«Выступаем за человеческую жизнь и против культа смерти»

— Давайте сначала поговорим про изгнание. Оно стало личной историей миллионов людей из Украины, России и Беларуси. И вы теперь тоже находитесь в добровольном изгнании, потому что покинули храм, в котором служили, страну, где жили, и саму Русскую православную церковь. Что стало для этого окончательным толчком, насколько тяжело это дается и что вас поддерживает?

— Это решение было бы проще принять не сейчас, а минимум год или полтора назад, когда стало понятно, что мое видение текущей ситуации радикальным образом расходится с тем, как ее видит институциональная церковь.

Тогда многие мне говорили, что я должен уходить, но у меня был аргумент: священник не вправе сам оставлять свой приход, свою общину. Есть слова в Евангелии от Иоанна о пастыре, который не должен, видя волка, бежать и оставлять своих овец. Поэтому я оставался. Но тем не менее возникло несколько причин, которые все же вынудили меня принять решение об отъезде.

Первая — в начале 2023 года решением Святейшего Патриарха я был запрещен в служении на три месяца. Стало понятно, что это предупредительный выстрел и что бессрочное запрещение будет вопросом времени. Вторым событием, мне кажется, было запрещение в служении отца Иоанна Коваля, который заменил в молитве слово «победа» на слово «мир». Для меня тогда же стало очевидно, что для священников, публично единомысленных со мной, места в Московской патриархии уже не остается. Пространство сужалось, и я видел перед собой два варианта: ждать, пока я буду запрещен в служении, и тогда искать себе место или уже сейчас искать какой-то выход.

Когда я получил предложение академической работы в Германии, мне показалось, что будет правильнее уйти самому. Не только для меня, но и для наших прихожан в Мадриде. Здесь как в семье: для детей неправильно видеть, когда их родителей унижают. Когда меня запретили в служении, я продолжал приходить в храм, читал часы перед богослужением. Но я видел, что для многих прихожан это переживание оказалось гораздо более травматичным, чем для меня, им было больно и тяжело. И я решил, что если сам подам прошение о выходе за штат и смогу совершить сам последнюю литургию, попрощаться с людьми, для них и для меня это будет правильно.

Это не было добровольным решением, но до этого момента я верил, что в церкви могут и должны звучать разные голоса, и я готов был продолжать служение, несмотря на начавшуюся публичную травлю.

— Публично — да, но есть те, кто молчит. Я сейчас подумала, когда вас слушала, что священники, выступающие публично против, они же под особым риском. Это же, как правило, многодетная семья, неработающая жена. И потом, извините, сама профессия — ты же не можешь быть священником-фрилансером!

— Это действительно проблема. Понятно, что многие из нас, особенно настоятели храмов, помимо богослужения, занимаются хозяйственными, административными, какими угодно вопросами. Но если светской специальности нет, то священник, даже когда у него достаточно опыта в самых разных сферах деятельности, безусловно, очень уязвим. Я думаю, что многие это понимают и это является для них сдерживающим фактором.

Здесь уместно рассказать о ресурсе, который называется «Мир всем». Он был создан для помощи священникам, которые оказались без средств к существованию в результате публичного заявления о своей позиции после 24 февраля 2022 года. Кто-то из них остался в России, кто-то Россию покинул и находится в Черногории, в Турции, а кто-то, например, в Мексике ожидает возможность уехать в Америку. Судьбы складываются очень по-разному. Чьи-то имена мы даже не можем назвать, потому что священники не хотят оказываться в центре внимания соответствующих органов. Но кроме того, чтобы этим людям помочь, очень хотелось сделать так, чтобы о них стало известно, чтобы и в России, и в мире не было ощущения, что Русская православная церковь является монолитом, который всецело поддерживает <СВО>. Нам хотелось, чтобы они перестали быть невидимкам, чтобы о них узнали и они имели бы возможность быть услышанными — хотя бы на виртуальных площадках.

Мы считаем, что жизнь — дар Божий и дана человеку для того, чтобы ее прожить. Конечно, смерть самого Спасителя была добровольной жертвой. Конечно, есть примеры мученичества. Но это не означает, что лучшее, что может случиться с человеком, — это смерть на поле боя, куда он идет убивать и быть убитым. Мы утверждаем то, что утверждает Евангелие, не более того. Это действительно иногда оказывается движением против течения. Но это не протест. Это не более чем продолжение евангельской проповеди.

«Терпение — это не состояние забитого животного»

— Христианство само было движением против течения.

— Да, но не протестом. «Z-славие» очень четко делит мир на своих и чужих, друзей и врагов, а христианство все это ломает. Господь не учит тому, чего сам не исполняет. И когда Он говорит, что нужно любить своих врагов, Он и сам ни одного человека не называет своим врагом. При этом Он может быть очень тверд, а Его слово может звучать очень резко, для кого-то даже оскорбительно. Понятно, что слова «ваш отец диавол» никто не мог воспринять как комплимент. Тем не менее ни одного человека Христос не называет своим врагом. Он ни с кем и ни с чем не борется. Но понятно, что для тех людей, которые боятся потери своего авторитета, своей власти — политической или религиозной, — для них Его фигура представляла опасность в свое время и продолжает оставаться опасной сейчас.

— Он воспринимался властями как политический оппонент?

— Он воспринимался как угроза теми, кто считал, что у человеческой власти нет никаких ограничений. В земной жизни Иисуса Христа Его первый и последний образ — это образ царя, то есть того, кто имеет всю полноту власти. Почему, например, Ирод приказывает убить младенцев? Потому что он боится потерять власть. В самом конце Понтий Пилат дает согласие на казнь Спасителя, чтобы показать лояльность императору: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, — противник кесарю».

Фактически христианин в этом смысле оказывается перед выбором: или мы исповедуем относительность и ограниченность всякой земной власти над человеком, или мы оказываемся вместе с теми людьми, которые требуют казни Христа. Когда они требуют ее, они кричат: «Нет у нас царя, кроме кесаря!» То есть нет другого критерия добра и зла, кроме пользы для государства, при том что их представление о пользе и благе легко может быть ошибочным и уж тем более не быть христианским.

— Люди, которые кричали: «Нет у нас царя, кроме кесаря!», — это такое патриотическое сообщество?

— Это и есть основа классической патриотической позиции. Тема патриотизма особым образом начинает звучать во время любых войн. И понятно, что человек, который не поддерживает свою страну, — неважно, о какой эпохе идет речь — объявляется предателем.

В тоталитарных системах власть узурпирует понятие патриотизма. Но ведь инакомыслящие тоже считают себя патриотами и готовы платить за свои взгляды высокую цену. Мне очень интересны судьбы православных людей, связанных с Сопротивлением, в том числе и тех, кто стал мучеником благодаря сопротивлению национал-социалистическому режиму, в том числе матери Марии (Скобцовой) или участника «Белой розы» Александа Шмореля.

Большая часть верующих людей даже не знает имя Александра Шмореля, и уж точно не найти его иконы в храмах, а в храме Вооруженных Сил и подавно. Почему?

Потому что его образ говорит нам, что зло может иметь институциональные формы и не всегда человек должен быть на стороне своего государства. Более того, сопротивление злу, в том числе в институциональных формах, может вменяться в праведность и даже в святость. Этот пример для современной России слишком опасен. Нельзя раскачивать лодку.

— Ну вот, кстати, про сопротивление активное — и молчаливое. Заповедь «не бойся» или вздох жены протопопа Аввакума: «Еще побредем»? Победа над страхом или терпение?

— Ну, во-первых, если вспомнить Аввакума, это пример явно не пассивного поведения, а скорее ненасильственного сопротивления. Если бы он молча терпел, он просто не оказался бы ни в ссылке, ни в заключении, уж тем более не был бы заживо сожжен. Во-вторых, «не бойся», «не бойтесь» — это слова, которые очень часто звучат и в Ветхом Завете, и в Новом. Их слышат от ангелов в самом начале пастухи в поле, в самом конце — женщины в пустом гробе, эти слова сам Спаситель много раз обращает к людям.

Смирение и терпение — это, безусловно, важные христианские добродетели. Но каждый раз нужно задавать себе вопрос: а что это такое? У отца Александра Меня есть очень хорошие слова. Он говорит, что терпение — это не состояние забитого животного, а готовность идти вперед, несмотря на внешние и внутренние препятствия и искушения. Терпеливый человек — это тот, кто способен сохранять разум, внутреннее спокойствие, веру, надежду, любовь. Терпение — это не выученная беспомощность, смирение — это не позиция человека, который поднимает руки вверх.

Я думаю, что никто не должен бояться, но какое решение для человека правильно — каждому решать самому. Сейчас мы вступили в такое время, когда нет правильного решения для всех. Выбор инакомыслящих священников в России такой же, как у всех остальных, — между эмиграцией, посадкой в тюрьму или молчанием. Многие отказываются от публичного дискурса не из страха за себя, а понимая, что в случае их отстранения их приходы могут быть отформатированы и разрушены. Но если я принял для себя решение, это не означает, что оно является правильным для другого.

«Молчать можно с разным выражением лица»

— По результатам опроса «Новой газеты», совпадающему в главном с опросами социологических служб, в том числе государственной, большая часть населения — за мирные переговоры. Это очень много людей, но большинство из них молчит. Если человек делает выбор в пользу молчания, делает ли это его соучастником? А если это молчаливое сопротивление?

— Я думаю, ответ очень прост. Никто не виновен в том, в чем не виновен. Нельзя никому, даже самому себе, навязывать вину в деянии, которого мы не совершаем. В то же время даже если человек вынужден молчать, то и молчать можно с разным выражением лица. В то же время молчаливое согласие становится политическим фундаментом любой диктатуры.

— А если молчаливое несогласие?

— В нынешнем положении молчаливое несогласие — это уже подвиг.

— Такие люди теряют близких, друзей, уходят во внутреннее изгнание. Как в этой ситуации не впасть в то, что называется грехом уныния?

— Важно ощущать резонанс с единомысленными людьми, пусть лично незнакомыми, но в которых узнаешь собственное видение, — и можешь услышать их на YouTube, прочитать их публикации. От этого становится легче. Это преодоление навязанной изоляции.

— Вот поэтому все и блокируют.

— Значит, технология будет противостоять диктатуре. Советская диктатура во многом держалась на изоляции — на глушилках, на запретах. Но сейчас технологически обеспечить информационную стену гораздо сложнее. К тому же государство само от этих технологий зависит, используя их для пропаганды. Задушить самих себя им, видимо, не очень хочется. Хотя на самом деле именно этим они и заняты.

«Господь был не с теми, кто в мейнстриме»

— Вопрос «за что?» возникает у всех: и у беженцев, и у релокантов, и у узников, и у тех, кто под обстрелами, будь то в Киеве или в Белгороде. Как смириться с могуществом зла и невинными жертвами?

— Смириться с этим невозможно. Но в этой ситуации человек живет со времени Адама и Евы. Страдания человека могут быть незаслуженными. Об этом и Ветхий Завет говорит, если вспомнить пророка Иова. Драма Иова состоит в том, что к нему приходили друзья, которые пытались объяснить ему смысл того, что с ним происходит, его страданий, его боли, — найти логику, объяснить, в чем он виноват, и в конечном итоге оказались абсолютно неправы.

Принудительное добро невозможно. Невозможно по принуждению любить. Механизм любить не может, не может любить заводная игрушка. Любить может только свободное творение. Человек может использовать свободу во вред как себе, так и другим. Но никакого другого закона, кроме закона свободы, не существует.

— Про добровольный выбор зла. Мы наблюдаем колоссальную, пещерную жестокость: судьи, которые приговаривают к пыткам. Люди, которые радуются бомбежкам. Мучения умирающего в тюрьме политзэка Барышникова. Судья Демяшева, которая запрещает Саше Скочиленко поменять батарейки в кардиомониторе… При этом особую жестокость проявляют не униженные, а облеченные властью. Зачем? Их же никто не заставляет…

— Любая система построена на том, что какие-то вещи или поощряются, или наказываются. Если садизм поощряется, он будет идти вверх по нарастающей. Кроме того, здесь работает еще один простой закон. Для человека важно стремление к безопасности. Эти люди могут быть настолько деформированы, что искренне верят, будто Скочиленко или люди в ее положении опасны для государства и для них самих. Они уверены в том, что избавляют себя и других от опасности. Этот страх индуцирован извне, но от этого он не становится менее реальным. Человек, который себя ощущает загнанным в угол, безусловно, способен на большую жестокость.

— Для меня рождественская история всегда была историей про беженцев. Христос родился в хлеву, потому что не было крыши над головой. Кажется, теперь мы все изгнанники…

— Вспомним Рождественский цикл Иосиф Бродского. При том что он не был практикующим христианином.

— Но был практикующим изгнанником.

— Почему этот образ был для Бродского так важен, что он возвращался к нему так часто и писал в дни Рождества стихи, посвященные этому событию? Изгнание, бездомность были для него не проклятием, а тем, в чем он чувствовал свою жизнь и свою судьбу созвучной жизни Спасителя. И это касается, может быть, не только тех людей, которые были вынуждены покинуть страну. Многие из тех, кто остался, тоже ощущают: то, что было домом, перестало быть таковым.

В более широком смысле — надо вспомнить, например, псалом «На реках вавилонских», который большая часть людей в России помнит по песне Boney M., а мы его поем в храме Великим постом, даже если никуда не изгнаны, а продолжаем жить вполне благополучно. Это образ тоски по потерянной Родине, которую призван ощущать любой после изгнания Адама и Евы из рая. В этом смысле любая ностальгия — это скучание по тому, что в служении панихиды называется «вожделенным отечеством», не имея никаких политических или государственных границ, по стране, где, словами того же поэта, «нет ни января, ни февраля, ни марта».

— Еще одна евангельская история, которая вспоминается теперь часто, это Заповеди блаженства — Нагорная проповедь, в которой блаженными называются все те, кого ненавидит государство или отторгает общество, кто не попадает в мейнстрим. Изгнанные за правду, те, кого ругают и на кого клевещут… Рифма красивая, конечно, но как в такой повседневности жить-то?

— На одни и те же обстоятельства люди реагируют по-разному. В несчастье можно озлобиться, а можно ощутить то, что в Нагорной проповеди называется блаженством. У того же Бродского была заповедь: человек не должен ощущать себя жертвой, иначе у него пропадает решимость что-то менять. Когда ты чувствуешь себя жертвой, сразу открываешь двери для обиды, озлобления — и личность начинает сжиматься. Но если стараться искать смысл, сохранять спокойствие, достоинство, смирение, терпение, думать, как правильно себя вести даже в ситуации абсолютно несправедливой, — это залог духовного роста. Сам Господь на протяжении земной жизни был совсем не с теми, кто в мейнстриме, а именно с отверженными, больными, одинокими.

Сейчас христианское видение мира транслируется не Z-проповедниками, оно снова доносится из тюремных камер.