«Бунт начался так: очень много народа надавили, и система не выдержала, — рассказывает он. — В ответ в колонию ввели спецназ. Они (сотрудники администрации. — Ред.) приходят и говорят: «Чего вы хотите?» И вот эта масса зэков, которые вчера еще маршировали и пели строем песни, отвечают: «А мы не знаем, чего мы хотим». А потом: «Вот нам бы надо сотовые телефоны, вот нам то, вот нам это». А я тоже в этом бунте участвовал, и я им говорю: «Господа, но мы ведь это делали, чтобы нам стало попроще, давайте будем требовать исполнения закона!» Но эта публика начала такие тупые разговоры вести, им показалось, что они сразу блатными стали. И это все пошло администрации на руку. Администрация стала говорить: «Вот смотрите, зачем они этот бунт затеяли, они требуют незаконные предметы». Представляете, как мне было обидно, я же на этот бунт подписался, чтобы все в зоне было по закону. Если бы это все было по закону, меня бы все устраивало. Представляете, мы захватили этот лагерь, мы идем к дежурной части. И вот эта толпа огромная (по официальной информации, в бунте участвовало около 150 человек. — Ред.), которая стоит на плацу и орет: «АУЕ»**! Я думаю: «Дебилы, нас же снимают на камеру, мы же протестовали против того, что нас здесь пытают, как же мы теперь докажем, что мы были за соблюдение закона, а не за мобильные телефоны!» Так у администрации ИК-6 появилась доказательная база, и они переключили внимание общества с законных требований заключенных против издевательств и пыток на вот это все и стали говорить: «Посмотрите, чего они хотят!» И мне потом за участие в бунте добавили два года срока».

«Ситуация лучше не стала. То же самое осталось. Там ведь система, налаженная годами. Просто до бунта они беспредельничали открыто. А сейчас беспредельничают и открыто, и не открыто. И пытки и вымогательства остались».

«Потому что они — жалкие существа, не люди, можно сказать, или обиженные по жизни, им нравится издеваться над людьми. Ничего святого у них нету. Я думаю, что они (тюремщики. — Ред.) считают, что если все лагеря в России будут на расслабоне и осужденные не будут бояться пыток, унижений, то с ними трудно будет справиться. Нужна такая область, «страшилка», чтобы туда отправлять, унижать, ломать, убивать. Можно сказать, «Гуантанамо».

«Вот ты приезжаешь в колонию и первое, что происходит — это «приемка». Ты приехал из СИЗО и не знаешь, что такое лагерь. И на тебя оказывают психологическое воздействие: кричат, обзывают всякими словами. Это делают такие же заключенные, как ты, и сотрудники. Тебя пинают, ставят на растяжку, унижают, тебя морально ломают. Там есть такой «обряд», все проходят «через тряпку». Тебе дают тряпку и ведро, и ты должен вместе со всеми, кто с тобой пришел, показать, что ты возьмешь тряпку и вытрешь (известный ритуал — при «приемке» новоприбывших заставляют грязной тряпкой мыть пол и даже унитаз, что считается работой для «обиженных». — Ред.). И тебя будут бить, пока ты этого не сделаешь, а если не сделаешь, могут закрыть в СУС (строгие условия содержания)».

«Приемка» — демонстративное унижение одного человека другим. «Это длится часа четыре, — продолжает Ислам.— После «приемки» у тебя забирают все личные вещи. Вот я, например, уже много лет веду дневники. Это мое личное, а они у меня мои дневники забрали, я им говорю: «Отдайте, там ничего криминального нет».

«На карантине с теми, кто вместе с тобой пришел в лагерь, общаются только «козлы», «активисты», то есть те заключенные, кто сотрудничает с администрацией. Кроме как администрация, в этой колонии никто вообще ничего сделать не может, там вся жизнь под ее контролем. Ты находишься на карантине две недели и тебя всячески ломают, заставляют учить наизусть ПВР (правила внутреннего распорядка. — Ред.). А пока ты не выучишь, тебя будут гнобить и всячески терроризировать. Могут специально отправить к тебе «опущенного», чтобы он до тебя дотронулся (близкое общение с «опущенным», по тюремным правилам, считается недопустимым, те, к кому прикоснулся «опущенный», сами могут также попасть в эту низшую тюремную касту. — Ред.).

У меня такой инцидент случился, и я им говорю: «Я и так все делаю, что вы требуете, если вам что-то надо еще, скажите, почему он ко мне подходит?» Меня и за это тоже били, чего там только не происходило. Вообще, у тебя там нет никакого личного пространства, ты не можешь даже письмо написать, может, час в день тебе дают на это, не больше».

«Представляете, ты чистишь плац от снега, дует ветер, и снег обратно туда летит. Ты чистишь снег три часа и думаешь: «Зачем я это делаю, я мерзну, плац от этого чище не становится». То есть тебя заставляют это делать, чтобы ты морально сломался, чтобы ты понял, что ты — никто, что эта система, она тебя перемелет, ты ничего с ней сделать не сможешь. «Почему они это делают с нами, почему они нас мучают, ведь это бессмысленно?» — этим вопросом я задавался все семь лет, что там просидел».

«На карантине ты уже как-то начинаешь привыкать к новой жизни в колонии, тебе становится вроде полегче, и вот тебя переводят в адаптацию, — продолжает свой рассказ Ислам. — Ты туда приходишь, и тебе говорят: «Поднимайся!» Ты поднимаешься по лестнице, а там сидят «козлы», и они начинают тебя пинать. И даже не столько физически, сколько морально опять тебя ломают. И ты в подвешенном состоянии. На «адаптации» ты уже не поешь песен, но там начинается маршировка. Грубо говоря: вот на «адаптации» 70 человек, они ведут совершенно бессмысленный образ жизни: встают, делают зарядку, маршируют, стоят, учат ПВР — никакой полезной деятельностью не занимаются. Никакого элемента исправления нету, но ведь это называется «исправительная колония».

Но главное, ты совершенно не принадлежишь себе. Там, чтобы остаться личностью и не деформироваться, нужно предпринять колоссальные усилия. В зависимости от личностных качеств ты с этим свыкаешься или нет».

«Вот, например, днем спать нельзя, а тот, кто будет платить деньги администрации, сможет спать днем, сотрудники будут закрывать глаза на это нарушение режима. Те, у кого есть деньги, они могут выкупиться и из «адаптации», у них даже ежемесячная плата есть определенная. Если ты готов платить, то жизнь тебе не покажется слишком уж напряженной», — объясняет Ислам.

«Я говорю, это не по закону, меня нельзя сажать в изолятор по совокупности взысканий, — вспоминает бывший осужденный. — У меня есть только одно взыскание, второе взыскание, которое вы мне вменяете в «совокупности», я за него сейчас сужусь. Они все равно меня сажают в ШИЗО. Я обжалую это ШИЗО, и мы идем в суд. Я говорю судье: «Уважаемый суд, видеорегистратор должен храниться месяц, я подал заявление, чтобы эту запись представили на суд. Оказывается, что запись не сохранилась. И я ничего доказать не могу». Но судья меня не слышит. Потому что там, все: колония, прокуратура, суд — вся эта омская управа, они вместе, и идти против них — абсолютно бессмысленно».

«В ИК-6 Юсуп Темирханов сидел в седьмой камере, а я в восьмой. Это место мы называли «остров». Туда никто не мог дотянуться: ни те, кто сидит в ШИЗО, ни те, кто в ПКТ (помещение камерного типа. — Ред.). Я один сидел в шестиместной камере, а в другой шестиместной камере сидел Темирханов. Там были две большие колонки, и с 6 утра до 22 часов вечера играла громкая музыка. Она сводила нас с ума. Юсуп в этой камере все время мерз. Он кричал: «Я мерзну, мне плохо, холодно. Дайте мне шапку мою вязаную, которая у меня в сумке». Представляете, в июле месяце мерз, там ужасно холодно. Они его холодом убивали. Тогда я не знал, что такие пытки бывают. А потом каждую ночь у него приступы начинались, он кричал, рушил все, что в камере рушится. А под утро он вырубался. И приходили оперативные сотрудники, открывали дверь в его камеру и говорили: «Темирханов, вставай». А он без сознания. И до прихода медиков они не заходили в камеру. Потом они выносили его в медсанчасть и оказывали там помощь.

А 7 июля 2017 года он потерял сознание, и я видел, что они его на носилках увезли в областную больницу. А скончался он в вольной больнице. Конечно, медики установили, как всем устанавливают, что причина смерти — «сердечная недостаточность». Помню, как начальник оперчасти управления пришел ко мне и говорит: «Система так построена, что тебя просто убьют. Убьют, как его убили. У тебя четверо детей. Просто прошу тебя, нарушь что-нибудь, тогда уедешь отсюда. Если не хочешь, чтобы тебя убили, сделай это. У нас нет выбора — это системный вопрос». Я понял, что им нужно было, чтобы я уехал, и перестал на них писать жалобы. Тогда я нарочно нарушил правила режима содержания, на меня составили рапорт и отправили как злостного нарушителя в тюрьму в Минусинск».

«Относиться будут, как ко всем. Надзиратели будут относиться по-разному: кто-то плохо, кто-то хорошо. А зэкам — без разницы, «политический», не «политический». Если у него есть деньги, они будут их у него вымогать».