.

Сегодня вся российская государственная машина, используя инструменты принуждения, прежде всего в сфере образования и культуры, стремится сформатировать новый «единый», антиправовой «народ». Эта цель уже и не скрывается: права человека попираются и высмеиваются как «западная выдумка» — что, в общем, правда. Грядет «новая элита» (едва ли в ней окажется много рядовых участников СВО), но тенденция помилования серийных убийц, доказавших вооруженным путем свою готовность примкнуть к «своим», достаточно очевидна.

Но есть и другие — те, кто не принимает этику коллективного социал-дарвинизма. Если считать не проголосовавших в марте за Путина, то таких миллионов пятнадцать–двадцать, и неважно, где они сегодня географически живут, оставаясь ментально в ойкумене русского языка и культуры.

На возрастающее давление неприемлемых для них максим такие отвечают окрашиванием волос в зеленый цвет и «новой этикой», которая подчас вызывает оторопь у старшего поколения, включая и меня, грешного. Это судорожное выстраивание «личных границ», внутри которых легко остаться вовсе в одиночестве, это и поиски своей особой идентичности, включая гендерную. Все эти эксцессы того, что можно назвать «эмансипацией» (освобождением), на мой взгляд, в значительной мере являются реакцией на прессинг коллективизма.

Но и условных дугинцев в той части, в какой они придерживаются лишь консерватизма реально существующих традиций, нельзя сбрасывать со счетов. Они этого и не позволят, их большинство, это они уже сбросили со счетов и лишили всякого представительства «либералов». Если точка невозврата пройдена и варварство (помним, у нас это нейтральный термин) победит, историческая Россия в очередной раз превратится во внеисторическое болотное пространство.

А там и «болото» подтянется на Болотную — мы видели, как это бывает. Может быть, карты мировой истории лягут так, что станет возможным компромисс. А компромисс на этической платформе невозможен, это всегда право.

Признаться, я и сам терпеть не могу юриспруденцию — она казуистична, крючкотворна, нагоняет тоску и скрежет зубовный. Это и стало причиной перемены мною профессии лет сорок тому назад. Но теперь я готов признать перед профессором Тамарой Морщаковой, с которой мы вели соответствующие дискуссии, что был не вполне прав. Только право создает возможность мирного сосуществования, только в его рамках возможны безопасность и милосердие.

* Внесена властями РФ в реестр «иноагентов»