Среди новостей, от чтения которых неизменно наступает ставшая уже привычной темнота в глазах, мелькнула с утра пораньше и такая, можно сказать, «безделка»: «Россиянин ударил полицейского кулаком по лицу и получил два года условно».

«А чо так сурово-то? — сразу же подумал я, не успев даже дежурно восхититься специфическим синтаксисом, каковой вообще характерен для новостных заголовков. — Он же спектаклей не ставил, пьес не сочинял, андроцентричный уклад вроде как не нарушал и даже, наоборот, некоторым образом его как умел соблюдал и укреплял. Чего это сразу два года, пусть даже и условно! «Кулаком по лицу» — подумаешь тоже!»

Несколько лет тому назад я написал:

Так я писал несколько лет тому назад, не предполагая еще, насколько скоро случится то, что не случиться не могло.

Когда реальное слишком долго и слишком тотально задавлено символическим,

Например, зловещим абсурдом демонстративно нелепого судебно-следственного карнавала, когда в мир символический, каковым по определению является область искусства, в том числе и театрального, вторгается грубая реальность, принявшая форму следов от совсем не символических наручников на запястьях режиссерки Жени и драматурга Светланы.

Что оказалось способным взорвать мир символов, захвативших власть над реальностью? Разум? Наука? Искусство? Истина-добро-красота? Вера-надежда-любовь?

Ничуть не бывало. Мир символов взорвали чувства.

Но есть, как мы знаем, чувства и чувства. Один остроумец перефразировал зацитированное до дырок четверостишие Пастернака, в результате чего получилось так:

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет меня.
И тут кончается искусство,
И начинается… Ну, в общем, всякая начинается ерунда.

Все, кто рос в СССР, помнят о пресловутом «чувстве глубокого удовлетворения», с каковым весь советский народ воспринимал речи, доклады, постановления и решения исторических съездов и пленумов. С этим же одноименным чувством труженики села и отечественной промышленности, а также все представители научно-технической и творческой интеллигенции становились с утра пораньше на предсъездовские, съездовские и послесъездовские вахты.

Это «чувство глубокого удовлетворения» испарилось вместе с исчезновением неумолкаемого ни на минуту источника этого сильнейшего и, главное, бесспорно, искреннего чувства — то есть КПСС вместе с ее съездами и пленумами, один другого судьбоноснее.

Это чувство — чувство иррациональной неуправляемой ненависти. Ненависти к начальству, к соседям, к очередям, к родителям, к школе, к армии, к покупателям и пассажирам, к врачам и пациентам, к ледяному ветру и к дождю со снегом и, наконец, к партии и правительству вместе с их пленумами, съездами и Продовольственной программой, успешно заменявшей само продовольствие.

Среди бесконечных объектов ненависти особое место занимает ненависть к «другому». И чем в меньшей степени эта ненависть рационально мотивирована, тем она сильнее и разрушительнее.

Особую ненависть вызывает не ДУРНОЕ, а НЕПОНЯТНОЕ. Больше всего ненавидят то, чего «я бы ни за что не сделал и сделать не смог, потому что мне это никогда не пришло бы в голову».

Ненависть тем сильнее, чем труднее формулируются ее мотивы и причины. Ненависть и знание, ненависть и понимание, ненависть и способность к диалогу, ненависть и умение видеть себя со стороны — несовместимы. Чем она иррациональнее, тем она сильнее и глубиннее.

Такие чувства называются в разные времена по-разному.

Все эти прокурорско-судейские машины не посмели бы, конечно, давать полную волю своему казенному живодерству, если бы не поддержка такого количества чувствительных людей. Это — с одной стороны. С другой же — все эти безмерно чувствительные всю свою чувствительность прекрасным образом засунули бы поглубже в одно известное место, как это они во все времена и делали, если бы не было начальственной отмашки: «Давайте, ребята, чувствуйте. Да как можно бойчей и звончей. Враг у ворот, не забывайте».

Вот они и чувствуют от всей души. Вот они с уханьем и приплясом и гуляют по буфету. Вот они и мстят, как умеют, за свою никчемность, обездоленность, не запомнившееся детство, свою ненужность никому и себе самим в первую очередь. Но мстят они, конечно же, лишь тем, до кого могут дотянуться.

Вернемся к началу. Некий достаточно условный «россиянин», слегка огорчивший представителя власти посредством удара кулаком, по, как было сказано, лицу, отделался парой годов, причем условно.

За постановку спектакля, который к моменту «возбуждения дела» шел в театре уже несколько лет, и за написание пьесы — то есть в буквальном смысле НИ ЗА ЧТО — двум девушкам грозит реальный срок, и, боюсь, что не два года. Впрочем, не будем каркать, надежда всегда есть.

Еще и еще раз мы убеждаемся в том, что в государстве и обществе с преобладающим первобытно-магическим типом сознания слова, жесты, фразы, книжки, картинки, спектакли