Хорошо известны люди, наделенные кое-каким чувством стиля, которые избегают неудобных ситуаций и считают необходимым свое неучастие мотивировать вкусовыми обстоятельствами.

Примат вкуса — вещь хорошая. Я и сам придерживаюсь ее в большинстве случаев. Я тоже привык в своих высказываниях и поступках руководствоваться вкусовыми соображениями и, если угодно, нравственно-эстетической интуицией, которой привык доверять.

Где-то в опасной близости от темы «вкуса» маячит не менее двусмысленная и зыбкая проблема «тривиальности».

Хорошо и правильно, когда это стремление реализуется в сфере собственно художественной, и тогда — если хватает сил, таланта, терпения, энергии и, наконец, везения — художнику удается создать оригинальную, ни на что не похожую поэтику, существенно расширить пространство жанра или, пуще того, создать новый, небывалый жанр, решительно внедриться в зоны неосвоенные или не замеченные предшественниками.

Но получается гораздо печальнее и рискованнее, когда это стремление реализуется не в художественном творчестве, а в повседневном социальном поведении.

Иногда почти мистический ужас перед «тривиальностью» играет с человеком злую шутку, и он, увертываясь от метеоритного дождя банальностей и очевидностей, практически вынуждает себя говорить или делать несусветно глупые, а иногда и откровенно подлые вещи,

Бывают случаи, когда необходимость сделать или высказать нечто заведомо очевидное, нечто вроде того, что земля — круглая, а вода — жидкая, что воровать и врать дурно, что обижать слабого или не пытаться защитить его от сильного — низко, требует от художественного человека не только гражданской, но и интеллектуальной, но и артистической отваги.

Бывают случаи, когда самая, казалось бы, обыденная социальная вменяемость, некогда третируемая «художественно мотивированными» натурами как «обывательский, бескрылый взгляд на жизнь», как взгляд вечно стонущих «гагар», которым недоступно наслажденье чем-то там таким, является желанным плодом мучительных умственных усилий.

Мне хорошо известны люди, люди в целом приличные, социально и культурно вполне вменяемые, наделенные кое-каким чувством стиля,

Эти люди, в том числе и тогда, когда их «особая позиция» конвертируется не только в нравственно-интеллектуальные, но и в более вещественные признаки собственной состоятельности, любят объяснять некоторый, скажем так, экзотизм этой своей «позиции» не столько в позитивных, сколько в негативных категориях. Например, своим нежеланием «подчиняться стадному чувству» и «сливаться с толпой», нежеланием «ходить строем», нежеланием «петь хором».

Отношение этих трепетных натур к стадному чувству, а также к строевому шагу и слиянию с толпой я — если, конечно, пренебречь конкретным контекстом — в целом даже разделяю. Сам не люблю ни того, ни другого, ни третьего.

А вот что касается пения хором, то тут уж, как говорится, извините! Тут я вынужден слегка прерваться на небольшое, но важное — для меня, по крайней мере, — отступление.

Как человек, почти все свои школьные годы пропевший хором, причем в самом буквальном смысле, я скажу вот что.

Хор — это счастье и освобождение, причем не только коллективное, но и, как ни странно, персональное. Хор — это, собственно, идеальная, почти недостижимая в обыденной жизни модель созидательного и очистительного «общего дела».

И стадное чувство тут точно не при чем. Хождение строем — тоже. Стадо с помощью кнута, пряника и прочих атрибутов дрессуры можно научить «шагать строем», а петь хором оно не станет никогда, потому что всегда будет только мычать или блеять, и исключительно вразнобой. Спутать это мычание с хором может только тот, кто сам никогда не пел в хоре или тот, кто начисто лишен музыкального слуха. И не только музыкального. Нравственного тоже.

Отождествление таких разных, мягко говоря, понятий, как «ходить строем» и «петь хором», восходит, конечно же, к воспоминаниям об уроках пения в младших классах школы («По улице шагает веселое звено»), к патетическому и фальшивому до изжоги финалу праздничного концерта («Партия наши народы сплотила»). «Схватила», — передразнивали мы с соседом и другом Смирновым, сидя перед телевизором и не понимая еще по своему дурацкому насмешливому тринадцатилетнему возрасту всей онтологической глубины этой легкомысленной, на первый взгляд, переделки.

Да, такое хоровое пение тоже имело место, причем повсеместно. Но оно стилистически куда ближе к тому «хору», к каковому даже помимо собственных намерений вынуждены присоединяться те, кто «не желает петь хором». Тут уж, друзья, вашего желания или нежелания особенно и спрашивать не будут, даже не сомневайтесь.

Бывают люди, лишенные музыкального слуха. И они в этом не виноваты. Но среди них есть такие, которые очень любят петь.

Про человека, фальшивящего в процессе пения, говорят, что он «врет».

Примат вкуса — вещь хорошая. Поэтому именно соображение вкуса, а также опасение впасть как в ересь в неслыханную тривиальность, принявшую в наши дни отчетливую форму отчетливого конформизма, не позволяют мне в унисон с теми, кто освоил способствующую быстрой и успешной карьере азбуку вкуса, твердить, что «не все так однозначно».

В наши дни пресловутая башня из слоновой кости опасно кренится и грозит в любой момент рухнуть оземь. Уж лучше сразу занять свое место на земле — отcюда и звездное небо над головой видно лучше, и тот самый закон, что внутри, кажется надежней.