Наверное, когда мы с «Левада-центром»* готовили опрос о том, представляют ли люди себе будущее России через 10–15 лет и говорят ли они о нем, нам стоило еще их спросить, думают ли они о таком будущем в принципе. И если думают, то как часто и в каком контексте. Потому что мой личный эксперимент по изучению того, насколько люди, живущие сейчас в России, думают о далеком, отнесенном на десять–пятнадцать лет вперед будущем страны, дал более скромные результаты. Впрочем, мы с исследователями из «Левады» проведем более дотошное исследование чуть позже, когда перейдем к уже запланированным фокус-группам по теме. Полученные же пока результаты, где совершеннейшее меньшинство (18% от опрошенных) что-либо представляют о будущем России и при этом полагают (16% от опрошенных), что люди вокруг об этом отдаленном будущем хоть что-либо говорят, тоже не внушают социального оптимизма. Хотя я лично думала, что будет еще меньше.

Если судить по тому, что видишь в новостях, что публикуется и показывается в средствах массовой информации, о чем пишут в социальных сетях, вся жизнь страны происходила в прошлом и происходит только и исключительно здесь и сейчас. Я специально в течение нескольких суток мониторила и исследовала самые популярные издания и программы, читала самые официальные из самых официальных государственных страниц в интернете с их новостями и важными сообщениями, вглядывалась и вслушивалась в то, что пишут и говорят в своих блогах разнообразные лидеры общественного мнения, и в результате получилось: история–сражения–надои–отопление–цены–сражения–выборы–история–нефть–инфляция–история–история–цены. Все — про текущее с густейшей приправой из отсылок к прошлому.

Самый популярный горизонт планирования — март, голосование по избранию президента страны. За эту черту заглядывают немногие: лишь те, кто по каким-то своим причинам будущее привязывает к тому, что получится в ноябре, по результатам выборов американского президента. Дальше? С полдюжины алармистских публикаций в зарубежной прессе про возможный потенциальных конфликт России и стран Запада через три–пять лет. Все.

На этом фоне трудно предполагать, что обычный человек будет заглядывать аж на десять лет вперед. Чтобы проверить это предположение, я специально поговорила с небольшой, но относительно репрезентативной выборкой своих знакомых, среди которых были учительница, чиновник среднего звена, курьер доставки, искусствовед, сотрудник в погонах, медсестра и психолог. Все они, как один, подтвердили, что даже про то, что будет через год в их собственной жизни, они особо не загадывают, а про страну в целом дружно пожимали плечами с общим лейтмотивом «надеемся, что будет мир».

Когда же я спросила про «а что же через десять лет тут у нас будет?», они все по-отдельности, но дружно покрутили пальцем у виска: как такое можно знать? И сколько бы я ни наводила на продолжение разговора о будущем или хотя бы его образе, о том, каким бы оно могло быть, если смотреть на него глазами обычного человека из сегодня, все соскальзывали с темы на текущее, и общим выводом прозвучала фраза моей обычно вполне жизнерадостной и оптимистичной подруги: «Не надо об этом говорить. Это страшно, и это больно».

Вопрос отчасти риторический. Ответ на который лежит в бесконечных официозных мантрах о том, что самое важное и интересное — в прошлом, о «рюриковичах» и о 24 февраля 2022 года.

И чтобы подтвердить гипотезу о массовом походе россиян по жизни с головой, низко опущенной в настоящее, и согласившись с тем, что, ну ок, так и быть, март так март, мы задали вопрос подписчикам телеграм-канала «Новой газеты», спросив их: изменится ли политика в России после выборов президента, или нет, с вариантами ответов: «станет лучше», «станет хуже», «ничего не изменится». И результат этого нашего эксперимента превзошел все мои самые смелые ожидания.

И дело не в том, что 0 (прописью — ноль) процентов ответивших сочли, что внутренняя политика станет более мягкой, и не в том, что аж 44% полагают, что все станет еще жестче (что, конечно, не сильно вдохновляет, но, с другой стороны, а что нормального человека сейчас бодрит?), и даже не в 56 процентах, высказавшихся за то, что ничего не изменится, а в том, откуда на самом деле взялась большая группа голосов — эта половина ответивших, что все будет как обычно (это те проценты, который пришлось отсеять при окончательном подведении итогов).

Наши специалисты по социальным сетям проанализировали трафик полученных ответов и обнаружили, что девять с лишним тысяч, нажавших на галочку «Ничего не изменится» (41% проголосовавших), оказались ботами, осуществившими свое «волеизъявление» всей этой толпой дружно, в течение менее чем получаса, и выбравшими только и исключительно этот вариант ответа.

И это, если подумать, — и восхитительно, и заявка на приговор.

«Восхитительно» представлять, что где-то существуют люди, то ли работа, то ли миссия, то ли веление сердца которых заключается в том, чтобы отправить других специально обученных людей нажимать кнопочку в опросе про будущее. Есть смутное подозрение, что вся эта красота еще и существует и функционирует не на собственные средства. Но не это главное. Главное же, что они отчего-то не выбрали опцию «все станет мягче», что наводит на мысль, что ботоводы что-то знают и, возможно, им по долгу службы и полагается знать. Но и версию, что все ухудшится, они не поддержали, хоть и могли.

И выходит, что доминирующий жизненный режим «не смотреть вперед», существовать с глазами, закрытыми на будущее, похоже, предопределяется не только личной травмой, личными страхами и опасениями россиян или просто леностью мысли некоторых из них, а поддерживается, культивируется властью и окормляющимися при ней, ее нарративами и информационной политикой. При этом вряд ли власть отдает себе отчет, почему в такой политике гнездится эмбрион приговора ей самой и чем ей этот приговор может грозить. Но об этом мы поговорим в следующий раз.