До 24 февраля мир был абсолютно иным. Тогда, например, считалось, что семейное насилие — это невероятно страшная тема. И, конечно, на фоне событий, происходящих в Украине, она не то чтобы такой больше не кажется, — но блекнет. Как блекнет и обесценивается сейчас, по сути, все вообще — такой объем, такой масштаб горя, какой сейчас захлестнул планету, не может не потопить прежних проблем

Но именно проблема семейного насилия и привела к созданию службы телефона доверия для мужчин. Теперь служба занимается и другим. Соучредителем стал фонд — основатель Сети взаимопомощи женщин «ТыНеОдна». Казалось бы, парадокс, но в психологической практике последнего времени наметился пока еще малозаметный, но довольно активно развивающийся комплексный тренд по работе с домашним насилием. Это подход, предполагающий работу не только с пострадавшими, но и с так называемыми «авторами насилия». Термин спорный, но он принят, чтобы не припечатывать ярлыками типа «абьюзер, насильник, агрессор» тех, кто готов работать с психологами, чтобы разобраться в себе и изменить свое поведение. Такое решение требует мужества и достойно уважения, потому что человек понимает, какая большая работа ему предстоит, и готов к этому

Первую в России мужскую линию телефона для психологической поддержки мужчинам придумала клинический психолог, член Ассоциации экзистенциально-аналитических психологов и психотерапевтов (GLE-International), член Международной ассоциации схема-терапевтов (ISST), руководитель проекта «НеГорячиеЛинии» Наталия Щанкина. Идея появилась у нее в период, когда всех завораживала ужасом пандемия.

Вирус тогда посадил весь мир под «домашний арест» — на вынужденную самоизоляцию. В Москве была создана горячая линия по коронавирусу, где круглосуточно работали психологи Московской службы психологической помощи населению (номер с городского 051 (бесплатно), с мобильного — 8 (495) 051). Дежуря там, Наталия не могла не отметить, что впервые за период ее многолетней работы на телефонах доверия стали больше звонить мужчины. Многие из них объясняли, что от самого факта звонка им неловко, потому что сюда звонят женщины и даже дети, а они вот как бы занимают линию и им жаль, что для мужчин нет специального телефона, куда бы они могли звонить в состоянии острого стресса.

— А в каком случае было бы психологически комфортно? — Спрашивала Наталия, и ей отвечали, что, например, в специально выделенном пространстве, куда могли бы звонить только мужчины, где именно их звонков только бы и ждали.

Удивительным образом это совпало по времени с появлением новейших научных исследований, в которых утверждалось, что процесс разрешения каких-то сложных психологических проблем у мужчин происходит гораздо продуктивнее, когда они собраны в специальные группы по признаку пола. Например, немецкие психиатры в своей работе «Маскулинность и поиск помощи среди мужчин с депрессией» приводят фрагменты бесед со своими респондентами, многие из них говорят об этом примерно так: «в группах, предназначенных только для мужчин, <…> ты действительно можешь показать свое истинное «я». Ты можешь показать слабость…».

Сопоставив свой собственный опыт и научные данные, Наталия и загорелась идеей создания проекта специальной линии психологической помощи для мужчин. В августе 2021 года ей это сделать удалось.

На интервью в редакцию она, теперь уже руководитель первой в России бесплатной Службы психологической поддержки для мужчин, приехала вместе со своим коллегой Глебом Слобиным. Он — психолог, консультант службы, ученик известного доктора психологических наук Федора Василюка.

Наш первый разговор состоялся до 24 февраля, а второй, уже в зуме, — после. Поэтому, наверное, есть смысл рассказать вам о том, что происходило на мужской линии психологической поддержки до этого дня, и о том, что было после.

Раскаленная линия

Наталия Щанкина: С фондом «ТыНеОдна» мы сошлись на том, что готовы работать с теми, кто применяет насилие в близких отношениях. Одними из первых это направление начали реализовывать специалисты центра «Альтернатива насилию» в Санкт-Петербурге, они адаптировали к реалиям российской жизни методику, которая уже давно и широко применятся в Норвегии и Швеции. Центр проводит семинары для психологов, решивших работать в этом направлении, и я там тоже прошла обучение. В августе прошлого года мы опубликовали анонсы о том, что начинает работать телефонная линия помощи мужчинам примерно с таким содержанием: «Если у вас нет сил постоянно бороться с финансовыми трудностями, если вам сложно контролировать свою агрессию, если вы испытываете постоянную злость или гнев, желание ударить другого человека, позвоните нам».

Но мы живем в России, и сознательного обращения мужчин, а уж тем более тех, кто совершает насилие и при этом понимает, что поступает, мягко говоря, плохо — немного. Есть еще, наверное, какие-то ступени внутри себя, которые людям нужно пройти.

Глеб Слобин: Все помнят строки из песни Визбора «Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Обращусь я к друзьям». Это действительно как рефрен в головах большинства мужчин.

Потому что вбито: «ты мужик, должен быть сильным, не показывай никому слабости, справляйся сам!»

Но все резко изменилось с 24 февраля

— Что изменилось?

Н. Щ.: Когда я представляла свой проект, в описании к нему у меня был первый пункт: «Телефон психологической поддержки для мужчин создается для оказания бесплатной доступной профессиональной психологической помощи и поддержки мужчинам в сложных социальных (а также политических, экономических) условиях и в ситуации кризиса (пандемии). Также — в условиях дефицита служб и организаций, занимающихся психологической помощью мужчинам, для оказания экстренной психологической помощи в ситуациях ЧС». Я тогда и представить себе не могла, насколько это окажется актуальным. Не предполагала, что мне придется фактически за несколько часов реорганизовать работу линии, чтобы мы могли оказывать психологическую помощь в условиях специальной военной операции.

Нам пришлось очень быстро и резко изменить все, в том числе — технически. Пришлось просить основной состав психологов выйти на работу в дополнительное время. И оказалось необходимым расширить состав специалистов, потому, что с 24 февраля количество звонков начало нарастать в геометрической прогрессии. Мы стали искать волонтеров, в такой чрезвычайной ситуации своими силами уже не справлялись. Оказалось, это не просто, потому что нам были нужны психологи с обязательным опытом кризисного консультирования. Почти все были перегружены, но кто мог — подключались сразу. И, пользуясь возможностью, я хочу выразить огромную благодарность коллегам, которые нам помогли и продолжают помогать.

Самой тяжелой была первая неделя: и по количеству обращений, и по техническим моментам с подключениями — мы за день практически провели реорганизацию. Наша линия превратилась в кризисную, хотя мы позиционируем себя как не горячая линия, она оказалась более чем горячей…

— Раскаленной?

Н. Щ.: Именно раскаленной, ни на минуту не остывающей. Я хоть и руководитель линии, но время от времени дежурю как психолог-консультант и могу сказать, что прежде было много темы домашнего насилия, немало о разводах, суицидальных настроениях. Люди звонили и с проблемами психического здоровья, когда человек чувствует какую-то апатию, ему плохо, а с чем это связано — не знает. С 24 февраля ситуация изменилась кардинально — мужчины звонили с тревогой, с паническими состояниями, со страхами.

Г. С.: Был вал звонков с бессилием, растерянностью — в одночасье наступил новый мир, и как в этом жить, совсем непонятно. Непредсказуемость завтрашнего дня рождает сильное беспокойство, в обращениях наших абонентов было много злости, агрессии, а это — обратная сторона тревоги. Мужчинам хочется что-то такое сделать, как-то выразить несогласие, а непонятно, как это сделать законно. Мужчины один за другим говорили: «я против происходящего, а сказать не могу, потому что там меня сразу скрутят, а этого я не хочу…»

Н. Щ.: Еще один лейтмотив, звучавший в большей части звонков — чуть ли не мольба, — «скажите, что все будет хорошо, что скоро все это закончится». Неопределенность, бессилие, беспомощность — это те чувства, которые нас очень сильно регрессируют. Все впали в регресс, особенно остро это ощущалось в первые дни — мужчины как будто стали маленькими детьми, которые очень хотели, чтобы их кто-то защитил, сказал, что все будет хорошо.

— Как вы им помогали?

Г. С.: Мы, психологи, не можем сотворить чудо — люди сами приходят постепенно в более-менее адекватное состояние с какой-то нашей помощью. Первое, что помогает, это то, что есть человек, который готов выслушать. Часто наши абоненты говорят: «а кому я расскажу, жене? Ей и так тяжело. Ребенок маленький, родители пожилые… а мне невыносимо, у меня на Украине друзья…» И помогает, что есть человек, который готов побыть в этом ужасе вместе, — это первое и определяющее в понимании помощи. Второй момент тоже важный: мы помогаем в беседе структурировать какую-то иерархию — а чего же на самом деле боится наш абонент? И неоднократно было, что когда с человеком начинаешь вот так говорить, он сам начинает перебирать — а чего я боюсь: голода, ядерной войны? Что во всем этом меня больше всего волнует, что из этого реально? И что остается на прежних местах, — а такое же тоже есть. Такой анализ, совместное размышление тоже помогает выстроить картину мира и увидеть, что не все пропало, не все потеряно, и есть еще какие-то вещи, на которые можно опереться

Н. Щ.: Помимо того что важно быть рядом и нужно структурировать состояние человека, есть еще один помогающий нюанс. Мы ни в коем случае не занимаемся переключением внимания, не делаем вид, что ничего не происходит, — происходит! Мы даем место тому, что происходит, говорим: «да, моя тревога сейчас очень обоснована, понятно, почему я тревожусь». Потому что не от всех тревог и не от всех страхов себя нужно избавлять. Другой вопрос: как я с этим могу обходиться, если это деморализует меня, и я вообще ничего не могу делать? Наша задача показать человеку, что то, что сейчас с ним происходит, и те чувства, которые он испытывает — стыд, вина, и так далее, — это нормально, он имеет право испытывать эти чувства. Но, может быть, стоит выделять какое-то время, желательно не с утра и не на ночь, в которое я позволяю себе тревожиться, смотреть новости, переживать.

— В таком случае, если вы с утра занимаетесь своими повседневными делами, при этом без конца упрекая себя в том, что именно сейчас там происходит что-то, о чем вы обязательно должны знать, — вы можете не кидаться, как прежде, к компьютеру, а сказать себе: я все посмотрю тогда-то.

Н. Щ.: Конечно. Если находиться в информационном потоке 24 на 7, никакая психика не выдержит. Более того, информационный поток перекрывает мышление, мы перестаем рефлексировать, просто думать. Ограничить себя в этом — очень важно, и хорошо бы заниматься тем, что ты можешь делать. Можешь пойти помыть посуду или пол, машину — не важно что — пойди помой, это вернет чувство какой-то силы и контроля над ситуацией, потому что ты можешь что-то сделать в этой реальности. Можешь помочь другим людям — помогай. Это очень важный момент, когда в такой ситуации я как бы переношу свой фокус внимания с себя на других людей. Помочь тому, кто в этом нуждается больше, чем я.

Г. С.: Вообще, важно помнить и напоминать самому себе, что в любых обстоятельствах есть люди, для которых мы можем что-то сделать. Каждый раз, когда вы делаете что-то нужное или просто хорошее для них, — вы создаете островок стабильности и любви, который таинственным и мистическим образом будет перевешивать тот ужас, который творится снаружи. Это важно помнить, и это поможет не только нам, но и тем людям, которые вокруг.

«Я не могу дышать»

— Все, о чем вы сейчас говорите, крайне важно и целительно для россиян, но это раздражает ваших украинских коллег. В сети появилось письмо психолога из Украины Анны Просветовой, я процитирую: «Не питаю особых иллюзий, но хочу это проговорить. Возможно, кто-то все-таки услышит. Мои российские бывшие коллеги, психологи, психотерапевты, медиаторы, это к вам. Я читаю ваши посты на протяжении последних трех недель. И должна признать, что мне физически больно от них. <…> Ваши посты очень грамотные, они про тревогу, про снятие страха будущего. Вы мило шутите про то, как будете искать другу друга во «ВКонтакте» и «телеге», про то, что снова придется клеить объявления на столбах, если у вас вообще прикроют интернет. В это время наши дети <…>, ваша позиция и действия настолько «профессиональны», что уже просто бесчеловечны».

Г. С.: К сожалению, сейчас невозможен диалог с нашими украинскими коллегами. Ситуация, в которой они сейчас находятся, не позволяет разглядеть тех, кто им искренне сопереживает, любит, беспокоится за них. У нас на линии были звонки тех, у кого в Украине родственники, и их условно можно поделить на две категории. Первая — это тревога и беспокойство за близких: они там, а я здесь, — что я могу сделать? Беспомощность и бессилие — за несколько тысяч километров ты не протянешь руку помощи. А вторая — со стороны родственников из Украины идет поток обвинений и требований. Люди слышат от своей родни упреки и чуть ли не проклятия. Это — от острой боли.

Н. Щ.: Думаю, здесь психологические защиты срабатывают. У всех они очень разные, но я уже говорила, что в таких ситуациях мы все регрессируем. Как правило, срабатывают самые примитивные наши защиты: отрицание, агрессия, поиск виновного, чтоб на него вылить весь негатив. Ужас и боль застилают все.

— Очень хорошо об этом написала недавно замечательная писательница и сценаристка Лилия Ким. Она давно живет в Америке и рассказывает, что самая частая фраза от ее друзей из России «Я не могу дышать». И пишет: «Мне безмерно тяжело знать, что люди — которые против (…), внутри России и не могут уехать, — оказались под тройным прессом: репрессиями со стороны государства, за <…> — до 15 лет тюрьмы; травлей со стороны большей части российского общества, поддерживающего происходящее; санкциями и осуждением всего мира, возникшими как ответ на <…>. И да — на это даже нельзя пожаловаться, потому что — см. пункт первый — не под бомбами здесь и сейчас, не беженцы…»

Н. Щ.: И нужно еще понимать, что

Не только мир разделился, но и работа с клиентами сейчас разделилась на до и после. Что работало до этих событий, сейчас уже может и не сработать. Нам важно не упускать контекст, сейчас мы все находимся под воздействием определенных событий — по сути этой травмы. Это процесс, он еще не закончился и когда закончится — никто не знает. Поэтому нам как психологам важно быть внимательными не только к состояниям наших клиентов, но и к самим себе.

Если вернуться к разговору, который у нас с вами состоялся до этой даты, например, к теме домашнего насилия, — то это тоже никуда не исчезло. И, наверное, важно к тому разговору вернуться.

Г. С.: Эта тема на нашем телефоне зачастую звучала не впрямую, а опосредованно. Было много случаев, когда мужчины звонили по поводу разрыва отношений, развода с женой, но ретроспективно вспоминая историю отношений, рассказывали о том, что неоднократно говорили им жены. И становилось понятно, что как минимум психологическое насилие там точно присутствовало.

Я не имею права рассказывать конкретных историй, но могу дать обобщенный пример. Мужчина, позвонивший на телефон доверия, говорит, что у него такая ситуация: жена ушла, не хочет с ним общаться. И он, об этом думая, понял только сейчас, что пропускал мимо ушей, жестко критиковал или как-то по-другому обесценивал то, что она ему говорила. Того-то так и не сделал, хотя она просила на протяжении длительного времени, внимания не уделял. На вопрос, с чем такая его реакция была связана, — типичный ответ: «но я работаю, зарабатываю, прихожу домой, чего еще от меня надо?»

Теперь она не хочет общаться, и он растерян, не знает, что делать. У него состояние утраты, разадаптации и какого-то раскаяния

Н. Щ.: В таких ситуациях один вопрос может все перевернуть. Спрашиваешь: «А может быть, она вас боится?» В этот момент происходит осознание — он вдруг понимает, что сейчас все действия жены продиктованы желанием замереть, спрятаться в тот момент, когда что-то происходит. Но для него, в его субъективном представлении, это все до разрыва отношений выглядело иначе — как протест, как то, что она его не уважает, поэтому не хочет считаться.

Г.С.: Но понимание, что она его боится, может вызвать и обратную реакцию — страха и агрессии: почему это она меня боится, я что, я кто тут вообще, что я ей сделал? У меня были случаи, когда мужчины, не принимая того факта, что жена ушла, очень хотели получить алгоритм действий по ее возращению. Они хотели составить этот алгоритм вместе со мной и спрашивали: а может, так сделать или вот так? Я заметил, что, похоже, им хочется ее вернуть любой ценой, невзирая на то, чего хочет она? И они как будто вдруг, совершенно неожиданно для себя, упирались в стену. Дальше мы уже говорили о том, как они вообще понимают, чего хотела жена, как они относились к ее желаниям. Если «она дура, что ушла, и то, что я ее верну любой ценой, — это благо для нее, хотя она этого, может быть, не понимает», — это одна история. И другая, если они принимают реальность, в которой, очевидно, и сами были виноваты. В одной из консультаций это был поворотный момент: человек стал думать так, как раньше совсем не думал.

Н. Щ. Глеб уже говорил о том, что тема домашнего насилия обычно звучит завуалированно. Никто сразу не будет говорить: «а я вот избиваю жену!» Или «Я абьюзер». Как правило, речь звучит примерно так: утром встал, поссорились, ей что-то не нравится. Всегда есть перекос в сторону другого человека, который как бы во всем виновен — это ей, а не ему что-то всегда не нравится. После вопросов такой человек может сказать, что он ее не бил, а просто дернул, как правило, это звучит, как будто вышло случайно или как что-то вынужденное: «она меня вынудила! По-другому было просто нельзя!» Иногда это, наоборот, может, приукрашивается состоянием какого-то аффекта, а нанесенный ущерб человеку, конечно же, приуменьшается. В таком случае можно спросить: как ему кажется, насколько сильно он толкнул, если представить себе шкалу от одного до десяти, где 10 — очень сильно, а 1 — слабо. И, допустим, человек говорит, что он совсем не мог контролировать ситуацию, толкнул на пятерочку, ну или там на шестерку. Просто, чтобы она поняла.

Но для нас это будет означать, что речь не идет об аффекте, а скорее про контроль и устрашение

Г. С.: Мы всегда работаем с субъективной психической реальностью того, кто нам звонит. Нам важно понять, что на самом деле стоит за словами, и назвать вещи своими именами. Не разоблачать, но уточнять: «это был не случайный толчок, а вы как-то намеренно сделали это? Чтобы что?» С одной стороны, это не должно звучать как обвинение, потому что иначе они больше к нам не обратятся и одна из возможностей к изменению для них таким образом закроется. Но, с другой стороны, важно показать, что то, что они делают, — выходит за рамки всех норм, и это может привести к каким-то серьезным последствиям как для него, так и для нее. Я уже даже не говорю о детях, там детей как будто не существует, как будто дети ничего не видят и не слышат — по их субъективным представлениям.

Н. Щ.: Дети здесь в абсолютной власти родителей…

— Увеличилось ли количество домашнего насилия и разводов с 24 февраля?

Г. С.: Я этого не заметил по своей практике, но здесь возможна отсроченная реакция.

Н. Щ.: Фон домашнего насилия, возможно, не был слышен из-за шквала звонков. Пока, по ощущениям, количество обращений, связанных с насилием, уменьшилось. Думаю, это может быть связано с тем, что актуализация была совсем другой. Можно еще сказать об одной тенденции, очень примерно, так как я пока процент не считала, — она в том, что с людьми, которые чувствовали себя эмоционально плохо, как будто что-то произошло, они внутренне собрались. Очевидно, что 24 февраля стало переломным для всех: кто-то начал просто рассыпаться, а кто-то, наоборот, собираться. Неизвестно, конечно, как долго это состояние будет длиться, но такой феномен мы наблюдаем

Жить не хочу — хочу

Н. Щ.: Если фон домашнего насилия не был слышен, то суицидальные настроения, наоборот, заметно усилились. Этот контент и до трагических событий в Украине, как показывает наша статистика, увеличивался, но особенно высокая волна таких звонков была с октября по декабрь. Надо понимать, что я сейчас говорю в масштабах нашей, пока очень небольшой линии. И теперь вот с 24 февраля… Мы недавно вызывали к человеку службу 112, потому что было непонятно, происходит сейчас реальный суицид или нет.

Добавлю, что мужчины гибнут от суицида в три раза чаще, чем женщины. Но у женщин больше суицидальных попыток, в результате которых многие из них остаются живы.

— Наверное, еще в связи с последствиями пандемии, а теперь уже и в новых давящих обстоятельствах одна из главных причин — экономическая?

Г. С.: Экономические мотивы бывают, но редко, чаще все-таки причина в личностных отношениях: разрыв, который вызывают чувства отчаяния, покинутости, одиночества. Я разговаривал недавно с мужчиной, у которого, по его словам, так сошлись несколько финансовых обстоятельств, что случился личный дефолт — потеря большей части доходов. Это тяжело, но человек просил о помощи, ему хотелось поделиться и попробовать разобраться, как с этим справиться. А суицидальные звонки чаще связаны с разрывом: она покинула его, подала на развод, он переживает за маленького сына — как он будет без папы? Где-то в середине разговора человек признался, что когда охватывает отчаяние, у него бывают такие мысли, что «без меня ему будет лучше». А еще через несколько минут признался и в том, что у него уже было две попытки суицида.

В такой ситуации опять же важна эмпатия, чтобы человек почувствовал, что он не один. Его переживания невыносимы, душа рвется. Мы пытаемся направить его так, чтобы он рассказал свою историю: что происходило, что привело к такому положению дел, что еще можно сделать в этой ситуации? И когда консультант проявляет человеческое участие, меняется эмоциональное состояние человека: либо переживания становятся слабее, не такими невыносимыми, либо появляется надежда, что можно еще попытаться договориться, все вернуть. Либо появляются какие-то такие капельки принятия разрыва — это может быть с печалью, но уже не с мыслью о невыносимости. И ясно, что человек теперь переживет разрушающую его ситуацию.

Н. Щ.: Нам в разговоре важно опять же расширить сознание, потому что в этот момент у человека оно сужено. Он видит только один выход, наша задача увидеть его сильные стороны, это любят называть «ресурсами», — термин пошел в народ. Важно не забывать, что, когда человек звонит нам, его чаще всего мучает «психически невыносимая боль», с которой он просто не может справиться, и есть как бы две части в сознании. Одна говорит о том, что он хочет умереть, и наша задача не пытаться переубедить — мол, нет, не надо умирать, у вас есть ради чего жить. Мы не знаем о нем ничего. И есть риск, что разговор превратится в спор, и тогда мы «проиграем».

Дав место одной части, мы можем перейти к другой уже безболезненней. И благодаря этой другой у человека может возникнуть ощущение, что все-таки он может жить. Даже если весь мир против него — сейчас, в конкретном моменте с ним говорят, значит, кому-то не все равно, что с ним происходит. Мы можем и помолчать вместе, просто побыть рядом — это дает человеку ощущение, что его как-то поняли.

— В нашем первом разговоре вы говорили, что было много звонков с проблемами психического здоровья.

Н. Щ.: Депрессивные состояния актуализировались и увеличились, но люди с психиатрическими диагнозами, наоборот, звонить перестали.

— Я читала, что в дни каких-то грандиозных потрясений им как будто становится легче

Г. С.: Это очень долгий и специальный разговор. Прежде действительно было много звонков от людей с диагнозами, потому что человек зачастую не понимает, что с ним происходит: апатия, нет сил, раньше легко общался, а теперь сидит дома и не может себя заставить выйти. Слово «депрессия» стало казаться всем чем-то привычным, а это психиатрическое заболевание, и людям не очень приятно это понимать. У психиатрии по-прежнему остается стигма.

Н. Щ.: Люди должны знать, что одно обращение к психиатру не приводит к постановке на учет, рецепт на лекарство не ставит клеймо на всю жизнь. А стигма во многом связана именно с этими страхами. После того как хирург вырезает аппендицит, остается шрам, но он никак не влияет на жизнь, от него болезнь не разовьется, перитонита не будет. И с психиатрией все так же: лучше сейчас пойти к специалисту, чтобы он выписал антидепрессанты. Представление, что «с них потом не слезешь» — миф.

Много людей жаловались на постковидный синдром панических атак. Много обращений с этими жалобами и сейчас, потому что на этот синдром наложился новый ужас. Важно знать, что в классическом варианте паническая атака длится 20 минут. А если она длится днями — это уже какое-то другое расстройство, и вместо того чтобы мучиться, надо идти к специалисту.

— Можете ли вы по телефону помочь людям с психиатрическими диагнозами?

Г. С.: Был случай, когда позвонила женщина, говорила о своем мужчине, а потом передала ему трубку. У меня сложилось впечатление, что мужчина психологически разрушен. У нас есть такой профессиональный сленг: «там не с кем разговаривать». Он вроде подтверждал и свою алкоголизацию, и то, что, бывает, распускает руки, но звучало так, что жена попросила поговорить — я говорю. Да, поступаю часто нехорошо, но что я могу сделать?

Н. Щ.: Есть люди, которые, даже позвонив под давлением, все-таки в какой-то момент втягиваются в разговор. Но если мы имеем дело с патологией, личностной разрушенностью — это то, про что говорит Глеб, — когда нет внутри человека, вернее он там очень искалеченный или его внутреннее «я» совсем незрелое, — тогда мы практически бессильны. Хорошо, если там есть младенец, но если он не дошел даже до вербального уровня, то мы с ним ничего не сможем сделать. Ему нужна мама, которая будет гладить по головке, при том что речь идет о сорокалетнем мужчине. Есть еще одна категория — например, если нам звонит психопат. Структура особенности этих людей такова, что они так втягивают в разговор и так делают вид, что готовы меняться, и так заинтересованы в этом, что у консультанта зарождается ощущение, что что-то не так. Его в данном случае могут использовать как средство манипуляции в отношениях с домочадцами…

— Когда звонят мужчины на специально выделенную для них линию помощи, а отвечает консультант-женщина, нормально ли они на это реагируют?

Н. Щ.: Для женщин, пострадавших от мужского насилия, крайне важно, чтобы с ними говорила женщина. Для мужчин особой разницы нет, а если это мужчины, представляющие себя мачо, им как раз говорить с представителями своего пола не хочется. Женщину-консультанта они бессознательно воспринимают как образ матери, а иногда со специалистом противоположного пола легче преодолеть барьер, состоящий из внутренних заклинаний: «мне нужно удержать фасад, я не могу жаловаться, быть слабым…»

Г. С.: Есть люди, которые звонят только для того, чтобы обозвать как-то, унизить собеседника, и здесь ему уже не важно, какого пола консультант. Причины разные, допустим, он сам не может справиться со своей жизненной ситуацией, может только за чей-то счет, кого-то обидев. Это сценарий, который ему в какой-то определенный момент жизни внушили. Здесь опять же важен сам факт звонка, можно попробовать сценарий изменить.

Но бывает и так, когда ты после консультации недоволен собой. Конкретный разговор — всегда фрагмент жизни человека, он непредсказуемый и не всегда понятный. У Джека Лондона есть рассказ, где индеец на Аляске впервые видит фото и удивляется самому этому жанру. Как так, жизнь — это же что-то текущее, она не может остановиться, если человек живой. А что было до и после этого момента, в котором он их видит? Наши разговоры — тоже фрагменты, мы не знаем, что было с человеком до его звонка и что будет после. Иногда состояние человека такое, что он и сам может не понимать своего желания, а оно иногда в том, чтобы не совпасть с собеседником, остаться непонятым. Чтоб посопротивляться, поругаться.

Н. Щ.: Бывает, когда консультация хорошая, ты это чувствуешь, а под конец человек может сказать: «знаете, вы мне совсем не помогли, ну до свидания…» И наступает замешательство, потому что мы не понимаем: а что произошло? Помогает супервизия, наши профессиональные разборы. Но гораздо чаще обратная связь у нас более позитивная, люди в конце разговора говорят нам, что теперь стало яснее, что происходило, что им это очень помогло. Просят назвать свое имя, чтобы в следующий раз попасть к конкретному специалисту. На это нет запрета, мы называем, потому что у нас телефон именно психологической помощи, где до недавнего времени не было волонтеров (с волонтерами все немного иначе), т.е. консультанты постоянные, и человеку будет легче звонить, зная, что его помнят, знают.

— А бывает ли, когда мужчины звонят с тем, что они сами пострадали от насилия или абьюза?

Н. Щ.: Бывает, когда его бьет женщина, а он не может ответить, потому что его так воспитали. У меня был такой разговор — у человека возникает полное ощущение беспомощности. Но чаще мужчины страдают не от физического, а от эмоционального насилия.

Г .С.: Я говорил с человеком, который звонил из тюрьмы. Его изнасиловали. Его звонок был явным криком о помощи. И можно спросить: какой алгоритм помощи возможен? И выясняется, что помощь опять-таки заключается в том, что есть человек, который тебя выслушает, что ты не один, кто-то тебе посочувствует. Это очень важно, когда нет возможности что-то сделать другое.

— То есть, по сути, в отношении него совершено тяжкое преступление? Вы не можете заявить об этом в соответствующие органы?

— Есть случаи, когда мы так и поступаем, например, в случае суицида, когда надо спасать. Для этого есть схема реагирования, она у нас прописана. Мы также обязаны в рамках законодательства заявить, если готовится преступление, в том числе, если это — насилие. Это не является нарушением конфиденциальности. Но если человек позвонив, говорит об уже случившемся и готов говорить об этом только с психологической точки зрения, мы заявлять не можем.

— О чем вы чаще всего думаете после такой работы? После смены?

Г. С.: Я думаю о метафоре чугуна: он твердый, но хрупкий — это соответствует природе мужчин. Помню, в одном из интервью актер Караченцов когда-то говорил, что мужчина имеет право один раз в жизни сказать «я устал», а после этого должен умереть. Звучит героически. Но зачем, хочется спросить. Такая героизация идет вразрез с нормальной жизнью, но она очень востребована.

Н. Щ.: Мы видим, что к мужчинам сегодня очень много предъявляется требований — «ты должен, обязан», — и когда они тянутся изо всех сил, но каким-то ожиданиям не соответствуют, они как будто разочаровываются, часто в них много стыда, чувства вины, зависти к более успешным.

Сегодня к этому еще примешивается бессилие, растерянность и злость.

Но человек не может долго так продержаться.

Мы работаем полгода, но мужчины в трудной ситуации скорее позвонят нам, чем на общую линию. Один из звонивших объяснил мне это так: «Если это специально для мужчин, значит, меня здесь не будут шпынять, обвинять, что я такой не мужчина, а неизвестно кто… будут готовы к моему звонку».

Сегодня, как мы уже говорили, — шквал звонков. К сожалению, мы не знаем, сколько сможем продержаться, потому что нас финансировал проект «ТыНеОдна», а он держался на брендах, которые сегодня уходят. Бизнес сокращает расходы на благотворительность и социальные проекты.

И мы уходим в ноль — приходится как-то находить деньги. Нам нужна помощь, и можно считать это призывом нас поддержать, потому что для абонентов наши разговоры по всей России бесплатны. Мы платим за телефоны, услуги АТС, выплачиваем зарплаты психологам только благодаря спонсорской поддержке.

Каждый месяц мы тратим 300 тысяч на содержание линии, и нам нужно находить эти средства сейчас. Эта линия, как показало время, очень нужна людям, но мы не можем ее сами содержать. Нужна помощь, поддержать проект можно, зайдя на сайт в разделе «Помочь проекту» — или по ссылке.