Вышедший 27 марта «Наказ» XXV Всемирного русского народного собора о строительстве «Русского мира», помимо очевидных вопросов вроде «а где же здесь православие?» и «давно ли патриарх получил право напрямую приказывать органам законодательной власти, что делать?», ставит еще один: с чего вообще это все началось?
Политика «традиционных ценностей» и само это словосочетание вошло в нашу жизнь так давно и так незаметно, что мало кто вспомнит, когда оно прозвучало впервые. В то же время у этих волшебных слов невероятно интересная история, которая может просветить всю современную идеологию насквозь, как на рентгене. Поэтому сегодня мы попытаемся провести небольшой культурологический анализ и понять, откуда пошли современные традиционные ценности путинского режима.
Краткая история
Понятие «традиционных духовно-нравственных ценностей» было впервые четко сформулировано и законодательно закреплено в «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», принятой в 2012 году. Впервые — и наконец-то: задолго до этого словосочетание ушло в народ, и мало кто понимал, что же именно оно подразумевает. К тому же давно возникла, так сказать, терминологическая путаница: чуть раньше ценности назывались не традиционными, а духовными, а еще раньше появились вообще не ценности, а духовные скрепы. Пропаганда явно находилась в тяжелом положении: нужно было что-то проповедовать, а что именно — неясно. Впрочем, она имела возможность опереться на многовековую, простите за тавтологию, традицию проповеди традиционных ценностей — и истоки она берет в XVI веке.
Именно к этому времени, а точнее, к 1523–1524 годам, принято относить послания монаха Филофея, в которых он сформулировал многим полюбившуюся и надолго прижившуюся установку «Москва — третий Рим». В двух письмах — к дьяку Михаилу Мунехину и к князю Василию III — Филофей рассуждает о том, что на смену утопающему в грехах и ереси Западу (тогда еще просто католическим странам) во главе мира должна стать несущая истинную православную веру Русь:
«Так знай, христолюбец и боголюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать».
Приведенная цитата так или иначе знакома большинству россиян, но при этом у посланий Филофея есть две особенности, которые вспоминать не принято и о которых знают куда меньше.
- Во-первых, это контекст исторический: письма написаны в период объединения русских княжеств, и концепция «третьего Рима» — мощного центра империи, наследника богатой и долгой традиции — была тогда как нельзя кстати (и по сей день она начинает звучать во всех правительственных речах именно тогда, когда внутри государства возникают серьезные проблемы и снова приходится искать мотивации к объединению).
- Вторая особенность — контекст внутритекстовый. Достаточно пробежаться взглядом по посланиям, чтобы понять: Филофей пишет князю отнюдь не оды — он скорее учит, какой должна стать страна в будущем. Пока же она, как и весь тогдашний мир, по мнению монаха, погрязла в грехах.
Характерно, что главный и повальный на Руси грех, против которого выступает Филофей, — это… пропаганда ЛГБТ (признано экстремистским движением и запрещено в России). Естественно, с поправкой на тогдашнее словоупотребление. Послание Василию так и называется: «Послание к великому князю Василию, в немъже о исправлении крестного знамения и о содомском блуде».
Проблемы российской власти, как видим, за четыре века не изменились нисколько — правда, тогда назвать распространение мужеложества на Руси тлетворным влиянием Запада еще никто не догадался.
Фото: Андрей Бресонов / Коммерсантъ
Формула Филофея на долгие годы вперед определила три главных «ценности»:
- во-первых, духовное лидерство как программу и основу государства,
- во-вторых, сакральность правителя и, в-третьих, богоизбранность народа и его «особенный» путь. Во всей славянофильской риторике последующих веков эти ценности так или иначе повторялись.
После войны с Наполеоном, когда в Россию из Европы пришел романтизм, добавилась еще одна: идея принадлежности к великому народу. Именно тогда Россия, и так не имевшая большого опыта индивидуализма, с помощью славянофилов научилась оперировать абстракцией «народ» и ставить ценности этой абстракции выше прав и свобод каждого отдельного гражданина.
Дальше, в 1833 году, министр просвещения Сергей Уваров сформулировал еще одну установку, которую сегодня тоже любят вспоминать ревнители «традиционных ценностей» и которую прямо называл год назад в ряду этих ценностей, в частности, глава СК Бастрыкин: «Православие, самодержавие, народность». Эта триада была явным противопоставлением девизу Великой французской революции «Свобода, равенство, братство» и легитимизировала репрессивно-консервативную политику Николая I. Формулу активно поддержал главный идеолог этой политики Константин Победоносцев: триада стала символом того, что народ должен объединиться вокруг помазанника-царя на основе безусловной и истинной православной веры — и, конечно же, против растлевающего влияния Запада.
Эта же триада стала главным девизом всех последующих поколений консерваторов.
Для народного объединения в братском порыве славянофил Алексей Хомяков придумал термин «соборность» — слово, которое тоже часто мелькает в выступлениях сегодняшних провластных идеологов (и которое еще с нулевых годов постоянно встречается в работах филолога Есаулова — наряду с изобретенным им самим термином «пасхальность»). И вот на этом этапе сходство между современным «патриотизмом» и традиционной философией славянофильства заканчивается.
Дело в том, что
славянофильство — это все-таки сложное и системное течение, которое от сегодняшней, как увидим дальше, невероятно поверхностной и лоскутной идеологии отличается процентов на девяносто.
В частности, даже пресловутая «соборность» у Хомякова предполагала, скажем, отсутствие сакральной иерархии: земная православная церковь, утверждал он, свята и светоносна тогда и только тогда, когда ведет себя свято. Но подобные уточнения — тоже как будет видно дальше — главы Российской империи разных ее изводов привыкли пропускать.
Забавно наблюдать за тем, как сегодняшние идеологи отзываются о советском периоде: бывает, что в одной и той же диссертационной работе о ценностях (а подобных работ выходит сейчас чуть ли не по библиотеке в год) СССР называется сначала средоточием мирового зла (потому что лишил страну и самодержавия, и православия), а через десяток страниц — примером стойкости и величия русского народа в противостоянии все тому же Западу.
Как бы там ни было, чем-чем, а антизападной риторикой, повышенной подозрительностью и лексиконом современная власть полностью обязана советской эпохе. Помимо этого, она обязана позднему СССР и истоками своей философии: в 70-е годы, во время особой распространенности и популярности всевозможных эзотерических, теософских, спиритуалистских и прочих кружков, активно развивался и известный кружок Юрия Мамлеева «Южинский», куда вместе с Гейдаром Джемалем, Евгением Головиным и другими входил и главный современный философ всея Руси Александр Дугин. (Каким образом из адепта мистицизма и эзотерики получился центральный идеолог православных «традиционных ценностей», будет сказано чуть ниже — сначала закончим следить за становлением самого термина).
Александр Дугин и Юрий Мамлеев. Фото: 4pt.su
После развала Союза то, что теперь принято называть традиционализмом, стало постепенно распространяться и укрепляться: потерявшее твердую почву под ногами общество искало идейную и идеологическую опору в чем-нибудь привычном, и голоса тех, кто позиционировал себя наследником прошлого, звучали очень привлекательно.
Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить риторику тех лет: знаменитое название фильма «Россия, которую мы потеряли» (1992, Говорухин) или название печально известного националистского и запрещенного общества «Память» (чей девиз, кстати, был «Бог! Царь! Нация!»).
Перечисленные выше — и усвоенные очень отрывочно — ценности постепенно реализовывались через законопроекты и открытые письма, апеллировать к традиции становилось все более и более модно. Наконец после краткого периода медведевской «модернизации» и тем более после Болотной потребность объединить взбунтовавшиеся «княжества»-регионы и призвать народ к благочестию стала особенно острой — и тогда в послании Путина Федеральному собранию 2012 года прозвучало сакраментальное сочетание «духовные скрепы»:
«…мне больно сегодня об этом говорить, но сказать я об этом обязан. Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп: милосердия, сочувствия, сострадания друг другу, поддержки и взаимопомощи — дефицит того, что всегда, во все времена исторические, делало нас крепче, сильнее, чем мы всегда гордились».
Тогда же, в 2012 году, была сформирована «Стратегия государственной национальной политики РФ на период до 2025 года», в которой был взят курс на сохранение «традиционных духовно-нравственных ценностей» — правда, что эти ценности в себя включают, определено не было. Тем не менее начиная с этого времени сам термин прочно вошел и в законодательство, и в обиход.
После этого Путин стал апеллировать к ценностям почти в каждом своем послании. В 2013 году он сказал, что Россия «возвращается к себе», «выступает против пересмотра норм морали и нравственности, против стирания национальных традиций, против признания равноценности добра и зла». Как видим, сам гарант ценностей тогда еще плохо понимал, что несет в себе придуманный термин. Под это размытое понятие в рамках «Стратегии…» принимались законы с еще более размытыми понятиями — скажем, закон об «оскорблении чувств верующих».
В 2020–2021 годах в Конституцию были внесены поправки, суть которых кратко сформулирована в статье 114:
«Правительство Российской Федерации… обеспечивает проведение в Российской Федерации единой социально ориентированной государственной политики в области… поддержки, укрепления и защиты семьи, сохранения традиционных семейных ценностей…»
Фото: Андрей Коряков / Коммерсантъ
В конце концов 9 ноября 2022 года указом президента были утверждены «Основы государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» и наконец-то примерный перечень этих самых ценностей был назван:
«Традиционные ценности — это нравственные ориентиры, формирующие мировоззрение граждан России, передаваемые от поколения к поколению, лежащие в основе общероссийской гражданской идентичности и единого культурного пространства страны, укрепляющие гражданское единство, нашедшие свое уникальное, самобытное проявление в духовном, историческом и культурном развитии многонационального народа России.
К традиционным ценностям относятся жизнь, достоинство, права и свободы человека, патриотизм, гражданственность, служение Отечеству и ответственность за его судьбу, высокие нравственные идеалы, крепкая семья, созидательный труд, приоритет духовного над материальным, гуманизм, милосердие, справедливость, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение, историческая память и преемственность поколений, единство народов России».
Не то чтобы все вышеприведенное многое прояснило: лексика закона, как нетрудно заметить, очень метафорична и вряд ли приемлема для юридического документа (правда, Z-идеологи быстро нашли аргумент в защиту этих лексических неточностей: мол, у нас законодательство пишется таким сухим, казенным языком, что давно пора его разнообразить). Тем не менее жизнь пропагандистов после закона явно стала легче: теперь хотя бы в общих чертах понятно, что пропагандировать.
Вопросы терминологии
Надо сказать, что сам по себе термин «традиционные ценности» используется далеко не только в России. Формально — но только формально — он наиболее близок к лексикону Макса Вебера, для которого понятие «ценности» было одним из центральных и который ввел это понятие в социологию.
«Ценность» для Вебера — это общая установка какой-либо исторической эпохи, то есть общественная норма, которая имеет значимость для социального субъекта. Но в лексику Кремля «ценности» пришли, конечно, не от Вебера — как писали Ильф и Петров: «Если б Остап узнал, что он играет такие мудреные партии, он крайне бы удивился». Источники терминологии на самом деле вполне предсказуемы: это все тот же любимый кремлевский философ Иван Ильин.
Строго говоря, источников, судя по всему, три: к Ильину, который отвечает больше за смысловое наполнение, добавляется Николай Бердяев, тоже неоднократно Путиным цитировавшийся, а за ними и любимый Дугиным Рене Генон — правда, в дугинском изводе.
Бердяева Путин, как известно, называет своим любимым философом наряду с Ильиным. Но если у Ильина он позаимствовал все, начиная с философии и заканчивая слогом, то отчетливых следов Бердяева в кремлевской риторике все же не видно. По сравнению с Ильиным, которого можно назвать философом только с большой натяжкой (он, скорее, в первую очередь публицист), Бердяев — именно ученый, его философия сложна и мало пригодна для разговора с «народной массой».
Из его философии были взяты, может быть, только самые простые и понятные (и привычные по другим консервативным учениям) идеи — вроде убеждения, что технический прогресс = бездуховность, что демократическое равенство ведет к усреднению личности, что современный (Бердяеву) мир находится в духовном кризисе, «Франция изъедена культурным скепсисом, в Германии кризис опрокидывает все ценности» и т.п.
А главное, что, похоже, позаимствовал у Бердяева Кремль, — это слово «ценности». Правда, Бердяев использует его без прицепов в виде прилагательных «духовные» или «традиционные» — зато с прицепом «сверхличные».
Николай Бердяев. Фото: Википедия
«Социальный идеал, основанный на индивидуализме, отвергающий всякую сверхличную святыню, — буржуазный идеал, идеал «мелкого земного всеблаженства, земной радикальной всепошлости». Противоположный взгляд на общественную и историческую жизнь прежде всего исходит из сверхличных, сверхчеловеческих целей и святынь. Он признает ценность исторических национальностей и исторических государств, вдохновляется ценностями религиозными, моральными, познавательными и эстетическими, ценностями творческой культуры, которые не могут быть подчинены благу отдельной личности».
Из статьи «Личное благо и сверхличные ценности».
Судя по тому, насколько здесь лексикон Бердяева похож на употребление «традиционных ценностей» в разных их скрепных вариантах, второй своей частью сочетание обязано именно ему. Но сходство современной идеологии и бердяевской философии на этом заканчивается: смысловым центром для Бердяева всегда была личная свобода, а главной целью жизни любого человека и любого гражданина — творчество. Ни того ни другого в риторике Кремля как-то не наблюдается. И уж точно никому не приходит в голову цитировать, например, такие высказывания:
«Таков один тезис о России, который с правом можно было высказать. Но есть и антитезис, который не менее обоснован. Россия — самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой все национализировано вплоть до вселенской церкви Христовой, страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу как гниль и исчадие дьявола, обреченное на гибель. Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смиренный и есть самый великий, самый могущественный, единственный призванный. «Русское» и есть праведное, доброе, истинное, божественное. Россия — «святая Русь». Россия грешна, но и в грехе своем она остается святой страной — страной святых, живущей идеалами святости. Вл. Соловьев смеялся над уверенностью русского национального самомнения в том, что все святые говорили по-русски».
Из сборника «Душа России».
Фото: Марина Мамонтова / Коммерсантъ
А ведь это тоже Бердяев — и тот же Бердяев.
Первой своей частью сочетание «духовные ценности», как уже было сказано, обязано Ильину, у которого слово «духовный» встречается примерно раз по шесть на каждой странице каждого произведения. Вообще, кажется, что именно он обеспечил примерно половину современного словарного запаса властей: у него встречается и «русофобия», и «национальная идея», и даже «единая Россия». Неудивительно, что именно этот философ стал любимым для современной власти: пишущий абсолютно публицистично, просто, не особо церемонясь с терминами и выводами, он отлично подходит для того, чтобы дергать из него цитаты. При чтении Ильина иногда кажется, что спичрайтеры посланий к Федеральному собранию вообще не слишком напрягают писательский талант и берут из Ильина целые страницы, а пустоты заполняют очень хорошо стилизованными под него вставками. И конечно, именно из его книг почерпнуты идеи о духовных основах русского народа:
Иван Ильин. Фото: Википедия
«Нет, родившись в эпоху соблазна, соблазнами окруженные и одурманиваемые, мы должны противопоставить этим временным соблазнам — вечные основы духовного бытия, необходимые человеку в его земной жизни. Эти вечные основы слагают единую духовную атмосферу, единый путь, который необходимо прочувствовать и усвоить, чтобы на вопрос «во что же нам верить?» мы могли бы ответить живою верою: в Бога, в любовь, в свободу, в совесть, в семью, в родину и в духовные силы нашего народа, начиная с Бога и возвращаясь к Нему, утверждая, что и любовь, и свобода, и совесть, и семья, и родина, и нация — суть лишь пути, ведущие к Его постижению и к Его осуществлению в земной жизни человека».
«Путь духовного обновления».
Как видим, Ильин называет все те качества и явления, которые почти дословно повторены в нынешнем законодательстве о ценностях. В том же сборнике (да и в других) он подробно пишет и об устройстве семьи (и эти его идеи тоже почти дословно повторены в поправках к Конституции), и о патриотизме, и о любви к родине, и о том, что все сферы жизни — от образования и науки до медицины — должны строиться на православной вере и духовности, а не на рационализме. Очевидно,
власть почему-то принимает публицистические труды Ильина за учебники по государственному управлению, а заодно и учебники истории, и учебники риторики. Три в одном — да здравствует триединство.
Есть у Ильина и еще одна невероятно важная тема, о которой власти стараются особо не упоминать, — это национализм. Симпатии Ильина к нацистскому режиму не секрет ни для кого. Он действительно очень поддерживал политику Гитлера до войны, в 1933-м пел его идеям дифирамбы и после войны особо не изменил своим взглядам, посетовав только на «перегибы».
При этом не хочется выступать адвокатом Ильина, но все-таки надо сказать, что его националистические взгляды были довольно умеренными: мол, да, народ у нас многонациональный, но надо сохранять русские традиции, суверенитет культуры, не поддаваться влиянию Запада, но никаких иноверцев и людей других культур ни в коем случае не притеснять. Единственная форма дискриминации — важные государственные посты в России должны занимать исключительно русские.
Вообще, малознакомый с Ильиным читатель удивится, что и для него — как для Бердяева — категория личной свободы человека и гражданина была одним из центральных понятий. Для Ильина принципиально, чтобы все эти планы по строительству прекрасной (для него) России будущего (так, между прочим, называется одна из глав сборника «Наши задачи») осуществлялись исключительно добровольно, «по любви». Но все рассуждения Ильина о свободе власть, очевидно, тоже предпочитает пропускать.
Именно поэтому, судя по всему, в концепции «традиционных ценностей» появился третий компонент — собственно традиционность, точнее традиционализм. Родоначальником традиционализма принято считать Рене Генона — метафизика, эзотерика, закончившего свой жизненный и философский путь в суфийском ордене.
Генон видел развитие мира не как процесс эволюции, а как процесс регресса. И в его системе, которую он частично взял из индуизма, мир уже несколько тысячелетий живет в эпоху «Кали-юга» — время демона Кали, когда боги отвернулись от людей, нравы и умения пали и т.д.,
и главное, чем теперь должен заниматься человек, — это следовать Традиции, которая является основой всех времен и эпох. Добавим в скобках, что в отличие от Ильина, прибившегося к нацистской идеологии скорее случайно, Генон был прямым предшественником этой идеологии (впрочем, тоже непреднамеренно).
Здесь проблема даже не в том, что современная российская власть пытается черпать свои идеи из учения эзотерика Генона — само по себе это учение не является чем-то совсем уж сектантским, и его последователи есть среди политиков всего мира (кстати, и в команде Трампа тоже). Проблема здесь больше в том, что власть черпает идеи НЕ из Генона, а из его апостола Дугина, который в изначальном учении изменил многое.
О том, в чем Дугин противоречит Генону, здесь говорить не место, но что все-таки сказать надо — так это то, что попытка скрещения Генона с православием, которая предпринимается много лет, — это, конечно, чистое притягивание за уши. Ничего христианского в учении Генона нет и не может быть — и чтобы в этом убедиться, можно открыть любую из его немногочисленных статей о христианстве. Например, статью «Христианство и инициация», где сказано, что христианство изначально было учением эзотерическим, требующим инициации. И далее в том же духе.
Фото: Александр Петросян / Коммерсантъ
Попытки соединить несоединимое в конце концов привели к тому, что мы имеем сейчас, — к идеологии православного государства с эзотерической основой, к «традиционным ценностям», к попытке следовать какой-то несформулированной Традиции и рисованию образа страны как государства-катехона (Дмитрий Быков (признан иноагентом) обратил внимание на то, что это важное для дугинской философии понятие РПЦ использовала в своем «Наказе» — то есть взаимопроникновение идей идет уже даже на уровне лексики). И все это на фоне абсолютно пустых по содержанию слов, которые можно наполнять любыми удобными «смыслами».
Все это выглядит довольно апокалиптически — хотя как еще оно должно выглядеть, если главной составляющей всех надерганных из разных книг философий, составляющих «традиционные ценности», является именно близость «Конца света»? Кстати, именно так называется один из составленных Дугиным — еще в девяностых — сборников эсхатологических текстов: «учебного пособия по истории религий», где вперемежку с рассуждениями о христианстве идут статьи об алхимии, масонстве, каббале, а также тексты Мирчи Элиаде, Рене Генона, Юлиуса Эволы, Алистера Кроули.
Изобретенная традиция (вместо заключения)
К сожалению, не надо быть философом и богословом, чтобы понять: «традиционные духовные ценности», которые стали основой российской государственной идеологии, имеют мало общего и с реальной традицией, и с духовными ценностями православия. То, что проповедуют сейчас с экранов телевизоров, а часто и с амвонов, больше похоже на «христианский эзотеризм», как честно назвал один из разделов вышеупомянутого сборника Дугин. Единственная реальная традиция, которой четко придерживаются идеологи, — это повторение вековых мантр про падшесть Запада и непобедимость окруженного врагами русского народа.
Вообще, все, что сейчас происходит, точно описано в книге Хобсбаума «Изобретение традиции»:
изобретая и переизобретая каждый раз традицию, любая власть ищет свою основу в прошлом, окружает себя обрядами и ритуалами, пытается сакрализировать фигуру вождя.
С учетом многовекового опыта такого изобретательства процесс идет вполне успешно.
Остается надеяться только на то, что когда-нибудь Россия сможет изобрести себе какую-нибудь новую традицию — не милитаристскую, не тоталитарную, не репрессивную. Но пока приходится ездить на новоизобретенном велосипеде.
