Депортация длилась 12 дней, о чем помощник начальника ГУЛАГа Израиль Плинер рапортовал заместителю председателя ОГПУ Генриху Ягоде 10 июля 1933 года: «Доношу, что операция выселения т.н. «иностранных» цыган из Москвы, начатая 28 июня, окончена 9 июля. Всего за этот период изъято и выселено 1008 семей, 5470 человек, в том числе 1440 мужчин, 1506 женщин и 2524 детей. Весь указанный контингент направлен в г. Томск в трудпоселки ОГПУ Западно-Сибирского края, где будет расселен в отдельных поселках по национальному признаку».

По сообщению Плинера, для проведения «процедуры» было сформировано и отправлено пять эшелонов цыган, вместе с которыми там находились и «принадлежащие им 338 голов лошадей, 2 коровы и большое количество повозок и домашний скарб».

В конце рапорта Израиль Плинер (расстрелян в 1939 году. — Ред.) подчеркнул, что «погрузка и отправление эшелонов прошли спокойно».

Художник, литератор и историк Николай Бессонов, учредивший «Фонд цыганской истории и культуры», рассказывал, как однажды ему довелось пообщаться со свидетелем и невольным участником событий 1933 года, цыганом-«кишиневцем» Владимиром Шаматульским, известным в своих кругах как Володя Глодо.

Ему было всего шесть лет, когда его семья вместе с другими «кишиневцами», «сэрвами», «крымами» и «влахами» (цыганские этногруппы. — П. Г.) переехали из Нижнего Новгорода в Москву и разбили свой лагерь возле Северянинского моста на проспекте Мира. Всего там было примерно двести человек. В один из дней, вспоминал Глодо, их табор окружили милиционеры.

Прибыв к месту назначения в районе реки Чичкаюл той же Томской области, ссыльные получили задание построить жилые дома, лесопилку, школу, ясли и швейную мастерскую. Пока жилье не было готово, они обустраивались под открытым небом. К осени цыганам удалось построить четыре-пять домов.

Однако «уже осенью 1933 года этот контингент трудпоселенцев фактически перестал существовать, так как почти все цыгане бежали», писал историк Виктор Земсков в книге «Сталин и народ». Говорят, цыгане тогда даже частушку сочинили: «Надоела нам корчевка, надоело корчевать, с Чичкаюлского поселка захотелось убежать».

Сбежала и семья Шаматульского (Глодо). Как вспоминал он позже, шли «довольно долго, и в основном пешком». Женщины и дети шли босиком. Спать приходилось прямо на земле. По шпалам и щебню они проделали путь почти в три тысячи километров и дошли до располагавшегося в Тамбовской области Козлова (ныне Мичуринск).

Бесконтрольность и безнаказанность

Разумеется, нельзя оценивать (и даже просто описывать) «цыганскую» операцию отдельно от всего остального, происходившего тогда в стране. От «академического дела» (1929–1931), например, — ареста и осуждения десятков «старых ученых» — историков Платонова, Тарле и других… От «дела «Весна» (1930–1931) — погрома военных кадров, несравнимого, конечно, с Большим террором, но вполне достаточным, чтобы навсегда обескровить и сильнейшую армию мира (только в Ленинграде по этому делу было расстреляно свыше тысячи человек). От кампаний против специалистов — надо же было кого-то назначить ответственными за провалы в экономике: от «дела Промпартии» (1925–1931), от «Шахтинского процесса» (1928). От всех других процессов, основу которых неизменно давали провокация, фальсификация, ложь, «заказ» сверху и болезненная фантазия самих следователей.

ОГПУ состояло не только из развращенных, своекорыстных, деклассированных палачей, но и «просто» из безграмотных людей. «Кто они были?» — спросил я когда-то у историка Алексея Теплякова, наверное, лучшего исследователя деятельности сибирской «охранки».

Когда я готовил материал о последнем сталинском «деле врачей-отравителей», столкнулся с удивительными фактами — биографическими справками ведущих «чекистских» руководителей, угодивших попутно со своими подследственными в молотилку и безжалостно расстрелянных. Скажем (уже в начале 50-х, подчеркиваю), начальник «Следственной части по особо важным делам» центрального аппарата, полковник, имел начальное образование. А давал «оценки» академикам — в меру своего, так сказать, кругозора.

Во всяком случае, примем условно, что целенаправленно стремились «причинить зло» немногие. Думали обычно, как сделать быстрее и — лучше.

Все «сомнительные контингенты» отправить с глаз долой — из Москвы, из Ленинграда, из родной деревни. Куда? Да на Восток, там и руки рабочие нужны, так что — сразу нескольких зайцев одним выстрелом.

Сначала — бесспорные цифры. Относительно бесспорные, скажем осторожнее.

«К началу 1932 года на учете в «кулацкой ссылке» числилось свыше 1,3 млн спецпереселенцев, а было их направлено туда в 1930–1931 годах немногим более 1,8 млн, — пишет один из наших самых знающих исследователей «проблемы переселенцев» профессор В. Земсков (специально отмечу, вполне лояльный к власти человек). — Следовательно, за 1930–1931 годы убыль составила около 0,5 млн человек. В документах нет указаний на то, из каких компонентов слагалась эта убыль. Конечно, не вызывает сомнений, что главными компонентами являлись побеги и смертность. Причем, как правило, на первом месте по численности находились бежавшие, на втором — умершие».

По сообщению начальника Сиблага ОГПУ, «из состава прибывших из Сев. Кавказа в Новосибирск эшелонов трудпоселенцев № 24, 25, 26, 27, 28 и 29 общей численностью в 10 185 человек умер в пути 341 человек, т.е. 3,3%, в том числе значительное количество от истощения. Такая высокая смертность объясняется:

1. Преступно-халатным отношением к отбору контингентов, выселяемых в трудпоселки, результатом чего явилось включение в этапы больных, стариков, явно не могущих по состоянию здоровья выдержать длительную перевозку;
2. Невыполнением указаний директивных органов о выделении выселяемым в трудпоселки 2-месячного запаса продовольствия; в указанных эшелонах трудпоселенцы никаких собственных запасов продовольствия не имели и во время пути снабжались только хлебом скверного качества в количестве от 200 до 400 грамм;
3. Горячей пищей эшелоны снабжены не были, кипятком снабжались совершенно неудовлетворительно, с большими перебоями, потребление сырой воды вызвало массовые заболевания…»

Обратите внимание, что «указания» и «распоряжения», самые предусмотрительные и гуманные, сплошь и рядом почему-то не выполнялись. В рапорте того же Плинера от 26 июля 1933 года на имя того же Ягоды отмечалось:

Интересно, а что думали сами высланные?

Но (после группы «положительных» писем) и в этом обзоре приводились выдержки из письма одной девушки-спецпереселенки:

Во что верится больше?

Трагедия на «острове Смерти»

В выступлении 4 июля 1933 г. перед начальниками вновь создаваемых политотделов МТС полпред ОГПУ по Западной Сибири Алексеев сделал весьма интересное признание:

Этот жизнерадостный смех, то и дело звучащий во время важных собраний, всегда озадачивает. Что же за люди собирались на эти собрания? Где свое чувство юмора оттачивали?

В конце апреля из Москвы и Ленинграда в Западную Сибирь были отправлены на поселение т.н. деклассированные элементы (городские низы) и часть рецидивистов, осевших в этих городах. Они прибыли в Томскую пересыльную комендатуру и находились там около недели. В середине мая началась «разгрузка» комендатуры: «новый контингент» погрузили в несколько барж и речным караваном в два приема отправили в «штрафную» Александро-Ваховскую комендатуру. 18 мая первый и 26 мая второй караваны прибыли в расположение комендатуры, руководство которой по согласованию с районными органами приняло решение о высадке «контингента» на речной остров на Оби у устья р. Назиной. Уже с первых дней дезорганизованная масса прибывших, «ослабленная длительной дорогой при отсутствии питания», погрузилась в хаос.

Напомню, что кроме ни в чем не повинных людей, случайно задержанных милицией, среди спецпереселенцев было немало уголовников-рецидивистов. Более выносливые и менее щепетильные, они были первыми, кто решился попробовать человеческое мясо. С мая по октябрь 1933 г. к судебной ответственности по Александро-Ваховской комендатуре были привлечены 84 чел., из них к высшей мере наказания — 34 чел., в т.ч. — 11 чел. «за людоедство», 23 чел. — «за мародерство и избиения».

По оценкам самих работников комендатуры, с 18 мая по 18 июня 1933 года смертность среди прибывших составила от 1,5 до 2,0 тыс. человек.

Назинские события могли бы так и остаться неизвестными, если бы не расследование, которое по собственной инициативе провел Василий Величко, инструктор Нарымского окружного комитета партии. В июле 1933 года, по горячим следам, он опросил десятки человек, имевших отношение к организации лагеря смерти на острове у деревни Назино, а также записал показания местных жителей. Затем Величко в трех экземплярах отпечатал доклад, который (рискуя!) отправил: в Москву — Сталину, в Новосибирск — Эйхе, в Нарым — секретарю окружкома Левицу. После чего на полгода скрылся в тайге.

Письмо Величко вызвало большой скандал в аппарате ЦК и руководстве ГПУ. Осенью 1933 года для расследования обстоятельств массовой гибели спецпереселенцев в Назино прибыла комиссия Сиблага. Следствие подтвердило факты, изложенные Величко, после чего все материалы были засекречены. Самого автора доклада, когда он решился выйти из тайги, уволили с должности инструктора. Но судьба его в общем-то сложилась удачно: Величко ушел в журналистику, был в годы войны корреспондентом «Правды», дошел до Берлина. После войны опубликовал несколько романов о социалистических преобразованиях в Сибири: «О великом и вечном», «Посевы солнца», «Искаженный бог».

Написать книгу о том, что он видел в Назино, Величко не решился.

Одиннадцать страниц его «Записки в ЦК», этого документа эпохи, рассекреченного в годы перестройки, впервые были факсимильно опубликованы в сборнике «Спецпереселенцы в Западной Сибири» (Новосибирск, 1994 г.).

Во время экспедиции 1989 года члены томского «Мемориала»* провели так называемую «паспортизацию» Назинского острова — данные об этом месте занесены в реестры Министерства культуры, и с тех пор остров является «объектом исторического наследия России».

«Никакого стремления к участию»

Цыгане — удивительный, ни с одним другим на земле несравнимый народ, выходец из Индии, арийский, прямо скажем, — что почему-то не оградило его в 30–40-е годы ХХ века от невиданных нацистских репрессий, сравнимых с преследованием евреев.

Впрочем, в истории цыган это были отнюдь не первые репрессии.

В 1545 году Аугсбургский рейхстаг объявил, что «тот, кто убьет цыгана, не будет виновен в убийстве». Последующее массовое истребление цыган, имевшее место по всей Священной Римской империи, побудило правительство «запретить утопление цыганских женщин и детей»…

Англия. По закону 1554 года введена смертная казнь для мужчин-цыган. При Елизавете I закон был ужесточен. Отныне казнь ожидала и «тех, кто водит или будет водить дружбу или знакомство с египтянами». Уже в 1577 году под этот указ попали семь англичан и одна англичанка. Все они были повешены в Эйлесбери.

Франция. Юрист той же эпохи писал:

В 1710 году Иосиф I, император Священной Римской империи, издал указ против цыган, согласно которому «всех взрослых мужчин следует вешать без суда, а женщин и молодых мужчин — сечь и изгонять навсегда».

Самым жестоким оказался Фридрих-Вильгельм Прусский. В 1725 году он повелел предать смерти всех цыган (!) мужского и женского пола старше 18 лет.

Историки полагают, что минимум два столетия целенаправленной государственной политики европейских стран не могли не сказаться на национальном характере цыган. Такие черты как скрытность, деление всего мира на своих и чужих, теперь закрепились окончательно.

В начале двухтысячных доктор исторических наук Надежда Деметер подарила мне свою книгу «История цыган. Новый взгляд». Книга вышла в Воронеже под маркой Института этнологии и антропологии РАН.

К сожалению, в книгу даже упоминание о московской депортации 1933 года не попало. Специально оговаривается, что вообще «советский период цыганской истории освещен в нашей литературе не только крайне недостаточно, но и предвзято; в частности, высоко оцениваются мероприятия государства по изменению традиционного уклада жизни. Колхозы, литература на цыганском языке, школы, промысловые артели — все это действительно существовало, но значение данных фактов преувеличено. Вместе с тем реальная жизнь подавляющего большинства цыган вообще остается вне поля зрения исследователей».

Несколько цитат из этой книги, касающихся России в ХХ веке.

На фоне засилья идеологии странными вкраплениями смотрятся переводы на цыганский язык Пушкина и Мериме.

Но в конце 30-х годов выпуск литературы на цыганском языке прекратился.

«Перепись не могла дать точной картины»

«За всю историю СССР не было народа, который бы настолько не соответствовал советскому строю, как цыгане. Они жили дорогой, им абсолютно не было дела ни до политики, ни до классовой розни. Власть считала их «чужаками» и с ними боролась.

Перепись цыган никогда не могла дать точной статистической картины, поскольку документов у цыган долгое время не было. Кочевой образ жизни также не располагал к тому, чтобы произвести точный подсчет рома».

Если в 1926 году, по данным переписи населения, в стране было зафиксировано около 61 тыс. цыган, то в 1937 году их оказалось… абсурдных 2,2 тысячи. Даже учитывая «особенности сталинской национальной политики», думаю, разница больше связана с самим образом жизни цыган, позволившим им переписи избегнуть. Впрочем, все результаты, полученные в 1937 году, власти назвали «вредительскими», и рассекречены они были лишь в 1990-м.

Обратите внимание, какая уже точность — 70 970 цыган!

Мохнатый шмель — на душистый хмель,
Мотылек — на цветок луговой,
А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!

Так вперед — за цыганской звездой кочевой —
На свиданье с зарей, на восток,
Где, тиха и нежна, розовеет волна,
На рассветный вползая песок…

Это не песня Паратова из фильма. Это — Редьярд Киплинг в переводе Григория Кружкова.

* Объявлен «иностранным агентом».