Владимир Путин, начинавший в 2000 году с предвыборных обещаний «диктатуры закона», за годы пребывания у власти постепенно терял интерес к закону и праву — в конце концов осталась только «диктатура». Теперь он видит «настоящую силу в справедливости и правде» (из обращения к россиянам 24 февраля 2022 года). А на встрече с «военкорами» 13 июня, когда кто-то из участников предложил передавать расследования в отношении «антироссийской деятельности» бывшим участникам СВО, Путин, согласившись, воззвал к «революционному правосознанию»: «Надо искать таких людей с их сознанием и с их пониманием справедливости, и им поручать расследования в отношении тех негодяев, о которых вы сказали» (а там и других «негодяев» по выбору. — Л. Н.).
Изначально Путин, имея перед глазами образец ГДР, устройством которой он, по словам знавших его там людей, восхищался, строил полицейское государство. Не худший вариант: это — половина правового государства за вычетом прав человека, которые не признаются самостоятельной ценностью.
В полицейском государстве деятельность карательных органов строго регламентирована, и всем понятно, каких кар за что можно ожидать.
Такая схема в РФ раз за разом давала трещины в результате избирательного правоприменения (и неприменения), но законодатель формально ориентировался на Конституцию, а судьи, чья последняя подпись стояла под всяким актом государственной репрессии, придерживались линии юридического позитивизма или легизма, обосновывая свои решения формальным следованием нормам позитивного права. Это служило правоприменителям и оправданием в собственных глазах: Dura lex sed lex (закон суров, но это закон).
Конституционные поправки 2020 года обнулили не только сроки президентства Путина, но и правовые ограничения для законодателя.
Закон теперь строится заранее с расчетом на отказ от следования логике права и даже нормам морали, в основе которой лежит различение правды и лжи.
Фото: Алексей Смагин / Коммерсантъ
После начала СВО набравшие размах репрессии за «дискредитацию вооруженных сил», когда речь лишь о призывах к миру, и за «фейки о вооруженных силах», когда «заведомо ложными» признаются, напротив, заведомо — в том числе для судей и следователей — соответствующие фактам высказывания, вывели правоприменение за грань «легизма».
В такой ситуации о праве стало просто бессмысленно говорить.
Начавшись в сердцевине «политического» новый виток произвола неизбежно раскрутится в сторону отношений собственности, что уже создает угрозу и для экономического истеблишмента. Не стоит думать, что судьи и следователи — не люди: тяжкий грех такого решения, как оставление под стражей Беркович и Петрийчук, явно не представляющих собой никакой общественной опасности, система должны будет оплатить своеобразной индульгенцией — таковая будет предоставлена за счет бизнеса, который, несмотря на заверения власти о его ограждении от произвола, будет отдан «правоохранительным органам» на «поток и разграбление» (вид наказания по «Русской правде» в редакции 1026 года).
Следует говорить о двух принципиально разных вариантах тоталитаризма — условно «западном» и «восточном». Так, Ханна Арендт, анализируя режим гитлеровской Германии, указывала, что он основывался на порядке в смысле немецкого «орднунга», то есть на норме, пусть и чудовищной с моральной точки зрения: скрупулезное высчитывание восьмушек еврейской крови для решения вопроса, кому остаться жить, а кому задохнуться в газовой камере — ярчайший тому пример.
«Восточный» деспотизм, вариантом которого является русское самодержавие, делает ставку, напротив, на абсолютный произвол, стремится в пределе к упразднению всякой нормы, связывающей самодержца и тех, кому он делегирует полномочия по применению легитимного, а там и нелигитимного насилия.
Опричнина выстраивается «опричь», то есть вне всякого регулирования. Петр, брея бороды боярам, нарушал все нормы и традиции. Всевластие Сталина основывалось на абсолютной непредсказуемости репрессий.
К «восточному тоталитаризму» надо подойти также с обратного конца. Знаменитая «авторитарная личность» Теодора Адорно описывает психотип тех, кто с готовностью принимает тиранию. В числе характеристик «авторитарной личности», исторически распространенных в России, приспособленчество (конформизм), захребетничество (иждивенчество) и неистребимая вера в эффективность простых решений, самым простым из которых является смертная казнь.
Всякий бежит от свободы (формула Эриха Фромма) своим маршрутом, и россиянам здесь, видимо, тоже предначертан свой «особый путь».
Воспринимая свободу как ничем не ограниченную «волю», русский человек ищет спасения от самого себя и себе подобных в произволе власти.
Фото: Александр Коряков / Коммерсантъ
К трем лозунгам из романа Джорджа Оруэлла — «Война — это мир», «Свобода — это рабство», «Незнание — сила» — русский опыт добавляет еще один: «Произвол — это порядок». Вечно возвращающееся по кругу после всплесков «воли» упование на «твердую руку» ощущается здесь как слабость кнута, «нехватка Сталина» — а иных средств наведения порядка масса россиян себе просто не представляет.
Владимир Путин неоднократно обновлял формулу своей легитимности, но всякий раз для этого переходя на следующую ступень произвола: так было в 2004 году после Беслана, в 2012-м после Болотной, в 2020-м в результате «обнуления».
Нынешняя замена права «справедливостью» означает, что в качественном отношении развивать произвол дальше некуда, можно увеличивать только количество репрессий и репрессируемых.
В резерве остается еще смертная казнь, но, придавая важное значение символическому, Путин, судя по всему, не хочет остаться в истории как правитель, вернувший смертную казнь в легальное поле.
В этот момент с «маршем справедливости» (той самой) и с кувалдой в загашнике является Евгений Пригожин и еще более взвинчивает ставки произвола. Своим демаршем он, среди прочего, продемонстрировал: есть куда дальше! А больше произвола — значит «больше порядка». Поддержку Пригожина социологически едва ли можно оценить, но в первую очередь он мог бы опереться на самый что ни на есть ядерный электорат Путина.
Кремль, напротив, потерял очки, позволив мятежнику уйти безнаказанным (отложенное наказание в стиле спецслужб не даст нужного эффекта), да еще разоблачая его как казнокрада и отнимая активы, — а это уже «не по понятиям», и тогда, наверное, начинать надо не с Пригожина.
Мы, «гнилые интеллигенты» и либералы, — конечно, смутьяны, что тут скрывать, но настоящая смута может прийти только совсем с другой стороны: ее посеет тот, кто пообещает следующую ступень произвола и насилия, если в глазах россиян предложение будет выглядеть реальным. Не декабристы, предполагавшие ограничить произвол самодержца конституцией, и не кадеты с их блеянием получили в России поддержку широких народных масс, а большевики, сразу заявившие и продемонстрировавшие готовность к тотальному террору.
И здесь, на пределе, открывается некое окно возможностей. С точки зрения «масс», произвола все еще недостаточно для «порядка», но с точки зрения элит, дальнейшая его эскалация создает слишком серьезные и плохо прогнозируемые угрозы для остальных — тех, кто не на троне. Пригожинский мятеж, вроде бы ничем не кончившись, показал элитам реальность таких угроз.
Фото: Василий Дерюгин / Коммерсантъ
Смута обычно кровопролитна, но из нее, как из всякого хаоса, всегда есть не единственный выход, и эскалация произвола даже в России, имеющей в этом богатый исторический опыт, — только один из них. «Произвол — это порядок» — лозунг, привлекательный для «народа», но не устраивающий конкурирующие между собой элиты. После смерти Сталина в 1953 году фигуры его окружения из-за страха друг перед другом выстроили динамическую систему норм и институтов, которая рухнула лишь спустя еще почти 40 лет под воздействием в первую очередь экономических причин, а не политической неустойчивости.
Либеральной интеллигенции, остающейся в России или временно покинувшей ее, в этих обстоятельствах надо продолжать настаивать на лозунгах правового государства, начиная хотя бы с его первой половины — государства полицейского.
Государственное принуждение должно реализоваться только в легальном поле, его основания должны быть четко прописаны, правоприменительные органы должны применять понятную норму, не выходя за ее пределы,
«просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития» (М. Салтыков-Щедрин). Не имея реального представительства и даже шансов на него в структурах власти, либералы сегодня могут «продать» вариант порядка, опирающегося на нормативную основу, в первую очередь — перепуганным бизнес-элитам. Это очередной исторический шанс слезть с «особого пути» в цивилизационный тупик.
