— Иван, издательство «Новой газеты» совместно с Freedom Letters Георгия Урушадзе выпустили вашу книгу, и, естественно, нам хочется, чтобы как можно больше народу узнало, какой многообещающий автор появился на литературном небосклоне. Что бы вы могли сказать такого о себе и своем романе, чтобы заинтересовать читательскую аудиторию?

— Я бы сказал, что мне всегда не хватало книжки, написанной 20-летним человеком. Я бы читал себя просто потому, что моим ровесникам нечасто получается опубликовать свои книги.

— Вы считаете, что книги молодых и старших имеют принципиальную разницу?

— Думаю, да. У молодых другой взгляд на мир, на события вокруг.

— И ваш взгляд на мир сильно отличается даже от взгляда ваших интеллигентных родителей?

— Конечно. Но это разница не столько мировоззренческая, сколько поколенческая. В любое время двадцатилетние люди иначе глядят на жизнь, нежели сорокалетние, пятидесятилетние и т.д. Мы по-разному воспитаны, в других понятиях о норме.

Наверное, в свои двадцать мои родители были ближе ко мне, чем сейчас. Плюс я вырос в XXI веке, с телефонами, компьютерами, гаджетами. Это сильно влияет, вещи, которых просто не существовало, когда моим родителям было двадцать.

— Что отличает ваш взгляд на мир, как вы на него глядите?

— С любовью.

— Это видно по вашей книге, и это прекрасная отличительная черта от многих книг ваших ровесников. Но что вы видите сквозь эту любовь?

— Я вижу много проблем. Из самых главных для меня — проблемы общения. Мне очень важно, что вы написали в своей рецензии, что моя книга про общение, мне действительно хотелось так сделать.

— У вас есть проблемы с общением?

— У всех есть проблемы с общением. Очень многих людей я просто не понимаю. Конечно, среди моих ровесников, слава богу, есть люди, с которыми мы можем по-настоящему поговорить и друг друга искренне понять. Но мы живем во времена, когда десять даже интеллигентных человек будут абсолютно по-разному глядеть на мир, просто потому что у них разная система отсчета. Точнее, не система отсчета — мы просто зацепляемся за какие-то отдельные понятия: скажем, русская литература, французские модные дома, американское независимое кино, политика… И у каждого есть свой непробиваемый взгляд на все эти вещи, и мы не можем общаться друг с другом.

— А вы за что зацепляетесь?

— Я до конца для себя не понял. Наверное, «за культуру» будет неправильно сказать, потому что мне не очень понятно, что такое культура. Думаю, за какое-то внутреннее ощущение правильных поступков и неправильных, когда ты чувствуешь, что какие-то вещи надо сделать, а какие-то делать ни в коем случае нельзя. А уж почему ты так ощущаешь — это вопрос, на который у меня пока нет ответа. Это и книжки, и то, как тебя воспитывали, и просто какие-то инстинкты.

— Какие события, книги, люди особенно повлияли на возникновение вот этого чутья на хорошее и плохое, на ваши представления о мире?

— Мне кажется, что я вообще очень восприимчивый человек, и меня разные вещи вдохновляют. Могу сказать, что меня за последнее время вдохновило, когда писал книжку. Я читал стихи поэтов «парнасцев» и влюбился в них абсолютно. Я слушал много музыки, классической и джазовой, и мне хотелось создать что-то такое же, только в литературе. Ну, конечно, русская классическая литература. Всю старшую школу я ею зачитывался, особенно Тургеневым, прочел подряд все его романы, и мне хотелось в прозе быть максимально похожим.

— И какая же классическая традиция вам ближе — чистое искусство, как его понимали, скажем, Аполлон Григорьев, тот же Тургенев, или подход Белинского и Некрасова, полагавших, что искусство должно служить обществу, исправлять и обличать социальные пороки?

— Я не люблю крайности, я пугаюсь радикальных людей. Но мне как автору кажется важным говорить об идеях, я вообще не боюсь дидактичности ни в чужих книгах, ни в своих, я полагаю, что это правильно и нормально.

Я недавно ходил на фестиваль Beat Film Festival на фильм про Хичкока. Я и раньше его любил, а сейчас совершенно им вдохновился. Он как раз про то же самое: Хичкок стремится передать мысли и чувства, но, чтобы передать их должным образом, он использует интересную, всегда разную форму — и кинематографическую, и жанровую, и какую угодно. Мне хочется делать что-то подобное.

— А мне показалось, что вы более радикальны в своих писательских наклонностях. Потому что первый, кто приходит в голову при чтении, — это Хармс, абсурдистская литература, поскольку все ваши сюжеты скорее абсурдны, а ваше понимание людей вполне такое реалистическое. То есть вы чувствуете жизнь, как она есть, а сюжеты придумываете, каких нет.

— Это то же самое, про что я говорю. У меня не получается начать работать, прежде чем я не придумаю, зачем я это делаю и что хочу сказать. Потом уже я решаю, как интереснее всего об этом поведать. Понятно же, не я первый догадался про любовь написать, есть множество замечательных книжек, которые про это рассказывают…

— Например?

— Ну, вся русская литература про любовь. На самом деле, любая хорошая литература — про любовь.

Но такой культуры мало. Даже вроде бы пессимистичная часто тоже бывает про любовь и про внимание к людям. Те же самые экзистенциалисты, ну если не про любовь, то про внимание друг к другу точно рассказывают. Они могут быть мне не близки, но любовь там тоже есть.

— А Чарльз Буковски, скажем, он про что?

— Я не знаю, про что Чарльз Буковски, я боюсь такую литературу читать.

— Во многих семьях остались тетрадки в клеточку, исписанные подростками, сочинявшими детективы, ужастики, драмы, а потом благополучно забывшими свои увлечения. Как рано вы осознали, что писательство — это ваше признание?

— Не очень рано. До того, как писать рассказы, я хотел писать про кино (у меня мама кинокритик), я обожал кино, много смотрел, хотел быть режиссером. То есть заниматься творчеством мне всегда хотелось, а писать рассказы, не знаю, лет в 15, наверное, начал — про себя и про родителей, про друзей. Понимание, что хочу этим заниматься всю жизнь, под конец школы пришло. Вот когда меня нашел Дмитрий Львович Быков*. Или мы нашлись…

— Как же вы нашлись?

— Я прислал ему рассказ, он мне ответил и сразу же позвал писать роман.

— В сборник «Финал. Вначале будет тьма» под своим водительством? Что вам дал опыт коллективного творчества?

— Я понял, что мне нравится работать с другими. Я всегда стараюсь, если есть возможность, написать с кем-нибудь рассказ или книжку. В прошлом году мы сочинили с моим однокурсником Василием Тарасуном, по-моему, чудесную книгу, может, ее когда-нибудь опубликуют. А с Дмитрием Львовичем мы собирались всей нашей командой обсуждать весь проект, отдельные главы. Было очень интересно. Он выступал таким ментором, делился секретами мастерства…

— Кстати, есть ли сейчас сообщества, где ведутся интересные литературные разговоры, как, допустим, в конце 80-х годов в знаменитом клубе «Поэзия», породившем немало звезд?

— Все клубы и все междусобойчики, которые я вижу, мне очень не нравятся, они нисколько не помогают объединению писательскому, а, наоборот, разъединяют. Это замкнутые кружки.

Правда, я не очень представляю себе, с кем. Вот вы, например, у меня сейчас берете интервью, но в каком-то идеальном мире так не должно быть, мне кажется. Роман, написанный 22-летним человеком, не должен становиться новостью просто потому, что написан 22-летним человеком.

— Однако «Новая газета» не издает книги только потому, что автору 22 года, это был совершенно сознательный выбор, как и у Георгия Урушадзе, сразу оценившего вашу книгу.

— Я искренне благодарен и «Новой газете», и Урушадзе за то, что вы делаете и для меня, и вообще для литературы. Я говорю про то, что есть не менее талантливые произведения, у которых нет никакой возможности увидеть свет. Я, прежде чем эта книжка попала к Урушадзе, послал ее всем издательствам, каким только возможно, и нигде не дождался ответа. И так происходит везде и повсеместно, и это большая беда.

Поэтому-то и не создается ощущения, возвращаясь к вашему вопросу, какого-то содружества. С кем общаться? С людьми, которые осознанно уходят в андерграунд просто потому, что их не публикуют? Они встают в оппозицию к мейнстримному книгоиздательству и даже не пытаются где-то пробиться. Мне не нравится такая позиция, но я очень понимаю, почему она возникает. И с этим уже надо что-то делать.

— Что вам кажется сейчас особенно интересным и что хотелось бы видеть изданным?

— Ну это не очень будет честно c моей стороны, поскольку у меня есть очень талантливые друзья, которых я бы хотел видеть изданными. Это и Михаил Постников, поэт совершенно чудесный, пока почти не публиковавшийся. И Василий Тарасун, писатель, с которым мы написали книжку, которая тоже никак не может выйти.

— Про что книжка?

— Она называется «Баклажановый город, или Бутылочные эпизоды». Это авантюрный роман, он состоит из семи эпизодов-глав, у каждой автономный сюжет. Один из главных героев — мастер Литинститута Римов, который пускается в путешествие по направлению к своей семье, к своему прошлому и попутно встречает своих бывших учеников, венгерских террористов и вообще много еще кого.

Я уверен, что талантливые писатели есть. Посмотрите на Прозу.ру, на все литературные сайты. Безусловно, там очень много такого, что читать невозможно. Но ведь если там миллионы страниц и огромное, кстати говоря, количество читателей, то наверняка же спрятаны и какие-то выдающиеся тексты.

— Что, по-вашему, нужно сделать для того, чтобы облегчить этот действительно трудный путь писателя к читателю?

— Думаю, что это комплексная задача. Тут и проблемы с издательствами, точнее, с одним издательством, которое у нас есть, и с тем отношением к литературе, что существует довольно длительное время. Я недавно приходил в 57-ю школу (меня попросили) рассказывать про современную русскую литературу. Это был гуманитарный класс, то есть люди, призванные ею интересоваться,

— По-видимому, это проблема школы, когда-то отличавшейся интересом к гуманитарным дисциплинам.

— Я в ней учился, и это было замечательное обучение, однако современная литература там заканчивалась, не знаю, Борисом Рыжим, например. По сравнению с другими школами неплохой результат. И тем не менее последние двадцать лет у нас совершенно куда-то провалились.

— Когда вышла ваша книга «Любовь», какая была реакция у вашего окружения?

— Я очень горжусь своими друзьями, своей семьей, своими коллегами, абсолютно все меня поддержали. Более того, именно мой товарищ Михаил Постников рассказал мне про то, что открывается издательство Freedom Letters.

— Родители не говорят, что надо идти работать, приобретать настоящую профессию?

— У меня никогда не было с этим никаких проблем. Они меня поддерживали всегда и сейчас поддерживают.

— А ваш «крестный отец», Дмитрий Быков, как отреагировал?

— Cложно. Я ему отправил «Любовь» еще до того, как послал во Freedom Letters, просто чтобы он прочел. Как я понял (у нас не было никакой длительной полемики, это было несколько сообщений), у нас разные взгляды на то, что писатель сейчас должен делать, очень разные.

— Он считает, что литература обязана реагировать на происходящее?

— Да.

— Вы думаете, что это не так?

— Я думаю, мы уже достаточно отреагировали на происходящее, мне кажется, что надо подумать о том, почему это произошло. И не только в последние два года. И я не согласен с Дмитрием Львовичем в том, что все, чем должен сейчас заниматься писатель, это бесконечно реагировать на поток новостей.

Мы уже поняли, что все отвратительно, и много чего рассказали про свои чувства. А вот посидеть и проанализировать, что вообще с нами происходит, на мой взгляд, это не совсем то, к чему призывает и чем хочет заниматься Быков.

— А вы хотите?

— Да, конечно.

— И вы чувствуете в себе силы это сделать?

— Надеюсь, что у меня хватит сил. Я хочу следующую книжку про это писать. Хочу, чтобы это был роман про традицию, потому что… Ну, я зацепился за это слово. Мне очень понравилась статья Томаса Элиота «Традиция и индивидуальный талант», и мне было бы интересно приложить понравившиеся мне мысли к современным обстоятельствам. Потому что главная проблема сейчас для меня — не проблема всех этих ужасов, наверное, потому что они меня и моих близких непосредственно не касаются, и я не хочу лицемерить. Для меня, повторю, главная проблема — это проблема общения. Объяснение того, почему полного понимания не происходит даже с самыми близкими людьми.

Это и про поведение, и про культуру речи, и, в конце концов, про то, что такое хорошо и плохо. Будь у нас подобная общая традиция — может, и не стояла бы так остро проблема коммуникации? Подумать об этом мне важнее, потому что в этом корень многого, что нас ужасает.

— Важнее, чем сочувствие людям, каждый день страдающим от страшной несправедливости и безумия власти?

— Никому не помочь, бесконечно осмысливая каждый отдельный момент времени. Ежедневно ты читаешь новости и страдаешь, но и дальше будешь читать новости каждый день и страдать. Наверное, это достойно, но этого недостаточно. Это про какое-то бесконечное «вот смотрите, как плохо». Я вижу, как плохо. Я хочу понять почему.

— Вы рациональный человек?

— Ну, мне хотелось бы так думать. Мне кажется, что за любовью, за любыми другими чувствами, вернее, над ними, должен стоять разум, направлять их. Самые благие намерения, если их не контролировать рассудком, могут привести к каким-то совершенно ужасающим результатам.

— Какое чувство для вас самое разрушительное?

— Не знаю, ненависть, наверное. Ненависть, злоба. Потому что я верю: к каждому человеку можно найти свой ключ, даже к самому невыносимому и пугающему.

* Включен Минюстом в реестр «иноагентов».

Книга Ивана Чекалова «Любовь» есть в нашем интернет-магазине.