— Я живу ближе всех к театру, и я всегда здесь, — говорит Лена, открывая своим ключом дверь. — Седьмого (октября) утром я стояла тут на площади, чтобы встретить зрителей, которые могли прийти на детский спектакль, не зная, что мы всё отменили.

— И были такие люди?

— Двое пришли, но без детей. Город опустел. Даже в Судный день, когда в Израиле все замирает, такой пустоты не было, как в ту субботу. На улицах совсем никого. Я стою. Вдалеке периодически бабахает, а я жду людей. И вот, как в каком-то артхаусном фильме, идут юные девушки лет по двадцать и на чистом иврите спрашивают меня: «Простите, а что происходит?» И я говорю: «А вы не знаете? У нас война». — «Ой, — отвечают. — А мы соблюдаем шаббат и интернет не открывали».

— Не зря, значит, вы стояли. А как у руководителя, у вас какие инструкции на случай войны?

— Мы тут люди опытные. Как только начинают летать ракеты, знаем, что делать: куда бежать, как себя вести. Поэтому никакой паники.

— Какая у вас первая реакция была на войну?

— Я почувствовала, что все не так, как обычно. В прошлом, когда были бомбежки или ракеты летали, я так бодро всех успокаивала: «Ребята, мы разберемся сейчас за три дня. Вы не волнуйтесь». Но сейчас такое количество погибших, все вокруг ходят то на поминки, то на похороны, ищут пропавших, ребята уходят на войну. Что будет дальше, не знаю. Очень трудно об этом говорить, все так близко и больно. Пойдемте в театр.

Мы входим в театр. Мы одни. В фойе ни души. Театральные маски, кринолины, куклы из папье-маше. Выставка к 30-летию театра и в память его основателя, знаменитого режиссера Евгения Арье. 30 лет назад группа советских актеров эмигрировала в Израиль, создала театр, назвала его «Гешер», что значит «Мост». И он действительно стал мостом, соединившим традиции русского театра с культурой Израиля.

— Мы приехали в 90-м. А в 91-м началась война в Персидском заливе. Нам было жутко и страшно, наверное, так же, как сегодня новым репатриантам, впервые попавшим под сирены и обстрелы.

— И не было желания бросить все и вернуться?

— Страшно было. Но вело нас какое-то отчаянное упорство. Мы продолжали репетировать и играть. И знаете, что я здесь поняла? Война либо привязывает тебя крепко к стране, либо заставляет бежать. У меня было чувство абсолютной уверенности, что здесь теперь мое место и мой дом.

— Ваш отъезд в 90-х очень похож на то, как сегодня уезжают деятели театрального искусства из России.

— Я не знаю, кому тяжелее: нам 30 лет назад или нынешним эмигрантам. Мы тогда приехали из другой страны, из Союза, где в 90-м году было пусто, серо, голодно и безнадежно.

— И выехали всем театром.

— Это не было «всем театром». Это всё легенды. И если вы поговорите сегодня с разными людьми, они расскажут вам совершенно разные версии.

— А как было на самом деле?

— Это была группа студентов ГИТИСа курса Гончарова-Захарова-Арье, потом я, Саша Демидов, Наташа Силантьева-Манор, Женя Додина, Роланд и Лили Хиловски. Здесь в Израиле к нам присоединились другие актеры.

— А не было к вам такого отношения, что, мол, приехали хлеб у местных отнимать?

— По-разному было. Одни нам советовали влиться в существующий израильский театр и не создавать новый. Другие говорили, что надо сначала пройти абсорбцию, выучить язык, а потом уже браться за театр. А некоторые утверждали, что мы тут долго не продержимся и вот-вот уедем либо в Америку, либо обратно в Москву. И слава богу, что тогда не было [социальных сетей].

Мы идем через фойе, спускаемся по лестницам, открываем какие-то двери и попадаем в длинный коридор. В полумраке виднеются только балетный станок и полуоткрытые двери.

— А вот это наше бомбоубежище. Здесь актерские гримерные. Во время сирены мы все уходим со сцены сюда. Это самое безопасное, самое защищенное место в театре.

Все спектакли отменены. Пустые гримерные без обычной закулисной суеты — это грустно. У гримерных имена по названиям спектаклей. Они написаны рядом с каждой дверью. Читаю: «Дибук», «Дон-Кихот», «Розенкранц и Гильденстерн»… Это все легендарные постановки режиссера Евгения Арье, принесшие «Гешеру» славу.

— «Розенкранц и Гильденстерн», — говорит Лена, — наш первый спектакль. Как раз началась война в Персидском заливе. Вот нам как новеньким и досталось. У нас репетиции, а тут… «Саддам Хусейн гуляет по буфету». Репетировали в противогазах в небольшом помещении в центре города.

— Что вы ощущали в «свою» первую войну?

— Ужас и страх. Бомбежки, сирены. Были люди, у которых дома разбомбили. Но, знаете, израильтяне не привыкли драматизировать ситуацию. И я не хочу. Расскажу вам два анекдота, которые остались в истории театра. Нам всем раздали противогазы. Мы ходили за этими коробками на пункты выдачи. А Евгений Арье, как известно, с бородой.

— Хорошо, что все целы остались.

— И вторая смешная история связана с нашим тогдашним драматургом Катей Сасонской. О ней ходил анекдот, будто Катя во время тревоги, прежде чем надеть противогаз, красит губы красной помадой. И когда ее спрашивали, зачем, она отвечала: «Вдруг попадет. Ну что же я буду неубранная».

— Вы хотите на сцену?

— Да! Я хочу на сцену. А можно?

— Конечно. Пойдемте.

Идем по темному коридору и через дверь выходим в зал. Кресла, накрытые красным полотном. На сцене стол, стулья и большое кожаное рыжее кресло. В глубине черный задник. Мы сидим в зале. Пустая сцена гипнотизирует, от нее невозможно оторваться.

— Обожаю это ощущение пустого зала. Вы чувствуете, какое вокруг нас вдохновляющее пространство?! В пандемию, когда закрыли театр, я сидела на сцене и смотрела в пустой зал. Мы воспользовались моментом и решили заменить старые кресла. Представьте, 800 новых нераспакованных кресел в полиэтиленовых пакетах. Полиэтилен переливается под светом софитов. Тогда я поняла: мы должны сыграть пьесу, где зрители со сцены смотрят, как актеры играют в зале.

— Как переживает сегодняшнюю трагедию ваш коллектив?

— Как переживает… В стране война, горе и траур. У нас отменены все спектакли.

— А где актеры? По домам?

— Нет, что вы говорите! Какой там по домам! Мы работаем, готовим два новых спектакля: «Фрекен Жюли» Стриндберга будет ставить Тимофей Кулябин, а «Сирано де Бержерак» репетирует Римас Туминас. Римас прилетел в пятницу, за день до начала войны. Когда все началось, ему, конечно, предлагали эвакуироваться. Его даже зарегистрировали на литовский рейс. Но он сказал: «Я никуда не полечу». И остался с нами. Вот, видите, на сцене стол, стулья для артистов и режиссерское кресло. Все осталось на месте после репетиции Римаса. Это рыжее режиссерское кресло Римас сам выбрал.

Елена садится на стул рядом с креслом, спрашивает: «Хотите воды?»

На столе кувшин с водой и стопка пластиковых стаканчиков. Я, конечно, хочу этой воды, простоявшей всю ночь на сцене. У нее действительно особенный вкус.

— Да, водичка намоленная. Нас как будто подсекли на взлете, — продолжает Крейндлина, рассказывая об отмене премьерного спектакля «Ричард III».

Эту постановку ждали в Израиле. Роль Ричарда играет звезда израильского театра и кино Евгения Додина. С этим спектаклем она вернулась в театр спустя 17 лет. 7 октября сорвалась и еще одна премьера — «Кто со мной». Нашумевшую пьесу о подростках в психушке написал драматург театра Рой Хен. Он полгода посещал сумасшедший дом, собирая материал. Отменили «Анну Каренину» в постановке Римаса Туминаса, «Побег из Шоушенка», «В гостях у предков» по пьесе Меира Шалева.

— А ребята из театра ушли в армию?

— Да. Ушли. Из технического цеха ушли. Те, которые остались, работают волонтерами. Актеры выступают в госпиталях перед ранеными, в гостиницах, куда беженцев привезли, развлекают детей, играют сцены из наших детских спектаклей. Наш драматург Рои Хен читает детям онлайн свой перевод на иврит книги Милна «Винни-Пух». На нашем канале «Синема-Гешер» в YouTube мы открыли свободный доступ ко всем детским и к двенадцати взрослым спектаклям. Наши актеры переводят ролики и сообщения на иностранные языки. Один из актеров «Гешера» — очень известный в Израиле голос, он озвучивает все детские зарубежные мультики. Он собрал все свои персонажи и сделал специальный мини-спектакль.

— Как долго вам придется работать в таком режиме?

— Никто не знает.

— Как справляетесь со стрессом?

— А вы знаете, у меня нет стресса. Сейчас точно нет. Я очень переживаю, мне очень больно, я волнуюсь. Но у меня внутри, видимо, какой-то особый механизм. В такие моменты я собираюсь и начинаю действовать.

Елена каждый день писала всему театру письма. Рассказывала, что происходит на сцене, как прошли репетиции. Это поддерживало людей, сидящих по домам. В театре этим посланиям дали название в честь притчей Соломоновых — «И это пройдет».

— Что сегодня напишете?

— Еще не знаю, день должен пройти.

— Спустя какое время искусство начинает говорить о таких страшных событиях? Вы видите пьесу об этой войне?

— Конечно.

— О чем она будет?

— О людях, которые пережили этот ужас. О семье, которая там оказалась. Сейчас мы читаем каждый день такие героические истории.

— [Спецоперация] в Украине отозвалась и в театре «Гешер». Я имею в виду эмиграцию актеров, режиссеров, театральных художников… Известно, что в поисках работы многие обратились к вам.

— Да, к нам пришли очень многие. Люди потрясающе талантливые, опытные и известные. И мне очень хочется всем помочь. Но надо понимать, что здесь другая система существования театра. Во-первых, в отличие от России, экономически израильский театр не субсидируется, а поддерживается. Здесь нет, например, защищенных статей бюджета, таких как зарплата. Есть конкретный бюджет, а остальное — что сами заработаем.

— Но актеры же получают зарплату?

— Да. Но это моя ответственность, чтобы у меня были деньги на их зарплату. Если у меня их не будет, то…

Творческому человеку очень сложно найти свое место в новой среде, когда выбита из-под ног почва: язык, культурный фон, история. И не все спектакли, созданные в России, могут здесь работать, даже переведенные на иврит. Здесь другие ценности, другие актуальные темы и боль другая. И это ужасно трудно понять, потому что новенькие в Израиле сразу попадают в круг людей, говорящих на твоем языке. И многие думают, что здесь все то же самое — только президент другой и погода теплая. На самом деле всё совсем не так.

— Новые эмигранты работают по принципу: сами ставим, сами смотрим?

— А вот в этом нет ничего предосудительного. В 90-е годы с нами вместе приехал миллион человек наших зрителей. И наша публика росла и учила язык вместе с нами. Сегодня у нас 80% ивритоязычной публики.

— Пожалуй, самый яркий пример успеха в эмиграции — Анатолий Белый.

— Он потрясающий актер и очень сильный человек. И я очень надеюсь, что он сможет построить свою судьбу. Он сделал свой собственный спектакль и играет его по всему миру. Кроме этого, он играет в нашем спектакле. И будет играть во втором, когда освоит иврит.

— Ходят разные слухи: прежде всего — о том, кто заменит Арье. Что вы можете сказать об этом?

— Могу сказать правду: Арье не заменит никто. 30 лет он был вдохновителем, отцом-основателем театра. Арье останется Арье. Это его театр. И его ДНК я буду сохранять настолько долго, насколько смогу. Но этот тип русского театра — театра одного режиссера — уходит в прошлое. У нас был Арье. В России — Додин, Фоменко, Захаров, Любимов… А сегодня театрами руководят менеджеры. Возможно, мы переформатируем театр и будем приглашать разных постановщиков. У нас уже работают молодые израильские режиссеры, у нас ставили Херманис и Саша Морфов. Сейчас репетируют Туминас и Кулябин.

— А Крымова не хотите пригласить?

— С Димой Крымовым мы дружим очень давно. Не хочу забегать вперед, но надеюсь, что все сойдется… Кстати, Дима был сценографом в нашем первом спектакле «Розенкранц и Гильденстерн».

— Как вы переживаете процесс «отмены русской культуры»?

— Болезненно и тяжело. Поймите, хотя я и выиграла вторую жизнь, приехав сюда, включая новый язык, культуру, людей, друзей, море, но связь с прошлым очень сильна. Мои корни там. Мы сотрудничали с театрами и режиссерами. Я несколько раз в году ездила в Россию, отсматривала спектакли. У меня много близких людей там осталось.

И все равно:

Я не согласна отказаться от моего русского языка, моего воспитания, культуры, от почвы, на которой строилась моя жизнь. Это я не готова никому отдать.

Тель-Авив