Котлеты из шпица

В этом сезоне в «Студию театрального искусства» приглашены ставить ученики Женовача: Сергей Тонышев на малой сцене работает над спектаклем о Шпаликове, Уланбек Баялиев выпустил премьеру на большой сцене. Его спектакль называется «Брехт. Швейк. Вторая мировая».

Швейк Брехта, скажем сразу, совсем не тот, что Швейк Гашека. Гашек свой сатирический роман написал о Первой мировой войне, Брехт пьесу закончил в разгар Второй мировой, а Баялиев своему спектаклю дает измерение вне времени: здесь по подиуму выхаживает Гитлер, а в трактире происходит такое, что приводит на сцену все войны мира: насилие, жестокость, истерику инстинктов. Сатира Гашека строилась на долгой тирании Габсбургов, Брехт обличает наступление нацизма. Спектакль — про войну как таковую. Известный мотив «Трехгрошовой оперы» — «сначала хлеб, а нравственность потом» — обострен предельно.

Герой спектакля (Никита Исаченков) — тощий, бесцветный, фантастически изворотливый торговец собаками в Праге. Эсэсовец в блестящем исполнении Льва Коткина, сумевшего гротескному рисунку придать черты настоящего ужаса, хочет собаку-шпица. Друзья Швейка хотят мяса. Хозяйка трактира «У чаши» хочет прибыли. Контекст — охота на инакомыслящих, страх. То, как шарфюрер бьет трактирщицу, демонстрирует, что нацисты могут и собираются делать с людьми.

Мы отвыкли от памфлета на сцене, от резких постановочных приемов. На ум временами приходит известная фраза «предложили из гравюры сделать пьесу». Здесь спектакль словно бы сделан из плаката. Его цвета — черный и красный: сценограф Евгения Шутина жестко прямолинейна. Прямолинейность присутствует во всем строе постановки, за которой слышен голос Брехта:

Швейк (ползающий на брюхе по снегу под Сталинградом, крадущий собаку, превращающий шпица в котлету, а официальную идеологию — в бред) становится живой иллюстрацией этой самой правды. В ней есть оттенки кукольного театра, сюрреализма, тотальной иронии. И личная мифология хитреца-приспособленца Швейка сливается с хоррор-шоу, перепахивающим общество.

Как ставят ретрограды

Незримая рифма — на них сейчас стоит театральная жизнь — премьера «Другой сказки» в театре Маяковского, сцена на Сретенке.

Сергей Урсуляк себя прославил в кино многократно; в театр он вернулся зрелым киномастером. Соединил «Голого короля», «Дракона», «Каина ХVIII», добавил немного «Тени» и решил себя обезопасить, объявив, что это — «постановка ретрограда».

Но ничего такого ретроградного в спектакле нет. Есть ритм, хорошие актерские партии и послание залу. Прелесть этой постановки в том, что виртуозно умел именно Шварц: легко высмеивать трудные вещи, вышучивать зло, писать счастливые концы к несчастливым обстоятельствам. Актерский ансамбль Маяковки режиссром заведен, как музыкальная шкатулка на гавот, в котором по ходу спектакля начинают скрежетать ноты электропилы.

Самый сильный и «говорящий» дуэт здесь не принц и принцесса, молодые-романтические, а Король (Вячеслав Коваленко) и Королева (Зоя Кайдановская). Два правителя, окруженные льстивой свитой, мамаша и жених. Он — холодный, жестокий, не лишенный обаяния, и потому, конечно, «ни на какое другое место, кроме королевского» не годится. Поначалу сомневается в чистопородности невесты: «Может, она семитка? Может, она хамитка? Прочь!» Но увидев принцессу, забывает обо всем — и ткачи начинают свою работу.

…Маме от жениха дарят пушку. Выкатывают уродливую штуковину.

— Зачем? Я ж ни с кем не воюю?! — королева расчетлива и сурова.

— А потому и не воюете, что у вас пушки не было! — королевские сваты за словом в карман не лезут.

Ничего общего нет ни в биографиях, ни в личностях Андерсена и Шварца, кроме определяющего: эти сказочники понимали реальность. И вот вам цитаты из спектакля, где сюжетный стержень датский, а стилистические фиоритуры самые наши. Первый министр (Евгений Парамонов), похожий на всех кагэбэшников сразу, вещает: «наше государство самое древнее, самое лучшее в мире», «все вокруг — идиоты, и только мы — молодцы, мы — лучшая нация в мире, потому что не просто верим в чудеса, мы чудом и держимся»!

Обманчивый ласковый юмор, нежная шутливость Шварца:

Ну, и конечно, в итоге побеждает кольцевая композиция: на место свергнутого короля приходит первый министр, и его «демократическое правление» открывает новую эру и зажигает в окнах огни: «наши люди повезут любого, кто возьмет вожжи…»

Обитавший поперек выпавшего времени, бывший прапорщик Шварц в ответ на бескрайний аморализм государства тихо и упрямо писал свои коды-притчи. Его с годами усиливающийся тремор был не только результатом страха, но и дрожью ярости художника, который смог стать сказочником на все времена для нашей почвы.

Урсуляк природу советской драматургии — и советской драмы жизни — отлично знает. И его режиссерский текст не в легкости и способности смешное у автора сделать смешным на сцене, не в остро-прозрачных ассоциациях, взрывающих зал, а в живущем поверх спектакля горьком герметизме:

Здесь все артисты играют с азартом честного ремесла. И те два часа, что длится спектакль и можно безнаказанно смеяться (хохотать в голос или неуверенно подхихикивать), «Другая сказка» работает активатором гражданской смелости, и в воздух зала поднимается отвага точного понимания происходящего.

Цена любви

…Много лет назад, на премьере замечательного спектакля Генриетты Яновской «Волк и семеро козлят» со мной рядом сидел зритель лет шести. С виду чистый фаюмский портрет, с огромными глазами-маслинами и черными кудрями, он не отрывался от сцены, с упоением глотая все злоключения козлят, происки коварного волчары и подвиги отважного отца-козла в капитанской фуражке. «Давид! Давид!» — девчонки с заднего ряда надрывались привлечь его внимание, но он был целиком сосредоточен — на другом.

И вот не прошло и пятнадцати лет, как Давид Мовсесян сочинил тончайшую музыкальную партитуру к спектаклю «Русалочка». Постановка Рузанны Мовсесян, ученицы Гинкаса и счастливой матери композитора.

Спектакль этот поистине заслуживает того, что нынче уныло рекомендуют «для семейного просмотра». И внуки, и бабушки, и родители — каждое поколение извлечет из этой премьеры во Флигеле МТЮЗа свой опыт и вывод.

Все в этом спектакле переливается перламутром, радужными наплывами морской раковины: белоснежно-безгрешное подводное царство, где даже тени — часть света, гроты с жемчугами, мраморный осколок статуи, струящийся шелк — грозового моря, заката, отлива. Сценограф волшебства — Мария Утробина.

И так же исподволь переливчаты характеры: юная русалочка, томимая предчувствием любви, многоопытная красотка-бабушка (она-то точно знает, как жесток день пятнадцатилетия, когда девочкам позволено всплывать на поверхность моря), послушные сестры. И они в самом деле дивно поют; недаром ведьма в уплату за чародейство требует русалочкин голос.

Принц здесь тоже — только голос, чарующий, негромкий, но в ответ внятно — знакомое с детства: «она танцевала и смеялась, а из ног ее сочилась кровь»…

Спектакль шел на детских каникулах, и люди младшего школьного возраста вокруг меня не стеснялись помогать актерам и направлять действие. Ну а финал выдался явно знаковый.

Когда принц женится на другой, а Русалочка на рассвете должна обратиться в морскую пену, сестры приплывают к ступеням королевского замка с ножом, добытым все у той же ведьмы. Если успеть убить принца и окропить себя его кровью, можно еще триста лет резвиться в волнах. Зал разделился. Девочки замерли, болельщики-мальчишки яростным шепотом стали требовать:

—Убей его, убей!!!

Я тихо спросила у соседа лет девяти: за что? Он глянул, как на глухую: за обиду!

Что тут скажешь? И чьи это плоды — семьи, Сети или школьных «уроков о важном»?

Пушкин и традиционные ценности

…В январе была завершена реформа «Золотой маски» и назначено новое жюри. Во главе — Сергей Женовач. Жюри предстоит ездить по городам и весям и отсматривать театральные спектакли на местах.

На мой взгляд, системная ошибка. Сама институция «ЗМ» обросла таким количеством претензий, недовольства, сомнений, что следовало бы тщательнее обдумать, что, собственно, можно сделать для повышения уровня прозрачности и качества оценок. Возможно, приостановить проект на год, провести референдум (хоть здесь-то можно!), как следует поразмыслить. Но, видать, приказано выжить. Не ронять знамя. И вот — скандалы в сетях и поспешность в новом секретариате СТД.

Два зимних месяца в театрах шла кутерьма сквозь смех и слезы. Вице-премьеру Татьяне Голиковой, курирующей культуру, показалось: пора-пора, наконец, привести театры «в соответствие»…

С Указом Президента РФ от 9 ноября 2022 года № 809 «Об утверждении основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей».

Минкульт кинулся исполнять.

«Надевать» эти самые «основы» на текущий театральный репертуар, в котором и русская, и зарубежная классика, и современная драматургия — потруднее, чем из болота тащить бегемота.

Но отныне это требование госзадания; нет «соответствия» — нет поддержки.

Основная задача директоров театров — в правильном разнесении будущего репертуара по графам в соответствии с пунктами Указа.

Выбор не то чтоб безграничный. Одним годится:

• «Сохранение исторической памяти, противодействие попыткам фальсификации истории, сбережение исторического опыта формирования традиционных ценностей и их влияние на российскую историю, в том числе на жизнь и творчество выдающихся людей России». (Предположим: «Война и мир»?)

Другим:

• «…сохранение, укрепление и продвижение традиционных семейных ценностей (в том числе защита института брака как союза мужчины и женщины), обеспечение преемственности поколений, забота о достойной жизни старшего поколения, формирование представления о сбережении народа России как об основном стратегическом национальном приоритете». («Женитьба»?)

Есть еще:

• «Воспитание в духе уважения к традиционным ценностям как ключевой элемент государственной политики в области образования и культуры, необходимый для формирования гармонично развитой личности». («Бесы»?)

Кто-то изобретательный пойдет, возможно, и по трудному пути:

• «Укрепление гражданского единства, общероссийской гражданской идентичности и российской самобытности, межнационального и межрелигиозного согласия на основе объединяющей роли традиционных ценностей». («Сказка о попе и работнике его Балде»?)

Короче: чтобы всерьез укладываться в «традиционные ценности», надо заново создавать русскую культуру, русскую литературу, русский театр. Гоголь, Достоевский, Толстой на подозрении. Да и Пушкин (что «Граф Нулин», что «Онегин») для решения госзадач не годится. Заодно надо придумать, куда девать Шекспира и Гете, Корнеля и Гюго, Беккета, Сартра, Ануйя et cetera. О современности страшно подумать. Выстоят разве что сказки: о Кощее Бессмертном, Финисте, не побоюсь этого слова, Ясном Соколе, о Марье-Красе.

Театральной администрации тоже надо окопаться: а ну как кому-то из бдительного общественного совета при Минкульте или из активистов примстится расхождение того, что на сцене, и того, что в бумагах? Придется ломать репертуар, прекращать оплату артистов и сотрудников, уборку театра, сброс с крыши снега (бюджет на спектакль един).