История этой службы телефона доверия слегка созвучна нашей, «новогазетной». Публикация о нем вышла в номере как раз перед тем, как издание приостановило свою деятельность («Мужчины на грани» в «Новой» от 27 марта 2022). Буквально через пару недель приостановилась и работа этого крайне важного вида помощи людям, оказавшимся в трудной психологической ситуации. Работа прервалась на взлете, когда на телефоне в буквальном смысле был шквал звонков.

На этом совпадения заканчиваются — Роскомнадзор не выносил никаких предупреждений телефону доверия, приговор ему вынесли спонсоры — они просто ушли. Потому что сегодня не выгодно и сложно поддерживать социальные проекты. Ни у кого на тот момент не нашлось всего 300 тысяч рублей в месяц.

— Мы долго думали, что делать, а в июле начали серьезно работать над новым проектом, и вот в октябре уже запустили работу нового телефона, — рассказывает клинический психолог, член Ассоциации экзистенциально-аналитических психологов и психотерапевтов (GLE-International), член Международной ассоциации схематерапевтов (ISST) Наталия Щанкина. — С помощью первого телефона психологической поддержки для мужчин нам удалось помочь тысячам россиян из разных регионов страны в самых сложных жизненных ситуациях.

Вместе со своим коллегой, психологом-консультантом службы, учеником известного доктора психологических наук Федора Василюка Глебом Слобиным Наталия решила продолжить дело на собственные средства. Вместе они образовали юридическое лицо — автономную некоммерческую организацию Центр психологической помощи мужчинам «Прямой диалог», зарегистрировали его и стали соучредителями.

И так же вместе, как и в публикации о первом телефоне доверия для мужчин, они отвечают сегодня на вопросы «Новой».

Выжившие

— Я так понимаю, что статусы у вас остаются прежние: Наталья — директор, Глеб — консультант. А что изменилось, кроме того, что работаете вы теперь не на спонсорские, а на собственные деньги?

Глеб Слобин: Да, директор центра у нас Наталия, кроме того — она руководитель службы телефона доверия. Это важно подчеркнуть, потому что в наших планах не только телефон, а есть еще два проекта. Хочу отметить, что у нас сейчас интересная ситуация: есть товар, ну то есть уникальный опыт работы, и при этом, к сожалению, дефицит и денег, и распространения информации о нас. Хотя, несмотря даже на еще пока очень короткое время работы нового телефона, звонки у нас есть. Значит, о нас узнают, это очень важно, чтобы о нас знали и звонков было больше. Это одна из задач, которую мы сейчас перед собой ставим

Наталия Щанкина: Именно потому, что теперь у нас линия работает полностью на наши деньги, нам пришлось существенно реорганизовать работу. Мы привлекаем к работе волонтеров, студентов психологических факультетов разных вузов, проводим для них специальное обучение. С нами также на волонтерских началах работают те коллеги, с которыми мы уже сотрудничали прежде, — профессиональные психологи с большим опытом. Они решили нас поддержать и присоединились к проекту, за что им большое спасибо. Основная идея в том, чтобы все звонки, которые к нам поступают, для абонентов оставались бесплатными. За все звонки — а телефон доступен для всех без исключения регионов России — платим мы сами.

— Могут ли к вам обратиться за психологической поддержкой россияне, недавно покинувшие страну? Позвонив, к примеру, по WhatsApp, чтобы не пришлось платить за звонок?

Н. Щ. Нет, по WhatsApp мы пока не работаем, но мы рассматриваем другой вариант — создание групп психологической поддержки онлайн, чтобы люди понимали, что они не изолированы в своей проблеме, в своей боли. В нашей работе одно цепляется за другое. Первый проект — самый масштабный, на всю страну — телефон доверия, второй — группы онлайн и третий — индивидуальная поддержка и реабилитация, а практически — это сопровождение тех, кто возвращается из зоны боевых действий. Мы планируем, что в этом проекте с нами будут работать и медики, и социальные работники, потому что для тех, кто возвращается, это необходимо. Потому что возвращаются люди из таких мест, как правило, имея уже в анамнезе посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Проявиться это может и не сразу,

— Да, история знает немало подобных случаев, они хорошо описаны и в книгах, про это есть фильмы. Но вот трагический эпизод из наших дней: в костромском клубе «Полигон» в разгоревшемся пожаре погибло 13 человек, подозреваемым оказался солдат, воевавший в Украине. В разных СМИ утверждается, что он был контрактником, вернулся с ранением, в клубе выстрелил в потолок из «Сигнала охотника» — так в закрытом помещении разгорелось пламя…

Н. Щ. К сожалению, я не очень хорошо знаю, что именно там случилось, но могу сказать, что волна постепенно доходит и до нашего телефона доверия. Люди уже сталкиваются со смертями и с непониманием: как теперь жить. Нам звонил мужчина, вернувшийся из зоны боевых действий в Украине, он был мобилизованным. И вот он совершено не понимал, что с ним происходит, был сильно дезориентирован. То немногое, что он смог рассказать о своих чувствах после возвращения, абсолютно вписывалось в картину посттравматического стрессового расстройства. Ему казалось, что вокруг одни враги, а ему в итоге люди говорили, что он сам ни с того, ни с сего проявлял по отношению к кому-то жестокое насилие. Его звонок приняла моя коллега, ей удалось ему рассказать, что именно с ним происходит, и убедить в том, что самостоятельно с этим не справиться. Она направила его к специалистам уже за очной адекватной помощью.

«Он прятаться не станет»

— Какого характера, в основном, обращения на ваш новый телефон доверия, в чем разница с работой на телефоне прежнем?

Г. С. Для статистических выводов пока рано, прошло мало времени, но что заметно определенно — звонят в первую очередь и главным образом мужчины. То есть происходит как раз то, чего мы и хотели добиться, так как мужчинам крайне сложно заставить себя позвонить туда, куда обращаются за помощью женщины и дети. Им нужно свое собственное пространство. Но в предыдущем опыте у нас, несмотря на обозначение, что это телефон доверия для мужчин, все равно было достаточное количество звонков от женщин. Теперь же, когда мы даже стали себя позиционировать как «Телефон психологической поддержки для мужчин и их близких», ситуация изменилась.

Н. Щ. Что касается разницы, могу отметить, что нам стали звонить люди с тревогой и беспокойством, которые связаны с частичной мобилизацией. Пока немного, но они есть, например, если обобщить несколько звонков, то суть их такая: мужчины пытались с нашей помощью решить для себя проблему выбора. Им хотелось поехать в Украину, чтобы, как они говорили, «защищать родину», притом что повестки они не получали. Хотели стать добровольцами, но не могли решиться, потому что против этого были их мамы, их любимые женщины. Прислушаться к себе или к ним — этого они никак не могли решить.

— Как вы работаете в таких случаях?

Н. Щ. Нам важно понимать внутренний конфликт человека, с чем он связан и как он его для себя решает. Мы работаем с его психической реальностью, для нас важно это. Повод или причина, из-за которых он оказался в том состоянии, в каком есть, остаются где-то за скобками. Конечно, мы держим в голове этот факт, но нам важно понимать, что с ним сейчас на самом деле происходит

Г. С. Оттого, что мы открылись во время частичной мобилизации, у многих людей происходила такая сцепка, связка: что телефон доверия для мужчин открылся специально для мобилизованных. Хотя это и не так. Наша профессиональная позиция в том, чтобы, как уже сказала Наталия, оставить за скобками какой бы то ни было политический фон. К нам обращается человек с проблемой, человек стоит перед выбором, наша задача профессиональной психологической помощи — это прояснение мотивов: ради чего, из-за чего человек хочет что-либо сделать, тот или иной поступок совершить. Когда он это осознает с нашей помощью, ему проще сделать осмысленный выбор на основании его каких-то ценностных ориентаций, не включая внешний контекст.

Н. Щ. Да, мы здесь выступаем с профессиональной позиции именно как психологи — вне политики. Это наша принципиальная позиция, потому что иначе мы просто не сможем работать ни с тяжелыми случаями, ни с легкими.

— Прояснение мотивов иногда дает невероятные результаты. Одна моя знакомая ходила подряд на все без исключения митинги, когда в Москве такое еще было возможно. И я однажды у нее спросила — а вот туда-то, например, зачем, что тебя с этим движением связывает? И получила совершенно неожиданный ответ, что, как только там начинают что-то скандировать, она кричит громче всех и ей становится легче, потому, что представляет в этот момент мужчину, который ее бросил. Ну и классиков еще можно вспомнить: на Кавказ под пули уезжали от неразделенной любви.

Н. Щ. В данном случае история совсем другая, но если говорить более широко, то, безусловно, вы правы, такой контекст тоже может быть: люди идут или не идут воевать совершено по разным мотивам. У меня был звонок от женщины, которая только постфактум узнала о том, что муж уехал в Украину, — он сообщил ей об этом уже оттуда.

И есть еще группа звонков от женщин, которые о своих мужчинах говорят как о героях, что «вот он пошел, не испугался, прятаться не стал». И говорили об этом вроде как с восхищением, но за этим стояло, что меня-то он оставил с тремя или с двумя детьми, от меня-то спрятался… Такой внутренний конфликт: с одной стороны, муж или сын — настоящий мужчина, по их мнению, а с другой — «меня-то бросил!». И они не знают, как к этому тоже относиться.

Разговор сам по себе иногда помогает, когда человек проговаривает то, что его мучает. Когда все мысли об этом, и он их прокручивает бесконечно, ему кажется, что он действительно уже все обдумал, что у него есть какая-то целостная картина. На самом же деле он мыслил фрагментарно, до тех пор пока не начал формулировать в какие-то предложения то, что с ним происходит. Когда человек проговаривает, он начинает не просто формулировать для нас, он и для себя это формулирует. И это — самое важное в нашем разговоре: рисуя словами картину, он начинает психически обрабатывать ситуацию, то, что с ним происходит сейчас, — почему и как он тут оказался, что этому предшествовало? Дальше может быть много вопросов, и только в диалоге человек может увидеть суть…

Г. С. Как отнестись, если во внутреннем мире человека сначала было одно, потом другое, потом опять первый вариант. Такое полотно, как панно, на которое он смотрит, и одновременно это как раз помогает сделать ситуацию более осознанной. Мы, как правило, задаем вопросы и в отношении ситуации, и самого человека, и бывает так, что какие-то вещи становятся определяющими.

Билет в один конец

Г. С. У меня недавно так и было, позвонила женщина, с тем что у нее сын уехал из страны после объявления о частичной мобилизации, и она теперь не знает, как к нему относиться. «Оставил меня, оставил родину, он предал родину! И вот как к нему теперь относиться: как к сыну или как к предателю?» Вот такой был разговор. Наверное, такие коллизии не часто возникают, но тем не менее они есть. В разговоре с той женщиной я просто поделился мыслью о том, что есть отношения, например, мать–сын — и они на всю жизнь. А есть какая-то ситуация, например, военная, как бы то ни было, но она когда-нибудь закончится. Это не было советом, просто поделился этой мыслью, и ей показалось это решением ее вопроса, она ухватилась: «да-да-да, я тоже об этом думала». И это стало для нее каким-то таким облегчением, решением и выходом из ситуации…

Н. Щ. Звонки матерей всегда несут много боли. У моей собеседницы сын уехал в другую страну, ничего ей не сказав. У них давно уже отношения были односторонними: когда она звонила или писала — он отвечал, но сам инициативы не проявлял. Человек взрослый, семейный. Мать узнала о его отъезде от дочери, то есть от его сестры. Повторюсь, если говорить о каких-то общих вещах, то мы помогаем человеку как-то одномоментно посмотреть на альтернативы — два или три варианта. И задаем уточняющие вопросы, которые помогают собеседнику определиться, найти то, что ближе и больше соответствует базовым ценностям. Но все это очень субъективно, нет волшебной фразы и нет какого-то специального алгоритма действий.

Иногда бывают такие звонки, когда мы понимаем — ага, вот здесь нужно так-то и так-то. Но чаще приходится включаться всей нашей человеческой сутью помимо профессиональной, потому что мы не знаем, как и когда какая-то фраза сработает, отзовется в другом человеке. На телефоне доверия я говорила с молодым человеком лет примерно 30, который получил повестку и сказал, что он знает, что это «билет в один конец». У нас в работе всегда есть фактор неожиданности. Но вот этот звонок был очень сложным для меня, даже труднее, чем когда звонят люди с суицидальным настроем.

— Почему? От ощущения неизбежности, вынужденной подчиненности или от созвучия решения о его мобилизации собственному пониманию мироустройства — что так надо?

Н. Щ. Понимаете, в его картине мира не было даже речи о том, чтобы тем или иным способом как-то уклониться или посмотреть какие-то юридические нюансы, возможности. Было только беспросветное отчаяние безысходности, когда ничего не поделать. На мой взгляд, это связано с какой-то его собственной психической организацией, потому что есть немало людей, которые нашли для себя выход из такой же ситуации исходя из собственных ценностей. Но людей и мыслящих, и с хорошей эрудицией иногда может что-то так шокировать, что сужается сознание, потому что ситуация очень травмирующая. И мы не знаем, как на кого она повлияла, — это зависит от каких-то психических ресурсов.

Г. С. Есть такой старый хрестоматийный пример, как действуют люди с разными типами темперамента в той или иной ситуации. Флегматик будет системно и методично искать какой-то выход в сложной ситуации. Меланхолик, условно говоря, сядет в угол и зальется слезами, холерик будет хаотично бросаться куда-то, ну и так далее — то есть существуют разные способы реакций, и они зависят от самых разных особенностей человека

И какая-то глобальность того, что происходит, может тоже стать для кого-то условным куполом: вот он накрыл — и все, и некуда бежать. Ко всему прочему у нашего абонента есть наверняка какие-то обстоятельства, о которых мы не знаем, притом что они могли оказывать существенное влияние на его состояние. Здесь самые разные факторы могут быть.

Н. Щ. Молодой человек находился в шоковом состоянии, мыслить разумно он не мог. Наша задача была здесь в том, чтобы помочь ему выйти из этого состояния, чтобы он дальше мог начать думать. Наш разговор длился минут 40.

— То есть вы почувствовали, что помогли?

Н. Щ. В таких разговорах — это очень сложный критерий. Не могу ответить однозначно, могу только сказать, что для меня это был очень сложный разговор. И профессионального удовлетворения у меня нет, хотя он поблагодарил и сказал, что пойдет думать, у меня как у специалиста остается субъективное впечатление, что у человека осталось ощущение бессилия и безысходности.

— Я так понимаю, что вопросы семейного насилия, разводов, суицидальных настроений ушли из обращений на телефон доверия?

Н.Щ. Нет, сильно картина пока не поменялась, все это остается. Возможно, чуть больше стало людей с суицидальными мыслями и настроениями, но это пока только мое субъективное впечатление, мы не подсчитывали. По-прежнему много обращений с темой отношений и психического здоровья: собственное душевное равновесие, эмоциональный фон, депрессивность, панические атаки. Но мы отчетливо видим тенденцию звонков, связанных с фоном того, что происходит в Украине, и это для нас сигнал, что нужно быть готовыми к чему-то большему. Именно с этим ожиданием и связаны планы наших проектов, о которых я уже говорила.

Мы ищем грант, чтобы сделать программу реабилитации под конкретные семьи, в которые будут возвращаться мобилизованные. Возможно, найдется кто-то, кому близко то, чем мы занимается, и он будет готов нас финансово поддерживать, потому что нам понадобятся профессионалы, а они за работу должны получать деньги. Собственных ресурсов на комплексную программу реабилитации нам не хватит. Сейчас мы занимаемся психологической поддержкой по телефону доверия, много вкладываемся в это, и собственные ресурсы уже заканчиваются.

Для наших волонтеров и тех специалистов, кто проходит у нас переподготовку, я и мои коллеги ведем вебинары. В обучающий курс, который я веду по превенции суицидального поведения, входит фильм о кризисной телефонной линии для ветеранов войны, вернувшихся из Вьетнама и Афганистана. Его, к сожалению, сейчас невозможно посмотреть — недоступен. Это документальный фильм о работе психологов на телефоне горячей линии. Там есть фрагмент, когда под Рождество мать за доли секунды успевает дозвониться до сына, который воевал во Вьетнаме, понимает его суицидальный настрой и потом происходит разговор со специалистом. Это спасает, человек не стал себя убивать, он вернулся домой, к маме.

Есть еще один эпизод, где звонок длится пару секунд, и специалисты не понимают, это розыгрыш или нет? Есть основания предполагать, что розыгрыш. Но они продолжают серьезно относиться к тому, что слышат, потому что это все может быть и правдой. Ценность человеческой жизни, каждой, одной, любой, — это очень затрагивает. Об этом я говорю на вебинарах и очень надеюсь, что наше дело разовьется, наши проекты комплексной помощи осуществятся. Такие программы работали практически во всех цивилизованных странах в период и после боевых действий.

У нас есть сайт — akmeman.ru. Помочь нашим проектам можно здесь.