«Самое тяжелое в тюрьме — разлука с близкими, невозможность даже разговаривать с семьей (следователь запретил мне звонить детям, поскольку это «создает реальную угрозу производству по делу» — так и написано в постановлении). Знаю, что точно так же давят и на других политзаключенных, у которых есть семьи и дети. Ничего нового, проверенный советский рецепт — мстить семье. Такая вот «закалка» у детей российского оппозиционного политика в XXI веке — прямо как у моей бабушки, «дочери врага народа» в 1930-е годы. Но мы выдержим и справимся — не дождутся.

Коридор, где я сижу, — самый изолированный и охраняемый в нашем СИЗО, так называемый малый спецблок — тюрьма в тюрьме. Здесь сидят убийцы, вымогатели, воры в законе и я. Поскольку я, по внутренним инструкциям, прохожу по категории «особо опасный» (сотрудники рассказали), на двери моей камеры три замка, по лестнице и по коридорам меня водят по трое надзирателей, на сборных пунктах сижу один отдельно от всех. Забавно, конечно. Но ведь они по-своему правы — мало что может быть опаснее для диктатуры, чем правда и те, кто ее говорят.

Почти целый день пишу — сокамерники-ровесники и старше, кто тоже застал советскую школку, смеются, что я как Ленин, который в тюрьме писал молоком между строк (всю эту ерунду я с детства запомнил). Много читаю. Начал готовиться к «суду» по существу, он вот-вот начнется. Хотя как тут приготовишься — как можно отвечать на заведомый абсурд? Мы ведь вернулись во времена того расстрельного сталинского анекдота про «доказывай, что ты не верблюд». Мне вменяют в вину мои публичные выступления против *** и против Путина и объявляют это государственной изменой. К юриспруденции и праву это вряд ли имеет отношение. Мы с моим адвокатом Вадимом Прохоровым (он, как и я, по первому образованию историк) специально проверяли: был ли вообще прецедент, когда публичную критику власти официально квалифицировали как измену. Оказалось, был — это февраль 1974 года, Александр Солженицын за «Архипелаг ГУГАГ».

Что касается книг. За этот год прочитал или перечитал многое из того, что давно собирался, но на воле не хватало времени. Должен сказать, что в тюрьме книги читаются совершенно иначе, особенно мемуарная и диссидентская литература — ты как будто сам живешь в этих книгах. Например, одна из самых важных книг в моей жизни — «И возвращается ветер» Владимира Буковского. Я ее и сам перечитал после ареста, и другие арестанты с моей подачи читали — и все под неизменным впечатлением. Это книга на все времена, а сегодня и вовсе читается как актуальная хроника. Вплоть до мельчайших деталей. Но ведь и концовку мы тоже знаем. Среди других прочитанных в тюрьме книг — «Полдень» Натальи Горбаневской (о суде над демонстрантами с Красной площади в августе 1968 года), «Постскриптум» Елены Боннэр (об их с Андреем Сахаровым горьковской ссылке), «Преемник» Михаила Фишмана (о Борисе Немцове и об эпохе, которую он олицетворял), «Воспоминания» генерала Петра Врангеля (о Гражданской войне и об, увы, неудавшейся попытке создания «русского Тайваня» в Крыму). Прочитал сборник памяти Юрия Щекочихина с его журналистскими очерками — замечательная хроника времени.

Отдельно снова упомяну «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, который наконец смог перечитать вдумчиво, спокойно и полностью (и не удержусь добавить — в подобающем месте). Эту книгу сейчас нужно читать всем. И очень важно выучить урок, который так и остался невыученным в 90-е, — что зло должно быть осмыслено и наказано. Чтобы в следующий раз не повторить эту ошибку и снова не допустить возвращения этого прошлого. Также перечитываю «Бодался теленок с дубом», тоже Солженицына. Наверное, моя любимая вещь у него. Очень оптимистичная, потому что дуб, как мы знаем, согнулся, а теленок выстоял.

Вообще книги в тюрьме очень помогают. Как многим и многим поколениям зэков. Помимо светской литературы, читаю по вечерам Священное Писание, сейчас — Пятикнижие Ветхого Завета. Отец Алексей Уминский, когда приходил ко мне в декабре, посоветовал, как и что читать. А один папин товарищ прислал мне издание Российского библейского общества на современном русском языке — очень хорошо читается.

Новости с воли тоже узнаю… (мы задали Кара-Мурзе вопросы о Лие Ахеджаковой, спектакли с участием которой сняли из репертуара «Современника», а также об участившейся практике доносов и об «исчезновении» фамилий авторов и режиссеров с афиш. — Ред.). Все новое — это всего лишь хорошо забытое старое. И «возмущение трудящихся», и вымарывание фамилий из афиш, и увольнение актеров. И многое еще другое. Видели, знаем. Не могу не вспомнить историю с Таганкой и Любимовым. Тот самый нарицательный 1984 год — «ночь перед рассветом». Его ведь не только выгнали из театра, но и вообще лишили гражданства — за «действия, порочащие звание гражданина СССР». Но время все всегда ставит на свои места. Все и всегда. И Любимов вернулся. И Солженицын, и Ростропович, и Аксенов, и другие также, «порочившие звания». А кто сейчас вспомнит фамилии советских чиновников, которые лишали их гражданства?

Как это все закончится, мы знаем, и в этом смысле очень помогает мое историческое образование. «Маленькие победоносные войны» имеют обыкновение приводить их авторов совсем к другим результатам, чем те, которые задумывались. (…)

Что помогает не сойти с ума? Не скажу ничего нового, арестантские рецепты проверены столетиями. Хорошие книги, молитвы, физические упражнения. Очень помогает поддержка и солидарность близких — в первую очередь жены. Поддерживают письма, которые приходят со всей России и из многих других стран. Огромное спасибо всем, кто пишет. Ну и конечно, поддерживает ощущение совей правоты. Время все расставит на свои места. Обязательно.

27 февраля в храме должна быть панихида по Борису (имеется в виду Борис Немцов, он приходился близким другом Кара-Мурзе и крестным отцом одному из его детей. — Ред.). Восемь лет уже… Я в этом году никуда не смогу пойти — ни на кладбище, ни в церковь, ни на мост.

Буду молиться».

* Внесен властями РФ в реестр иноагентов.