Ключевое понятие эпохи — патриотизм — с угрожающей скоростью обрастает новыми смыслами. Если еще недавно каждому сознательному россиянину полагалось внятно засвидетельствовать свое отношение к СВО, то теперь этого мало. Необходим еще тест на лояльность Пригожину, ибо размах скорби по ушедшему Евгению Викторовичу не знает границ. Стихийные мемориалы размножаются по стране со скоростью мемориалов поэтических. Похоже, русская литература еще не знала столь бурного потока поминального стихотворчества.

На смерть героя незамедлительно откликнулись две Анны — Долгарева и Ревякина. Они нынче пребывают в ранге Цветаевой и Ахматовой от Z-поэзии. Тотчас подтянулись звезды помельче, а дальше принялись гнать строчки графоманы Всея Руси. Бурный поток нарастает с каждым днем. Вот свежайшее сочинение от неутомимой Юнны Мориц. Вряд ли преданного читателя насторожит былинный запев:

«Была у Пригожина внешность бандита…»

Потому что он, читатель, знает: устами Мориц глаголет истина:

«А воин Пригожин сражался геройски.
Он будет геройски сражаться и впредь.
Не верю я в то, что сгорел он в авоське,
В которой взрывчатку не смог рассмотреть».

Одним словом, первый итог поэтического осмысления самолетной драмы таков: нет, весь он не умрет — не на того напали.

***

Евгений Викторович, как нож в масло, сразу после гибели вошел в пантеон видных исторических деятелей, заняв свое место в широком диапазоне от Стеньки Разина до Бориса Савинкова. А вот кого, на мой взгляд, не хватает, в списке исторических предшественников, так это Николая Ашинова, покорителя Африки. Авантюрист, называвший себя казачьим атаманом, прихватив с собой 150 крестьян, отправился в конце восьмидесятых годов 19 века в Абиссинию. Он хотел построить тут рай под названием «Новая Москва», а построил ад для всех, кроме себя.

Впрочем, из списка предтеч меня задел только Савинков. Любые аллюзии — пена, рябь на воде. Но когда историческая проблема сопрягается с проблемой современной, происходит короткое замыкание.

Борис Викторович был кем угодно — руководителем Боевой организации партии эсеров, писателем Ропшиным, истинным, а не декоративным патриотом России, убежденным политическим террористом, но только не аферистом. Когда его век назад осудили на расстрел с конфискацией имущества, выяснилось: никакого имущества нет. Никакого! Конфискации подлежала сама жизнь.

И еще о коротком замыкании. Одна из главных драм Савинкова — разоблачение «двукорытного» провокатора Азефа, того самого, который был одновременно и сотрудником охранки, и руководителем Боевой организации эсеров. Он почувствовал себя гомункулусом, выращенным в чужой кровавой колбе, откуда пытался выбраться всю оставшуюся жизнь. В какой колбе, кем именно и с какими целями выращен Пригожин, нет достоверных сведений — только версии, трактовки, догадки. И последнее — о замыкании. По легенде, Савинков бросился в пролет тюремной лестницы (хотя ему расстрел высшие инстанции милостиво заменили на десять лет лишения свободы). Но есть одно свидетельство от сына Виктора. Когда Виктор приехал из Ленинграда в Москву для свидания с отцом, тот шепнул ему: услышишь, что я наложил на себя руки, — не верь. Что касается Пригожина, то обстоятельства его гибели, при море разливанном информации, еще более темны, чем у Савинкова.

***

Евгений Викторович с первого появления на публичной сцене был окутан облаком мифов. Реальность и вымысел так мощно сплетались вокруг него еще при жизни, что теперь и вовсе толком ничего не разглядеть. Эта роскошь доступна лишь особо прозорливым творческим натурам вроде той же Долгаревой. Она давно авторитетно заявила: «Все Вагнера (да, именно так, с ударением на последний слог, принято называть музыкантов в среде поклонников. — С. Т.) попадут в рай». Столь конкретные знания, конечно, утешают, но одновременно рождают и сомнения.

Объявленная гибель героя вызывает не меньше вопросов, чем его жизнь. А почему нигде нет мемориалов в память тех членов экипажа, которые ушли вместе с ним? А что за постыдное иезуитское шоу развернулось вокруг его похорон?

Стихи Бродского на могиле Пригожина вызвали не меньшее удивление трепетной общественности, чем остальные поминальные события последних дней. Пространство озарили мгновенные комментарии типа «ну вот, наконец, два знаменитых петербуржца оказались рядом». Да что там Бродский! Самый философский философ Дугин сумел обнаружить в Евгении Викторовиче даже нечто ницшеанское. Полагаю, не за горами вал произведений в стилистике «Так говорил Пригожин».

Чем интересен мыслитель Дугин? У него есть глобальные идеи на все случаи жизни. Скорбь от утраты со временем пройдет, а жить как-то надо. И тут снова незаменим Александр Гельевич с его бесценным советом: «Танцуйте до упаду. Хоровод — это спасение. Водишь хоровод, водишь — и глядишь, все появилось, чего не было. Водите хороводы, спасайте Россию». Вот, оказывается, где крылась главная загадка бытия: в отсутствии хороводов.