— Сергей Николаевич, эти кадры смотрят и военные, и обычные люди в мирных городах. Есть ли разница между этими группами?

— Про солдат говорить проще. Они участвуют в боевых действиях. Да, они фиксируют эти кадры, но они же эти сцены видят и без камеры в силу своего занятия. Это их боевой опыт, и такое видео на них никак не воздействует. Тут для исследователя интереснее, что они собой представляют как участники социальных сетей и что они выкладывают там в погоне за «лайками». Ими руководят те же мотивы, которые движут популярными в сетях кулинарами или красотками.

Но по воздействию на аудиторию это очень негативное явление. Определенная часть людей начинает воспринимать этот контент как «примеры». Еще 20 лет назад были написаны работы, анализирующие появление жестокости у животных. Отмечали, что вроде бы поведение хищника обусловлено его специализацией в пищевой цепи. Но в какой-то момент охота из абсолютно прагматического, утилитарного действия превращается в иное — начинает некоторым особям нравиться из-за мучения жертв. Это в том числе относилось и к обезьянам.

Эти работы вызвали в научной среде серьезную дискуссию. Спорили, можно ли называть этот процесс научением жестокости. Но как минимум он был привыканием.

Существуют исследования о привыкании людей к жестокости. Например, рассматривалась история конкретного немецкого карательного батальона. После уничтожения местечка в Польше, где были убиты все жители, в основном дети, женщины и старики, многие бойцы напились, испытывали тяжелые страдания. На второй экзекуции они уже меньше переживали, на третьей — еще меньше. Когда их решили перевести на Украину, командир отметил в журнале: некоторые солдаты интересуются, разрешат ли им заниматься на Украине тем же, чем и в Польше.

Поэтому видеокадры с фронта, с одной стороны, формируют особое мировосприятие с жестокостью, а с другой стороны, происходит сенсибилизация: те люди, для которых это было запретным, таким медленным процессом усвоения обучаются. И в дальнейшем они смогут реализовать свою некую готовность к жестокости в окружающем их мире. Такие кадры могут повлечь и посттравматические стрессовые расстройства.

Но должен сказать, что мы сегодня мало говорим и о другой стороне процесса. Это посттравматический личностный рост. Это случается, когда человек принимает травму как опыт преодоления.

Меня удивляет, что люди не очень хорошо понимают такие вещи. Откуда у нас взялась такая блестящая «лейтенантская проза» и фильмы поколения фронтовиков после войны? Расцвет их литературы и кино состоялся в рамках общей закономерности. Такое происходит во всех странах.

Так что война приносит с собой не только флешбэки, бессонницу, тревожное состояние, алкоголизм и наркоманию, но и ярких интересных людей.

— С появлением цифровых методов обработки изображения порой уже сложно отличить кадры, созданные с помощью компьютера и живым оператором. Имеет ли для зрителя значение, что жестокое видео с фронта подлинное?

— Тут важен так называемый последний раздражитель. Был эксперимент, когда одной группе показывали фильм с агрессией, а другой — легкую эротику. При просмотре в первой группе агрессия росла, во второй — падала. Но в эксперимент внесли изменения. По окончании просмотра зрителям фильма с жестоким агрессивным контентом легко одетые девушки предлагали пройти некий эксперимент. А зрителям эротики, наоборот, в продолжение эксперимента предлагали грубые мордовороты. И вдруг среди зрителей жестокого фильма агрессия стала падать, а у зрителей эротики — расти.

Точно так же жестокое видео с фронта может выступать последним раздражителем. Разумеется, оно вызывает и привыкание. Ровно так же множество народа «подсело» на бои без правил в интернете. Мужчины с огромным удовольствием смотрят эти жестокие матчи часами, обычный боксерский поединок им приелся и стал скучен. И жена, поставившая на стол слишком горячий или холодный суп, может получить удар по лицу из-за воздействия такого последнего раздражителя.

— Давно есть ресурсы, которые уже за деньги предлагают специально записанные садистские видео.

— Задействованный тут механизм с точки зрения науки ничем не отличается от платного просмотра порнографии.

— Вновь появившиеся источники, предлагающие за плату особо жестокие видео с фронта, ухудшают ситуацию?

— Скорее нет. Их клиенты — та же самая группа людей, подсевших на такой контент, которая может перенести жестокость в реальную жизнь. Нет пока исследований, определяющих, станет ли их больше или меньше в такой ситуации. Отмечу, что есть немалая группа, которая все это видела и больше не смотрит. Для нее фронтовое видео будет иметь нулевой эффект.

Для других не играет большой роли, закрытый ли источник или открытый. Открытый для всех источник жестокости даже опаснее, он действует как реклама.

Но есть другой повод для настороженности. Сколько у нас в обществе людей, склонных к садистским проявлениям? Ведь такой контент — некая проекция их желаний.

— Не увеличит ли такой поток фото и видео количество людей, склонных к садизму?

— Не исключено, что это число увеличится. Но все же самое худшее — те, кто ранее был лишь склонен, могут начать действовать в реальности. Когда мы идем по городу, нам в голову не приходит, склонен ли к садизму кто-то из встречных. Но в огромном количестве семейных пар жена вдруг узнает, что мужу нравится кого-нибудь бить. Он же не ходил, когда они знакомились, с табличкой «насильник». Вот от подобных видео такие люди начинают проявляться в своих пристрастиях.

— Что же рекомендует в такой ситуации наука?

— Никаких особых методов борьбы нет. С теми, кто уже проявился, надо параллельно с наказанием проводить психологическую работу, направленную на уменьшение агрессивности и жестокости, обучению самоконтролю. А для остальных главное решение — подавление таких источников, то есть самая настоящая цензура.

Для создания безопасной среды проживания и ощущения безопасности граждан этот инструмент уместен. Это вовсе не разговор о том, что от народа скрывают правду. От народа надо скрыть жестокость.