Больше всего в театре «Шалом» меня поразили не знаменитые бутерброды с форшмаком, не вездесущее «Шалом!» билетеров, а смех. Ладно, что постановка смешная — такое случается, дело не в этом — но она смешная по поводу, не случайно. «Моня Цацкес — знаменосец» (и спектакль, и первоисточник — одноименная повесть Эфраима Севелы) встраивается в один ряд с «Жизнью и необычайными приключениями солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича, «Уловкой-22» Джозефа Хеллера и, конечно же, «Похождениями бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека. Все эти произведения иронизируют над самым страшным, позволяют себе (и нам) смеяться над войной.

Их объединяет многое: неловкий главный герой, смесь фарсовых ситуаций с гиперреалистичным описанием человеческой жестокости, фрагментарность. Фрагментарность, пожалуй, важнее всего. Если авторская задача состоит в том, чтобы показать мозаику войны, то линейное повествование классического романа едва ли для нее подойдет. Реализм здесь тоже ни к чему — важнее контрасты, взрывы хохота и снарядов. Гипертрофия мира «Мони Цацкеса…», выражающаяся в идиотском требовании обмотать знамя вокруг тела Мони для сохранности или в обмене гостинцами с нацистами на 1 Мая (вспоминается аналогичная сцена из «Жени, Женечки и «катюши»), подрывает бытовой абсурд войны, который, как выясняется, не сильно-то отличается от вымысла.

Абсолютно реальная история 16-й стрелковой Литовской Клайпедской Краснознаменной дивизии, сформированной из беженцев, спасавшихся от оккупации, показана с точки зрения Мони Цацкеса — парикмахера, оставившего дома родителей, двух сестер и брата. На войне он всеми правдами и неправдами пытается выжить, а заодно — не совершать подлости. По крайней мере, откровенной. Большая часть его сослуживцев такие же обыватели (все поголовно — парикмахеры), как и он сам. Они не были готовы к войне. Впрочем, как вообще можно быть к ней готовым?

Практически треть воевавших в 16-й стрелковой дивизии были евреи. Идиш они знали лучше литовского и русского. Дивизия участвовала в боях под Орлом, затем на Курской дуге, а в 1945-м сыграла решающее значение в освобождении Клайпеды — главного порта Литвы и родного города Мони Цацкеса. Собственно, там и окажется в конце концов главный герой, только не у горячего очага, а на пепелище, брошенном отступающими немцами.

Спектакль поставлен чрезвычайно аскетично. Из декораций — всего четыре железных стула. Актера тоже четыре, они попеременно играют Моню Цацкеса, его трусоватого товарища Фиму Шляпентоха, рэба Мойше и служку Шлэйме Гаха, военное начальство: подполковника Штанько и старшину Качуру, редких женщин — тонкую Фирочку и необъятную Марью Антоновну, еще нескольких персонажей. Повествование Севелы передано в форме сторителлинга, выразительного чтения авторского текста, которое разбавляют редкие, как будто бы даже лишние здесь псалмы Давида. Их читает один Моня, в свете прожекторов. Если костяк «Мони Цацкеса…» интонационно напоминает моноспектакли Евгения Гришковца, то псалмы, «как какие-то странные диковинные вкрапления в янтаре» (фраза из спектакля Гришковца «Как я съел собаку»), отсылают к музыкальным опытам, скажем, Леонида Федорова. Но это интонационно. А содержательно в эти моменты спектакль превращается в эссе о богоизбранничестве еврейского народа. Позволю себе процитировать программку:

«Мы играем этот спектакль в память о людях всех национальностей, которых забрала война, и в память о миллионах евреев, погибших в боях, концлагерях, оккупации и гетто. Они хотели жить. Любить и смеяться, дружить, молиться, рожать детей… Пока мы их помним — они с нами. Их любовь, их вера, их юмор и их молитвы».

Разумеется, «Моня Цацкес…» — о евреях. Поставленный по повести писателя, участвовавшего в захвате приемной Президиума Верховного Совета СССР, чтобы потребовать разрешения на репатриацию в Израиль и таки в Израиль репатриировавшегося, в театре со столетней историей, где худруком был Соломон Михоэлс, а художником — Марк Шагал, он не мог не быть о евреях. Об идише, благодаря которому можно исполнять на параде песню про Сталина и баню, ведь никто все равно ее не поймет. О молитве, ради которой можно спровоцировать немцев на атаку. Об антисемитизме.

Спектакль завершается трагически — так война и не может закончиться иначе. Ни Моня Цацкес, ни Фима Шляпентох не хотели участвовать в войне. Но режиссер спектакля Олег Липовецкий напоминает:

Даже если мы в ней не участвуем — она уже участвует в нас.