Маленькая, с бумажной обложкой, красная книжица размером с сотовый телефон. Выпустившее ее издательство «Посев», сразу скажу, считалось и действительно было вполне антисоветским, более того (совсем страшное определение) — «белогвардейским», десятилетиями располагалось в ФРГ, это теперь филиал его в Москве, в районе Петровки (две, что ли, комнатки на третьем этаже старого жилого здания). У подъезда — вывеска.

Книжица называется «Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966–1974 гг.». Тогда (в 1974-м) ее можно было ввезти в СССР только нелегально, если задержат — будь готов сам срок «схватить». Сегодня книжицу вроде бы можно читать открыто.

Авторы — 30 человек, слова «диссидент» тогда тоже не было, но процессы были явно «диссидентскими»: за выход на демонстрации (человек по двадцать выходили), за книги те же, недозволенные, за разговоры. За несанкционированное общение с иностранцами…

Многих имел честь знать лично: Синявского, Гинзбурга, Буковского, Богораз, Черновола, Кронида Любарского… О многих только слышал. О существовании некоторых узнал только сейчас.

Книжка без комментариев, без публицистических отступлений — просто тексты «последнего слова». Откуда взяли — не сказано. Скорее всего, тайком записаны адвокатами, немногочисленными пущенными на суд родственниками. Структура книги — немудрящая, хронологическая. Начинается речью Андрея Синявского 14 февраля 1966 года. Заканчивается речью Якова Павлова 8 февраля 1974-го.

Синявского можно не представлять, Павлов — техник-проектировщик, баптист, обвинялся по статье 130 УК Казахстана (нарушение законов об отделении церкви от государства), был приговорен к пяти годам усиленного режима, кроме того, лишен родительских прав по отношению к своим восьмерым детям.

Чтение захватывающее. Цитируя, я тщательно избегал совсем уж прямых аналогий. Только «общие рассуждения» — о законности, о правоприменении, о смысле происходившего…

Итак. Андрей Синявский и Юлий Даниэль. Один — известный литературовед, автор «Нового мира», сотрудник академического института. Другой — фронтовик, поэт, переводчик. Оба под псевдонимами несколько лет печатались за границей, ныне все эти книги изданы в России.

Синявский. «…Доводы обвинения меня не убедили, и я остался на прежних позициях. Доводы обвинения — они создали и ощущение глухой стены, сквозь которую невозможно пробиться до чего-то, до какой-то истины… А главное — я не знаю, зачем придумывать врагов, громоздить чудовища, реализуя художественные образы, понимая их буквально».

Даниэль. «…Так вот: к герою повести (речь идет о повести «День открытых убийств». — П. Г.) приходит его приятель Володя Маргулис, неумный и ограниченный человек. «Он пришел ко мне и спросил, что я обо всем этом думаю» («я» — это герой повести, говорящий от первого лица). И Володя Маргулис «стал доказывать, что все лежит в самой сути учения о социализме». Так как же — герой это говорит или другой персонаж повести? А герой говорит вот что: «За настоящую советскую власть надо заступаться»; герой говорит, что наши отцы делали революцию и мы не смеем думать о ней плохо.

Это что, герой повести обосновывает «программу освобождения от коммунизма и советского строя»? Неправда! А кто говорит, что «все друг друга в ложке воды утопить готовы»? Что «скоро звери единственным связующим звеном между людьми будут»?

…Обвинительное заключение построено в большей части на отзыве Главлита, так вот в отзыве Главлита говорится буквально следующее: «Автор считает возможным проведение в нашей стране Дня педераста». А на самом деле речь идет о приспособленце, цинике, художнике Чупрове, что он хоть про День педераста станет плакаты писать, лишь бы заработать, это про него главный герой говорит. Кого он тут осуждает — советскую власть или, может, другого героя?..»

Литературоведческий спор не получился. Синявский и Даниэль были приговорены к семи и шести годам заключения. После выхода на свободу Синявский эмигрировал.

Вячеслав Черновол. «…Когда летом 1966 года я объяснял судье Ленинского района Львова, почему я считал закрытый суд по делу братьев Гориней незаконным, он прямо спросил: «Черновол, а кто вы такой, чтобы решать, законно что-то делается или незаконно? Ведь для этого есть соответствующие органы». Сегодня этот же аргумент выдвигали прямо и недвусмысленно и судья Назарук, и прокурор Садовский. Я — советский гражданин. Оказывается, этого мало…»

Черновол тоже получил срок. В 1990 году на сессии Львовского областного совета он был избран его председателем. Первый в СССР «оппозиционер», который возглавил региональный орган представительной власти.

Кстати, большинство авторов «последних слов» настаивали на этом, что они — «советские граждане» и в этом качестве используют свое конституционное право не только «иметь суждение» о происходящем в стране, но и высказывать его.

Анатолий Левитин-Краснов (из речи на процессе 19.05.1971). «…Ни один здравомыслящий человек не считает, что критиковать отдельные положения законов, вносить поправки к ним — является преступлением. Это демократическое право каждого гражданина завоевано в трудной борьбе за свободу английской, французской, Октябрьской революциями… »

Левитин-Краснов, согласно Википедии, в 1933–1946 годах — участник обновленческого раскола, в дальнейшем — историк обновленчества. Свой первый срок получил в 1949 году — к десяти годам заключения за то, что в частном разговоре назвал Сталина «обер-бандитом».

В 1956 году реабилитирован. После освобождения работал учителем литературы в школе, одновременно три года был нештатным журналистом в «Журнале Московской патриархии», печатался под фамилиями штатных сотрудников с разрешения главного редактора. Упоминался в статье в журнале «Наука и религия», которая носила характер доноса. Статья заканчивалась словами:

12 сентября 1969 года был арестован. Обвинялся по ст. 142 УК РСФСР (нарушение законов об отделении церкви от государства) и по ст. 190-1 Уголовного кодекса РСФСР (клевета на советский государственный строй). 11 августа 1970 года был отпущен на свободу из-за недоказанности обвинения. Вновь был арестован 8 мая 1971 года, 19 мая Московский городской суд приговорил его к трем годам лишения свободы. После освобождения эмигрировал.

Вадим Делоне (на процессе 01.09.1967). «…Да и сам гражданин прокурор признает возможность у нас стихийных демонстраций. Он сам приводил здесь пример, когда люди, радуясь очередному запуску космонавта и желая поделиться с другими своей радостью, выходят на улицу с самодельным лозунгом: «Ура, наши в космосе».

Непонятно, почему возникает вопрос: к кому вы обращаетесь? А к кому обращаются люди, несущие лозунг «Ура, наши в космосе»?..»

Делоне. Молодой поэт. Родился в семье с давней научной историей: отец — доктор физико-математических наук, дед — известный математик, член-корреспондент АН СССР. После школы поступил на филологический факультет МГПИ им. Ленина. Работал нештатным корреспондентом «Литературной газеты». После письма в Идеологическую комиссию ЦК КПСС с требованием легализации литературного объединения СМОГ в 1966 году был исключен из института и из комсомола. В 1967 году осужден на один год (условно). 1 октября 1968 года за участие в демонстрации 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию осужден по статьям 190-1 и 190-3 Уголовного Кодекса РСФСР по совокупности с учетом предыдущего неотбытого наказания на два года и 10 месяцев лагерей. Освобожден в конце июня 1971 года по отбытии срока. Умер в эмиграции.

В 1984 году был посмертно награжден литературной премией Даля. С 1989 года его стихи стали печататься в СССР, а в 1993 году в Омске была переиздана и повесть «Портреты в колючей раме».

Владимир Буковский (на процессе 01.09.1967): «В Мадриде происходил суд над участниками первомайской демонстрации. Их судили по новому закону, который недавно принят в Испании и предусматривает тюремное заключение для участников демонстрации от полутора до трех лет.

Судья: «Подсудимый, вы сравниваете вещи несравнимые: действия фашистского правительства Испании и Советского государства. В суде недопустимо сравнение советской политики с политикой иностранных буржуазных государств. Держитесь ближе к существу обвинительного заключения. Я возражаю против злоупотребления предоставленным вам словом».

Буковский: «А я возражаю против нарушения вами моего права на защиту».

Судья: «Вы не имеете права что-либо возражать. В судебном процессе все подчиняется председательствующему».

Буковский: «А вы не имеете права меня перебивать. Я не уклонился от существа моего дела. На основании статьи 234 УПК я требую, чтобы это мое возражение было занесено в протокол».

Судья (секретарю): «Занесите, пожалуйста».

Буковский: «Прокурор говорил голословно. Но об этом — потом. Никто из выступавших не привел примеров грубого нарушения общественного порядка на площади Пушкина — кроме одного свидетеля, но стоит ли о нем говорить, если его фамилия — Безобразов».

Судья: «Подсудимый, прекратите недопустимый тон. Какое право вы имеете оскорблять свидетеля?»

Буковский: «А я его не оскорбляю. Рассмотрим дело по существу. Люди в штатском, без повязок, называли себя дружинниками — но только из их действий можно было понять, что они дружинники.

Зачем нам предъявляют для опознания фотографии людей, не имеющих отношения к демонстрации? Все это можно понять только в том случае, если обысками руководил КГБ. Пусть ловят шпионов. Зачем нас допрашивают о наших знакомых, о том, что мы делали два-три года назад и т.п.? Я признаю важную роль органов КГБ в борьбе за безопасность государства. Но при чем они в данном случае? Здесь не было внешних врагов. Оснований для вмешательства органов госбезопасности не было».

Неоднократно арестовывался, помещался в психиатрические клиники. Перед четвертым арестом в газете «Правда» была опубликована статья, в которой правозащитник назван «злостным хулиганом, занимающимся антисоветской деятельностью». А адвокат Софья Каллистратова в своем открытом письме характеризовала Буковского как «человека абсолютно бескорыстного, преданного Родине, человека души и обостренной совести».

Свое последнее слово в 1966 году Буковский закончил так:
«…Но есть и другая тема. Это вопросы честности и гражданского мужества. Вы — судьи, в вас предполагаются эти качества. Если у вас действительно есть честность и гражданское мужество, вы вынесете единственно возможный в этом случае — оправдательный приговор. Я понимаю, что это очень трудно…»

Прокурор (перебивает): «Я обращаю внимание суда на то, что подсудимый злоупотребляет правом на последнее слово. Он критикует законы, дискредитирует деятельность органов КГБ, он начинает оскорблять вас — здесь совершается новое уголовное преступление. Как представитель обвинения я должен это пресечь и призываю вас обязать подсудимого говорить только по существу предъявленного ему обвинения, иначе можно до бесконечности слушать речи с любой критикой законов и правительства».

Буковский (прокурору): «Вы обвиняете нас в том, что мы своими лозунгами пытались дискредитировать КГБ, но сам КГБ уже настолько себя дискредитировал, что нам нечего добавить. (Суду.) Я говорю по существу. Но того, что хочет услышать от меня прокурор, он не услышит. Состава преступления в нашем деле нет. Я абсолютно не раскаиваюсь в том, что организовал эту демонстрацию. Я считаю, что она сделала свое дело, и когда я окажусь на свободе, я опять буду организовывать демонстрации, конечно, опять с полным соблюдением законов. Я сказал всё».

25 августа 1968 года с протестом против ввода советских войск в Чехословакию на Красную площадь вышли семь человек. Павел Литвинов, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг, Лариса Богораз и Константин Бабицкий. Наталья Горбаневская пришла с коляской, где был ее грудной сын. Они вышли на Красную площадь и успели развернуть плакаты.

Когда-то Курчатов распорядился пускать Сахарова в свой институт без пропуска, распоряжение продолжало действовать. Сахаров прошел в кабинет директора Александрова, выбрал нужный аппарат и позвонил по ВЧ председателю КГБ. Он сказал, что очень обеспокоен судьбой арестованных демонстрантов. Андропов ответил, что он крайне занят в связи с Чехословакией. Но он думает, что приговор не будет суровым.

Его предположения, в общем-то, подтвердились.

Еще через 30 лет кинодокументалист Владимир Синельников снимал фильм-триптих о правозащитниках и предложил Ларисе Богораз еще раз выйти на Красную площадь и дать интервью у Лобного места. Киногруппу опять встретили, но на этот раз (очевидно, из уважения к возрасту) Ларису Иосифовну не били и не выкручивали ей руки. Тем не менее интервью записать не дали. И фильмы Синельникова ни один федеральный канал не показал.

При Горбачеве ввод войск в Чехословакию был признан ошибкой.

Лариса Богораз (из речи на процессе 11.10.1968): «Я люблю жизнь и ценю свободу, и я понимала, что рискую своей свободой, и не хотела бы ее потерять…

Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю.

Это — соображение о практической бесполезности демонстрации, о том, что она не изменит ход событий. Но я решила, в конце концов, что для меня это не вопрос пользы, а вопрос моей личной ответственности.

Именно митинги, радио, сообщения в прессе о всеобщей поддержке побудили меня сказать: я против, я не согласна. Если бы я этого не сделала, я считала бы себя ответственной за эти действия правительства, точно так же, как на всех взрослых гражданах нашей страны лежит ответственность за все действия нашего правительства, точно так же, как на весь наш народ ложится ответственность за сталинско-бериевские лагеря, за смертные приговоры…»

Литвинов (из речи на этом же заседании): «В Конституции сказано, что в интересах трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется:

Прокурор называет наши действия сборищем, мы называем их мирной демонстрацией. Прокурор с одобрением, чуть ли не с нежностью говорит о действиях людей, которые задерживали нас, оскорбляли и избивали. Прокурор спокойно говорит о том, что, если бы нас не задержали, нас могли бы растерзать. А ведь он юрист! Это-то и страшно.

Очевидно, именно эти люди определяют, что такое социализм и что такое контрреволюция.

Вот что меня пугает. Вот против чего я боролся и буду бороться всеми известными мне законными средствами…»

Делоне (на этом же заседании): «Нас судят за публичное выражение своих убеждений и за форму нашего протеста. Я просил бы суд помнить, что, независимо от того, допустили ли мы нарушение закона в нашей форме выражения, мы выражали наши убеждения открыто, откровенно, бескорыстно и с большой верой в нашу правоту».

Амальрик (из речи на процессе 12.11.1970): «…Судебные преследования людей за высказывания или взгляды напоминают мне Средневековье с его «процессами ведьм» и индексами запрещенных книг.

Мне кажется, что сейчас главная задача моей страны — это сбросить с себя груз тяжелого прошлого, для чего ей необходима прежде всего критика, а не славословие. Я думаю, что я лучший патриот, чем те, кто, громко разглагольствуя о любви к родине, под любовью к родине подразумевают любовь к своим привилегиям».

Историк Андрей Амальрик отбывал свой срок на Колыме. Потом уехал в эмиграцию, где и погиб в автокатастрофе в 1980 году. Свой главный труд «Просуществует ли СССР до 1984 года?» написал в июле 1969-го. Поразительно, но почти угадал.

Кронид Любарский, астрофизик, кандидат физико-математических наук (из речи 30.10.1972): «…К сожалению, в тексте законов нет четких признаков, по которым то или иное произведение может быть названо криминальным, и поэтому приходится признать, что имеется весьма и весьма широкий диапазон признаков на этот счет. В частности, степень криминальности зависит от географии. Например, у меня при обыске были изъяты такие произведения, как «Реквием» Ахматовой, «Наследники Сталина» — фрейдистский анализ романов Кочетова и Шевцова. Мне они не инкриминируются. В Одессе же Р. Палатник «Реквием» был инкриминирован, а «Наследники Сталина» были инкриминированы Мельнику — при этом не только тот самый документ, но даже и тот самый экземпляр. Как видите, имеется противоречие в применении закона в зависимости от географии: Одесса, Ленинград, Москва…

Переходя к конкретной мере наказания, предлагаемой прокурором, — 5 лет строгого режима плюс 2 года ссылки, — хочу напомнить, что в дополнение к приговору, который вы мне вынесете, я получу тем самым и дополнительную меру наказания: 5 лет лишения прописки, т.е. всего 12 лет отрыва от семьи.

После освобождения против Любарского вновь возбуждаются уголовные дела: сначала за «тунеядство», затем за «нарушение правил надзора», наконец — снова за «антисоветскую агитацию», на этот раз по статье 70 ч. 2, предусматривающей срок до 10 лет особого режима. В результате под давлением властей 14 октября 1977 года Кронид Любарский покинул СССР.

В эмиграции издавал информационный бюллетень «Вести из СССР» (по одному выпуску раз в две недели в течение 14 лет), ежегодные «Списки политзаключенных в СССР», с 1984 года — публицистический журнал «Страна и мир», предназначенный для широкого круга читателей и рассказывавший не только о репрессиях и сопротивлении советскому режиму, но и о проблемах мировой экономики и политики.

Вернулся на Родину в 1992 году, работал первым заместителем главного редактора журнала «Новое время». Был членом Комиссии по гражданству, участвовал в разработке либерального «Закона о гражданстве» РФ. Трагически погиб в 1996 году.

Буковский (из речи на процессе 5.1.1972): «…Наше общество еще больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам со времен сталинщины. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно.

И сожалею я только о том, что за этот короткий срок — 1 год 2 месяца и 3 дня, которые я пробыл на свободе, — я успел сделать для этого слишком мало».

На этот раз за «антисоветскую агитацию и пропаганду» его приговорили к семи годам заключения (с отбыванием первых двух лет в тюрьме) и пяти годам ссылки — максимальный срок наказания по статье 70.1 УК РСФСР. Срок отбывал во Владимирской тюрьме, затем в колонии Пермь-36. Находясь в заключении, в соавторстве со своим солагерником, психиатром Семеном Глузманом, написал «Пособие по психиатрии для инакомыслящих» — руководство, призванное помочь тем, кого власти пытаются объявить невменяемыми.

В 1976 году Буковского обменяли на генсека чилийских коммунистов Луиса Корвалана.

Владимир Набоков в письме в газету The Observer писал: «Героическая речь Буковского в защиту свободы, произнесенная во время суда, и пять лет мучений в отвратительной психиатрической тюрьме будут помниться еще долго после того, как сгинут мучители, которым он бросил вызов».

Владимир Буковский умер в 2019 году.