«Террор» в переводе с латыни — просто «ужас». Его рецепт стар, как мир: демонстрацией крайней жестокости он, по идее, деморализует и парализует несогласных. Однако в этой новой нормальности репрессий мы перестаем ориентироваться, когда для их оценки пользуемся прежними инструментами понимания — категориями нравственности и права. Террор необходимо понять вне моральных и правовых оценок — это холодно рассчитанная эффективность: «банальность зла».

Автор этой конструкции — Ханна Арендт, глубочайший исследователь нацизма, испытавшая его сполна и на собственной шкуре, замечает где-то мимоходом: «Если мы ничего не можем сделать, мы можем хотя бы понимать». Вот и девиз. Пепел ее сигареты на фотографии 1969 года вот-вот упадет, но не падает: мысль совершается неторопливо и тем самосохраняет себя и нас перед лицом ужаса, когда первый порыв — закрыть глаза и бежать. «Смотрите, не ужасайтесь» (Матф. 24:6).

Никто из судей, следователей, прокуроров и тюремщиков не испытывает ненависти к Алексею Навальному — в худшем для себя случае, он их только раздражает. Он сел добровольно и пока пожизненно, держится с мужественным достоинством, но, судя по его последнему посту, перестает понимать террор. Опираясь на нравственные категории, он предлагает отвлечься на коррупцию 90-х, которая, конечно, нуждается в такой оценке, но сейчас нам надлежит удерживать в центре внимания его самого, Кара-Мурзу*, Евгению Беркович, новосела в СИЗО — Григория Мельконьянца и уже внушительную толпу других таких же рационально политически репрессированных.

Правовая оценка этим «делам» с учетом всего зафиксированного в их материалах когда-то будет дана, предварительно ее можно сформулировать и сейчас, но это ничего не прибавит к имеющемуся знанию и лишь заставит нас снова впасть в ступор. «Суд должен не устранить террор, а обосновать и узаконить его без фальши и без прикрас», — учил Ленин в записке к проекту УК 1922 года. Яснее не скажешь, а нам, выполняя завет Ильича, остается лишь очистить сегодняшний террор от квазиюридических «фальши и прикрас». На эту тему думали и многие другие умные люди, и мы воспользуемся их неюридическими подходами.

Мишель Фуко заметил тесную связь между Властью и Знанием: кто предстает знающим, тому доверяют власть, но и кто обладает властью, формулирует Знание и назначает знающих. На этой основе Фуко развил теорию «биополитики» как современной формы принуждения:

Мобилизованные с промытыми мозгами где-то в середине, а мы пока ближе к детскому краю: можем высказываться (вслух, то есть телесно), но не без опаски. Угроза насилием — тоже насилие, а эффективность террора в этом и состоит: относительно уверен в своей безопасности может быть только тот, кто не перечит Власти.

Идеи Фуко развивает Джорджо Агамбен, согласно которому парадигмой всякого государства является не «город» со свободными гражданами, а концлагерь как «пространство исключения». «Отверженный» в концлагере исключен из отношений морали и права, ему милостиво оставлена только беззащитная «голая жизнь» — это Навальный. Но Левиафан может добраться до каждого. Агамбен приводит примеры, в том числе связанные с терроризмом и пандемией ковида, в подтверждение своей концепции, а в качестве противоядия видит некий анархизм — в этом мы ему сочувствуем, но не понимаем, откуда бы он взялся в этом мире, где главным необходимым злом оказывается конформизм.

Идеологи «русского мира», включая Дугина, чьи колонки публикуются на сайте правительственного агентства РИА «Новости», сложному Фуко и путаному Агамбену предпочитают Ивана Ильина, у которого все просто. Суть воззрений этого философа, приветствовавшего в Германии 30-х гитлеровский режим, состоит в том, что русский человек обладает особым нравственным чутьем, а значит, и правом принуждать других к соответствующему поведению путем их «заставления».

Директор «православного радио «Радонеж» на телеканале «Спас» открыто провозглашает, что те люди на Украине, которые сопротивляются братскому «заставлению», не заслуживают к себе христианского отношения: на них распространяется только Ветхий Завет, но не Новый. Надо понимать, что в таком же положении, с точки зрения РПЦ, находятся и те, кто думает иначе в России.

Эти философы, абстрагируясь от моральных оценок, описывают некую реальность принуждения, внешне близкую к юридической — как в романе Кафки. Но формальный закон на таком основании построить нельзя: в основе любого права лежат идеи свободы воли и соразмерности, не говоря уже о критерии ясности. Тут на помощь Левиафану приходят «дисциплинарные практики», на которых акцентирует внимание Фуко, а мы называем их разнообразный набор «неправом».

В перевернутом мире неправа центральной фигурой становится полицейский — суд закрывает глаза на те его практики, которые выходят за пределы легитимного насилия, а законодатель подгоняет под эти практики подходящие нормы. Бесконечные карцеры Навального основываются на тюремных практиках, а не на законе; поправки (процедурно — одна «поправка») к Конституции 2020 года проведены вопреки ей самой с помощью изощренных практик; когда после начала СВО полиция хватилась, что ей недостает инструментов для репрессий, Дума подогнала судам в срочном порядке поправки в КоАП и УК о «дискредитации» и «фейках». С позиций права это «Кафка», а практически работает как террор.

Это не «полицейское государство», в котором существует обратная иерархия: действия полицейского ограничены законом, а нелегитимное насилие пресекается судом. Но это и не полный произвол —

Операторы неправа должны уметь сами ориентироваться в сложной и нигде не зафиксированной логике «понятий». Она заложена в архаических паттернах, которым поведение индивидов Homo sapiens следовало на протяжении тысячелетий до возникновения права с его определенностью. Этот доцивилизационный код, логика силы и неправа записаны и сохраняются в сознании каждого из нас, и надо лишь настроить индивидуальное сознание операторов таким образом, чтобы оно обращалось к ним, минуя (но не игнорируя полностью) современное писанное право.

Важную роль в этом играет механизм рекрутирования операторов, отсева, отбора и обучения. Так, большинство судей сегодня назначается из состава их помощников, которые за годы подготовки или проявляют себя как «понятливые» и продвигаются вверх, часто получая, наряду с новыми должностями и окладами, доступ к квазилегитимным коррупционным практикам, или покидают судебное поприще. Аналогичным образом формируются и кадры полиции и следствия.

Для чего годами создавалось «неправо» и что оно поддерживает? То же, для чего в Конституцию была внесена юридически бессмысленная поправка о «предках, передавших нам идеалы и веру в Бога». Все — ради создания картины мира, в которой «великая», но не историческая, Россия побеждает наконец злокозненный Запад, а ее правитель спасает мир.

Почему такое положение не может существовать долго?

Во-первых, кажущийся рациональным террор обязательно переходит границу, за которой становится иррационален — это действующий закон, но уже исторический.

Во-вторых, как говорит каноническая Зоя Космодемьянская: «Всех не перевешаете».

В-третьих, не «революция пожирает своих детей» (Дантон, 1794 год): она — лишь обнуляет конституцию и право, а «ее детей» (скорее — отцов) пожирает развязанный на этом основании террор. Ужасом невозможно управлять. Экономически он — банкрот, политически — не только убийца, но и самоубийца. Но это последняя стадия, которую нам предстоит наблюдать, запасшись хладнокровием, как попкорном.

Империи рушатся — Человек бытийствует. Но бытие — это только такая реальность, в которой есть смысл.

* Признан Минюстом «иноагентом».