В 1988-м весь март и часть апреля я провел в Нагорном Карабахе.

Так получилось, что в огромной тогда редакции «Известий» я оказался едва ли не единственным, кто хотя бы представлял, что это и где находится. Просто когда-то, работая в другой газете, писал очерк о потрясающем сельском учителе Заиде Шеюбове, и еще до моего приезда в Азербайджан первый секретарь ЦК комсомола зачем-то сообщил об этом самому Алиеву (отцу нынешнего президента Азербайджана), тот что-то сказал подчиненным, а те решили, что я — личный гость хозяина республики. Я об этом, естественно, не знал, поэтому полное ощущение ирреальности происходящего не покидало меня до самого отлета из Баку.

Принимавшие меня люди даже добились продления моей командировки, чтобы уже вне всякой программы повозить по городам и весям, передавая друг другу как эстафетную палочку. Среди прочего доставили и в столицу Карабаха.

Шуша была чисто азербайджанским анклавом, но еще до отъезда туда первый секретарь обкома Кеворков успел подарить мне свою книжку «Карабах — образец интернационализма и дружбы народов». Никаких оснований усомниться в этом у меня тогда не было.

А в феврале 1988-го сессия областного совета в Степанакерте приняла решение о выходе Карабаха из состава Азербайджана, моего знакомца Кеворкова выкинули из кабинета и избрали новое руководство, на площади кипел перманентный митинг, Москва дергалась и раз за разом совершала поступки, близкие к идиотическим. Например, в «Правде» была напечатана статья «Эмоции и разум», подписанная фамилиями собкоров газеты в Баку и Ереване, но статью эту правил лично секретарь ЦК КПСС Лигачев, и выправил до полной неузнаваемости. Поэтому дверь квартиры собкора по Армении благодарные соотечественники тут же заклеили рублевками, а сам Юра Аракелян выступил с публичным заявлением, что ничего из опубликованного не писал, и ушел из «главной газеты страны», громко хлопнув дверью.

Между тем на границе Карабаха с Агдамским районом Азербайджана произошли первые столкновения: толпу людей с заточенными прутьями арматуры, направлявшуюся в Степанакерт наводить порядок, встретила толпа, такого порядка себе не желавшая. Наступавшая сторона сожгла пост ГАИ, милиционеры (азербайджанцы) стреляли (причем — в соотечественников). Погибли двое, и находившийся тогда в Баку замгенпрокурора Союза Катусев выступил с публичным заявлением, в котором изо всего, что произошло, счел возможным, прежде всего, уточнить национальность погибших — азербайджанцы.

Следом грянул Сумгаит — страшный погром армянского населения с десятками жертв, издевательствами, изнасилованиями, разграбленными домами. Все это пытались выдать за спонтанную реакцию на катусевское заявление, но я видел документы, из которых неопровержимо следовало, что погром тщательно готовился заранее, об этом все, кому надо, знали и почему-то ничего не предприняли.

И я тогда наивно надеялся дожить до времени, когда будут открыты соответствующие архивы — например, КГБ, и мы узнаем много поучительного.

Сумгаит, кстати, никакого отношения к Карабаху не имеет, находится от него за несколько сот километров и всего в 18 километрах от Баку. Тем не менее войска, направленные остановить погром, преодолевали эти 18 километров три дня, и эти три дня город был, по сути, во власти бандитов. Да и «вызванные войска» поначалу были слушателями военно-морского училища, и договорился об их прибытии первый секретарь горкома партии в личном, как говорится, качестве — с начальником училища, с которым вместе в бане парились. Тот прислал курсантов — без оружия, в Сумгаите их «вооружили» ножками от стульев…

В Степанакерт тоже ввели полк внутренних войск — из Рязани. Солдатики тройным кольцом окружили центральную площадь, предварительно вытеснив с нее митингующих. Солдатикам местные женщины несли сыр, молоко, домашние лепешки. Те сначала не брали, боялись провокаций.

Под окном моей гостиницы стоял бронетранспортер, патрули ходили по городу в касках, с дубинками и противогазами (как же непривычно это тогда выглядело!). Чтобы пройти от гостиницы до обкома (шагов семьдесят), документы приходилось предъявлять четыре раза.

В области шла всеобщая забастовка. Уже к моменту моего приезда ее продолжения не хотел никто, но никто не мог и ее остановить. А как только намечался выход из ситуации, с той или другой стороны следовало какое-нибудь заявление, газетная заметка, опрометчиво брошенное слово. Да еще Москва, опять же, время от времени подбрасывала дровишек в топку. Там вообще, как мне показалось, ничего не понимали, а заклинания, которыми пытались загнать обратно в бутылку выпущенного из нее джинна, только портили дело.

Чуть позже в Баку и Ереван одновременно прибудут два важных эмиссара из «большого» ЦК.

Весь Кавказ чуть не надорвался от хохота, хотя над чем здесь смеяться-то?

А тем временем из Карабаха тоже пошла волна беженцев — азербайджанцев. И каждая вытесненная, изгнанная с родины семья добавляла взаимной озлобленности, снабжала дополнительными аргументами тех, кто понемногу вражду к «другим» делал своей основной профессией.

Не осталась в стороне и национальная интеллигенция. И с той, и с другой стороны валом пошли соответствующие «исторические исследования», а уж в газетах печаталось такое, что даже самому бережному цитированию не поддается. Соседей припечатывали самыми оскорбительными эпитетами, а потом искренне изумлялись, почему эти самые соседи отказываются внимать их увещеваниям. Ни о каком разумном компромиссе и речи не было, само предположение о том, что надо искать компромисс, расценивалось как акт национальной измены.

Ну и конечно, десятилетиями замалчиваемые проблемы никуда сами по себе не девались, они копились, взаимные обиды множились и тщательно подсчитывались. Между тем местные князьки, назначенные Москвой, «рисовали» картину абсолютного спокойствия и благополучия. А фитиль тлел.

Сначала, в 91-м, Советская армия утюжила армянские села при «проверке паспортного режима», потом армянские формирования переходили в наступление, и до 2020 года смежные с Карабахом чисто азербайджанские районы были оккупированы, со всем из этого факта вытекающим последствиями.

…Вернувшись из карабахской командировки, я почти час рассказывал главному редактору о впечатлениях. Главный потом прислал ко мне стенографистку, и я надиктовал ей 14 страниц служебной записки, которую главный отправил Горбачеву и Яковлеву.

Так что же делать — сейчас? Как делить, объединять, восстанавливать порушенное, утверждать новые границы? Не знаю.

Знаю одно, и эти 35 лет, прошедшие со времени карабахской командировки, окончательно утвердили меня в горькой истине, которую я тогда сформулировал в заметке, продиктованной из Степанакерта: