— Прошел год, как Женя Беркович и Светлана Петрийчук сидят в СИЗО, дело об «оправдании терроризма» в спектакле «Финист Ясный Сокол» передано в Западный окружной военный суд. Год назад, когда их только арестовали, было несколько версий, почему появилось это беспрецедентное дело. Кто-то предполагал, что их отправили в СИЗО за стихи Беркович, кто-то утверждал, что это «атака» на премию «Золотая маска», которую, в частности, получил спектакль «Финист». Какое у вас сейчас мнение? За что?

— К сожалению, я слишком хорошо знаю — и по своему опыту, и по опыту наблюдений последних нескольких лет, — что непосредственный повод часто вообще не нужен. Порой не нужно не только объективных оснований для преследования человека, но даже и формального повода. Отсутствие события преступления уже не является причиной, которая могла бы удержать репрессивные органы от того, чтобы завести уголовное дело. Логика там примерно такая: «надо начать, потом разберемся, на всякого можно что-то найти, а не найдем, так придумаем».

Здесь, однако, сразу объявили такой вот диковинный до недавних пор повод — пьеса. И в этом смысле дело Беркович и Петрийчук представляет собой какой-то новый виток абсурда, в котором мы все находимся, потому что до сих пор открыто не преследовали за художественные произведения. Даже если в них содержалась какая-то — с точки зрения властей — крамола или угроза, то придумывался какой-нибудь менее позорный состав мнимого преступления, чем цензура. Как это было в случае первого «театрального дела» — высосали из пальца какие-то недоказуемые признаки мошенничества.

Здесь же — это первый случай, когда власть продемонстрировала, что она не стесняется открыто преследовать за несогласие. Другой вопрос, что она традиционно действует как слон в посудной лавке. Не сумев внятно сформулировать, в чем же это несогласие заключается, ухватились за пьесу и спектакль «Финист Ясный Сокол». Ну а дальше весь набор свойственных следствию нелепостей.

Мне не хочется разбираться в подробностях (да я и не смогу), за что же именно на самом деле их привлекают, — это дело адвокатов. А если смело предположить за судом какой-то минимум добросовестности, то — и дело судей. Их дело — разбираться в этих подробностях, в этих нюансах и исследовать всякие нелепые экспертизы и прочую представленную следствием ахинею. Для меня как специалиста в области театра и, шире, культуры совершенно очевидно, что это надуманное дело, что обвинения не имеют никакого отношения к тексту пьесы и к театральному тексту спектакля.

«Мы запуганы, мы лишены голоса…»

— Если сравнить «театральное дело» — «дело Седьмой студии» — и «дело Финиста Ясный Сокол», которое иногда называют «вторым театральным делом», в чем между ними разница?

— Я вынужден констатировать, что за несколько лет, прошедших между приговором по «делу Седьмой студии» и началом дела «Финиста», у нас резко вырос уровень агрессии власти по отношению к гражданам. Это выражается и в большом количестве надуманных уголовных дел, и в какой-то беззастенчивой разнузданности органов, по привычке называемых правоохранительными, и в жестокости приговоров. Кроме того, гораздо ужесточилась цензура в СМИ, и те, кто контролирует эти процессы, заинтересованы в том, чтобы информация о них как можно меньше муссировалась в публичном поле. Поэтому нет такой поддержки широкой общественности, которая была оказана фигурантам первого «театрального дела».

Я всегда буду помнить это и не перестану испытывать благодарность ко всем, кто тогда горячо откликнулся на несправедливость и абсурдность обвинений, поддерживал нас, протестовал, одним словом — встал на защиту. О «театральном деле» тогда много писали, причем не только независимая пресса, не только блогеры, не только оппозиционно настроенные телеграм-каналы, но и центральная пресса, это дело было таким общественно значимым кейсом.

Я помню свое изумление, когда после одиннадцати месяцев тюрьмы я вышел под подписку о невыезде и оказался в центре Москвы на площади Никитских Ворот; там перед зданием ТАСС я случайно задрал голову и на огромной бегущей строке увидел свою фамилию. Я не помню, что именно сообщалось, но важен сам факт, что на здании ТАСС для всеобщего обозрения об этом деле что-то сообщали общественности. Тогда люди стояли в пикетах, многие коллеги объявляли о своей озабоченности или поддержке, или несогласии со сцен театров и так далее.

Я уверен, то первое «театральное дело» запомнится не только его непосредственным участникам, но и очень многим прямо или косвенно вовлеченным людям или просто наблюдателям, запомнится именно вот этим массовым, очень активным участием общества.

Сейчас мы знаем, что бывает за стояние в пикете, сколько угодно одиночном, мы знаем, что под надуманными предлогами, в соответствии с новыми статьями о так называемых фейках, об оправдании или, наоборот, дискриминации чего бы то ни было, за несогласие с чем бы то ни было, высказанное публично, люди получают реальные сроки. Люди не могут это игнорировать и не обязаны быть бесстрашными. То есть мы запуганы, мы лишены голоса, мы лишены какой-то элементарной трибуны для выражения своего мнения. Мы понимаем, что лучше помалкивать. Понимаем на интуитивном, подкожном уровне. Я намеренно говорю «мы», потому что я не могу ни себя, ни вас, никого из нас отделять от сограждан. И это позорно, это прискорбно, это очень обидно, унизительно, но это надо признать — как факт.

«Жене свойственна эмпатия ко всем…»

— Расскажите, пожалуйста, о Жене Беркович. Вы давно с ней знакомы?

— С 2011 года. Женя — выпускница курса Кирилла Серебренникова. Этот курс, так называемая «Седьмая студия», был ядром и активным участником нашего проекта «Платформа», из-за которого, собственно, и разгорелось первое «театральное дело». Ну, вернее, я не знаю, из-за чего оно разгорелось, но нам инкриминировали финансовые нарушения, якобы совершенные как раз на этом проекте «Платформа».

Женей Беркович я был очарован сразу. Ее молодой и очень сильной энергией, очевидным талантом, яркой, однозначно сформулированной гражданской позицией. У нее как-то все это вместе шло в комплекте. Они с молодой отвагой настаивали на своем понимании добра.

— Они — это кто?

— Женя Беркович и ее однокурсники. Маленькая, хрупкая Женя всегда была одним из лидеров этой группы. И не только в творческом отношении. Вызывала уважение ее гражданская активность, общественный темперамент. Это очень органично в Жене. При этом она не была оголтелой «демшизой», как одно время было принято обидно выражаться о некоторых наших общих знакомых. Ей в огромной степени свойственна эмпатия — к людям, к животным, к слабым и обижаемым людям, к людям с какими-то физическими недостатками, к тем, кто по разным причинам оказывался в уязвимом или ущемленном положении. Она всегда остро переживает за тех, кто подвергается несправедливости или преследованию, и всегда готова помогать тем, кому угрожает опасность.

Первой ее постановкой на «Платформе» был спектакль-оратория на музыку прекрасного композитора Сергея Невского «Аутлэнд». В основе этого сложного сценического произведения лежали тексты детей с расстройством аутического спектра. И несколько таких особенных ребят принимали участие в спектакле наряду со звездами: Светланой Сорокиной в роли социального психолога, вокалистов из нидерландского VocaalLAB и прекрасного российского ансамбля Questa Musica — дирижировали Титус Энгель и Филипп Чижевский; еще звучал классический канон Окегема, еще было тридцать волонтеров — огромная и прекрасная команда.

И это тоже очень много говорит о Жене, потому что как-то очень естественно, что она взялась именно за этот сложный материал, что композитор доверил его молодой, тогда еще никак себя не проявившей режиссерке. Женя блистательно с задачей справилась и на организационном, и на творческом уровне. Еще раз повторюсь, она очень талантливый человек. И дарования ее разнообразны. В то же время она из тех, кто не доверяет своему первому успеху и всю жизнь эксплуатирует его. Она сомневается в себе и готова все время учиться. Потом, когда весь их курс практически полностью пришел в «Гоголь-центр», Женя Беркович за время моего директорства в театре выпустила два спектакля. Один из них — «Русская красавица» по Виктору Ерофееву.

Этот спектакль замечателен, кроме прочего, тем, что главную роль в нем играла молодая артистка, однокурсница Жени Катя Стеблина, а главную мужскую роль — прекрасный и в то время уже весьма пожилой артист Вячеслав Гилинов. Разница в возрасте больше 50 лет, и Женя проявила в работе очень хорошую пластичность и такт, нашла особенный язык для каждого и общий для всех — и в конце концов заразила всех одной идеей и единым художественным решением.

Будет ошибкой заключить из моих слов, будто она всегда покладиста и удобна в общении и работе. Нет, напротив, принципиальна и самостоятельна, бескомпромиссна в том, во что верит. Я могу много говорить о ней: люблю этого человека и люблю этого режиссера — Женю Беркович.

«Финист Ясный Сокол» — спектакль-предостережение»

— А вы видели спектакль «Финист Ясный Сокол?» Что вы можете про него сказать?

— Прежде чем говорить о «Финисте», я хочу вспомнить еще об одном спектакле, с которого начинался театр «Дочери Сосо». Это — «Считалка». Я в свое время писал о нем у себя в фейсбуке*, потому что он меня очень сильно задел. И не только тем, что показался художественно совершенным, не только тем, что там на примере грузино-абхазского конфликта определенно и внятно звучала антивоенная и антитеррористическая позиция человека и режиссера Жени Беркович. Но и тем, что возможно главным в «Считалке» было щемящее сердце сочувствие к персонажам, за которыми легко и ясно узнавались живые люди.

Мне приходилось бывать в Абхазии и в приснопамятные времена до конфликта и после. Я знаком со многими абхазами и со многими грузинами, я видел этот ужасный послевоенный пейзаж. Не знаю, была ли там Женя, видела ли она эту фактуру. Но величайшее сочувствие к людям и любовь к ним, помноженная на большую творческую компетентность, породили произведение выдающейся подлинности. Это «Считалка».

С тех пор я за Женей наблюдал с еще большим вниманием и заинтересованностью в ее успехах. А когда шел смотреть «Финиста», то уже понимал, что иду на спектакль состоявшегося режиссера — со своим почерком и нашедшего свою команду. Прекрасные актрисы театра «Дочери Сосо» все как на подбор очень интересные люди. И они замечательная труппа.

Позиция и драматурга Светланы Петрийчук, и режиссера Жени Беркович, и всей команды создателей спектакля совершенно однозначна и прямо противоположна тому, в чем их обвиняют.

Со Светой Петрийчук я тогда не был знаком лично. Но поскольку я с профессиональным интересом наблюдал за молодой драматургией и, в частности, за фестивалем «Любимовка», я, конечно, знал ее имя и ее пьесы. Я знал, что Света по первой профессии — журналист-документалист. Это сказывается и на ее художественной работе. Света очень скрупулезно изучает материал, который берет в качестве фактуры для своей пьесы. То, что она по-настоящему добросовестно исследует этот материал, то, что он полностью основан на фактах, а не на домыслах, это я подозревал, когда шел на этот спектакль, и абсолютно убедился в этом, когда спектакль увидел.

К этому времени уже было широко известно «дело Варвары Карауловой», и спектакль настолько попадал в болевую точку, был настолько ярким и сильным предостережением этим несчастным и заблудшим женщинам и девушкам, что воспринимался, вот именно, как предостережение. Повторюсь, ничего кроме яркой антитеррористической направленности заподозрить в этом спектакле было невозможно. Это не только мое субъективное впечатление: театральным сообществом и зрителями спектакль был очень тепло принят и отмечен «Золотой маской». И ни у кого не возникало сомнений ни в человеческих, ни в гражданских, ни в художественных его достоинствах.

Со Светой Петрийчук я знаком не так хорошо, как с Женей, но мы вращались более или менее в одном круге и относились друг к другу со взаимной симпатией. Я заинтересованный читатель ее талантливых пьес. Уже после ее ареста, наблюдая ее в судебных заседаниях и в переписке, я открываю для себя этого обаятельного и умного человека.

«Высокий профессионал своего дела»

— Чем пьесы Светланы Петрийчук отличаются от других пьес современных драматургов?

— Одно время я читал пьесы, которые молодые авторы присылали на конкурс фестиваля современной драматургии «Любимовка». Заявок было много, и чтобы их отобрать, нужно было несколько человек, которые не ленились бы профессионально читать эти огромные километры текстов. Ребята пригласили меня, несмотря на мой дремучий по сравнению с ними возраст. И я охотно согласился. Мне интересно, как видят мир люди поколения моих детей и младше. Они другие и во многом лучше нас, честнее, свободнее. Кроме того, участие в предварительном отборе фестиваля помогало лучше видеть общий театральный пейзаж, в чем я — как человек театра — был заинтересован.

По моим наблюдениям, пропорция между пьесами откровенно плохими, приемлемыми и откровенно хорошими была относительно стабильной из года в год. Но изредка случаются удачи — подлинно талантливые, глубокие по мысли и оригинальные по форме произведения.

Все тексты Светы, которые мне довелось читать, — талантливы! Какие-то нравятся меньше, какие-то больше, с какими-то оценками я согласен, с другими готов спорить. Но никогда ее пьесы не оставляют равнодушным, в них всегда живые характеры, оригинальные сюжеты и хороший образный язык, всегда боль, интерес к людям и миру и заинтересованность в судьбах мира. Звучит немножко пафосно, но это действительно так. Эта заинтересованность вовсе не обязательно являет себя посредством громких текстов или построением исторических сюжетов — часто острее чувствуешь и глубже понимаешь мир через судьбы частных людей, через бытовые коллизии.

Не цель нашего разговора, как я понимаю, и не моя задача сейчас давать этим пьесам профессиональную оценку. Но я вправе утверждать (как минимум потому, что у меня очень большой опыт театральной работы), что Светлана Петрийчук — высокий профессионал своего дела. Охват тем в ее творчестве чрезвычайно широк. Она, насколько я помню, родилась в Бишкеке, жила и работала в Казахстане, потом перебралась в Москву. Несмотря на свою относительную молодость (хотя справедливо говорить о ней именно как о зрелом драматурге, мастере), она хорошо знает жизнь, что дает ей право писать об этой жизни, дает право писать для театра.

Союз Светы и Жени оказался чрезвычайно продуктивным: союз двух состоявшихся, вполне взрослых, самостоятельных художников. Я питаю к обеим самые теплые чувства и глубоко возмущен циничным беззаконием судебной и следственной власти по отношению к ним.

— Прошел год с ареста Жени и Светы. Переписываетесь ли вы с ними?

— Да. Хотя упрекаю себя в том, что пишу недостаточно регулярно. Переписка с Женей короткая и веселая, у нее блестящее чувство юмора, а юмор там — лучшее средство, генерирующее волю и силу духа. Женин характер и наши отношения допускают такой стиль, который может показаться легкомысленным. А со Светой, повторюсь, мы были знакомы меньше. Но в письмах из СИЗО Света первая озвучила такую нотку доверительности, предполагающую простой и откровенный разговор на важные темы. Наши письма длиннее, многословнее и как будто бы серьезнее, глубже.

К переписке со Светой и Женей я отношусь трепетно, за их вопросами читаю доверие. Они апеллирует к моему тюремному опыту, разумеется. Но при этом в их письмах читается явная человеческая симпатия. Я этим бесконечно дорожу и надеюсь, что со своей стороны тоже транслирую им хоть немного тепла и поддержки.

«Девочек публично мучают, притягивая за уши нелепые обвинения»

— Какой развязки вы ожидаете? Что вы ждете от суда?

— Этот процесс, как и любой другой в российском суде сегодня, казалось бы, не дает повода ожидать от него ничего хорошего. Мы видим откровенное пренебрежение законом и фактами, безразличие к доказательствам и аргументам защиты. Квалифицированная профессиональная экспертиза игнорируется, подменяется какими-то дикими шарлатанскими измышлениями квазиэкспертов, не признаваемых даже Минюстом.

— «Банда» в кавычках.

— Разумеется, в кавычках.

— Да. Но тем не менее я говорю с человеком, который шесть лет назад отсидел 11 месяцев и вышел. То есть можно жить в тюрьме и при удачном стечении обстоятельств выжить и выйти.

— Безусловно, да. Просто Света и Женя уже находятся в СИЗО больше времени, чем я там находился. Это тяжело, тяжело для здоровья, тяжело для психики. Сознание несправедливости по отношению к себе глубоко травмирует. Но меня иезуитски обвиняли по надуманной статье, тупо и бездоказательно инкриминировали мошенничество, и это чрезвычайно оскорбительно. Девочек мучают публично, наверное, можно сказать, за их убеждения, притягивая за уши нелепые обвинения по нелепым статьям. И, разумеется, страдают родные и близкие люди.

Семейная ситуация Светы мне совсем не была известна до ее ареста, но я знаком с ее мужем. Я ничего не знал о существовании ее престарелых родителей, сестры и так далее. Женина ситуация мне знакома гораздо лучше. И то, что вытворяют с ее мамой и с ее приемными дочерьми, что вытворяют с ее престарелыми бабушками, одна из которых умерла, когда Женя уже была в тюрьме, — это откровенный и показной садизм.

На одном из заседаний Хамовнического суда — перед тем, как нас пустили в зал заседаний, — я оказался рядом с Дмитрием Муратовым**; к нам подошел корреспондент и задал нам один и тот же вопрос: «Чего вы ожидаете от этого суда? И почему вы здесь?» Я ответил что-то не очень внятное: мол, надеюсь, рассчитываю, призываю… ну, что-то такое промямлил. Муратов же без секунды промедления отчеканил: «Я ожидаю только одного, что их сейчас же освободят из-под стражи и отпустят домой. Потому что с точки зрения совести, закона и здравого смысла другого решения быть не может!» Я тогда внутренне ахнул: «Какой молодец!» Вопреки очевидной стагнации и унынию в обществе, вопреки подрезанным уже до основания крыльям любой надежде он так уверенно и как-то лихо это сформулировал.

И я тогда понял, что он прав, что такая идеалистическая, вызывающе наивная самоуверенность — возможно, единственный оставшийся нам сегодня способ продолжать сопротивляться абсурду и беззаконию.

— И последний, такой личный вопрос. Вы отсидели в СИЗО почти год, 11 месяцев. И с тех пор прошло шесть лет. Вы вспоминаете тюрьму?

— Конечно, это незабываемо. По соображениям психической гигиены чаще вспоминаю забавные вещи, которых было много, какие-то смешные нелепости. Со временем жестокие, оскорбительные, несправедливые ситуации уже вспоминаются без ярости. Хотя, наверное, от этого уже никогда нельзя будет полностью избавиться.

* Принадлежит частью компании «Мета», чья деятельность запрещена на территории России и объявлена экстремистской.

** Внесен Минюстом в реестр «иностранных агентов».