Ведущие: Вера Челищева и Зоя Светова
Звук: Василий Александров
Обложка: Анна Жаворонкова
Голос за кадром: Анатолий Белый

расшифровка

Вера Челищева. Сегодня мы говорим с Евой Меркачевой, обозревателем газеты «Московский комсомолец», членом ОНК Москвы, членом Совета по правам человека при президенте. Ева вообще удивительный человек, она почти девять лет член ОНК Москвы. Ева, привет! Спасибо, что ты пришла. Поясню: мы давно знакомы, и мы с Зоей с Евой «на ты».

Ева Меркачева. Спасибо, что позвали, потому что, мне кажется, у вас какой-то особенный подкаст и вы говорите легко об очень тяжелых вещах. Это как раз про то, чтобы в кромешной тьме находить свет, а он там есть.

Зоя Светова. Я хотела объяснить, что такое общественная наблюдательная комиссия. ОНК состоит из общественников, которые не получают ни копейки денег за свою деятельность. Они имеют право посещать московские СИЗО, отделения полиции и спецприемники. Не так давно они получили возможность посещать психиатрические больницы. Такие комиссии существуют во всех 89 регионах России.

Вера Челищева. Ева, почему ты в 2013 году решила пойти в ОНК Москвы?

Ева Меркачева. Не очень знала, куда я иду, не очень понимала. Я — журналист и занималась, в том числе, темой тюрьмы. И так случилось, что мои последние громкие публикации были связаны с тюремной тематикой. И мне сказали: «А почему бы тебе не пойти в ОНК, и ты бы увидела собственными глазами, что там происходит».

А я всегда интересовалась, в числе прочего, тюремными авторитетами. Мне хотелось написать книжку про «воров в законе», мне хотелось понять, кто такие, эти лидеры ОПГ. Ну и плюс многие персонажи, о которых я писала, в итоге оказались в тюрьме. Журналистский был интерес. Я, конечно, до конца не осознавала, во что я ввязалась. Я помню свои первые проверки, которые меня потрясли. А это были походы с Бабушкиным (недавно умерший правозащитник Андрей Бабушкин), с Анной Каретниковой (аналитик УФСИН Москвы, бывший член ОНК Москвы). Мне казалось, что я уже ничего не понимаю, потому что, когда ты ходишь час-два, ты еще вникаешь в проблему заключенных, но когда уже шесть-восемь часов, это что-то нереальное. Так мы ходили по камерам с Анной Каретниковой. Я думала, сколько можно ходить, разговаривать, но в процессе разговоров с арестантами они начинали раскрываться и рассказывать, жаловаться, что кого-то не лечили и так далее. И я поняла, что нужно уметь разговаривать, раскрыть человека, нужны особые подходы. Когда мы заходили в камеру, мы старались решить все проблемы, и тому, кто просил матрас, давали матрас, при нас к арестантам вызывали врача и так далее. И это очень важное ощущение, какого-то удовлетворения: ведь пока мы не пришли в камеру, все то, что могли бы решить сотрудники тюрьмы, почему-то не решалось.

Зоя Светова. Понимаю: ощущение сопричастности. Я ведь тоже была членом московского ОНК почти девять лет, как Ева. И мы с 2013 года работали вместе. Мандат ОНК у Евы заканчивается 7 октября. Могла бы ты кратко рассказать нашим слушателям про каждое московское СИЗО?

Ева Меркачева. В Москве существует два федеральных изолятора центрального подчинения: «Лефортово» и Кремлевский централ, так называемый ВИП-СИЗО «Матросская Тишина». Эти два СИЗО отличаются от других московских тем, что при тяжелейшей ситуации перелимита в Москве, когда люди в СИЗО сейчас спят по очереди, в этих двух СИЗО нет проблемы перегруженности. «Лефортово» — самый жесткий, самый страшный, на мой взгляд, изолятор.

Камеры там — это каменные «мешки». Они обычно двухместные. Меня в Лефортово поразили унитазы — просто такая труба. Мне казалось, что сверху как будто отрезана крышка и нет никакой перегородки. То есть вот в этой крошечной камере арестанты справляют нужду на глазах у своего сокамерника.

В «Лефортово» максимально строгий режим.

СИЗО-1 «Матросская Тишина» — ВИП, это очень современное СИЗО, также федерального подчинения, как и «Лефортово».

Это большой изолятор, он сейчас перегружен. И там до сих пор есть те самые камеры с крысами, которые я видела девять лет назад. На территории этого СИЗО есть тюремная больница, куда привозят больных изо всех московских изоляторов. К сожалению, сейчас единственный, как мне казалось, адекватный начальник этой тюремной больницы находится под арестом в Кремлевском централе по соседству. Ему вменяют, что поразительно, что он проявлял лояльность к заключенным и предоставлял им улучшение условий содержания, направляя их в гражданские больницы, а также на медицинское освидетельствование. После его ареста заключенных в гражданские больницы больше не направляют. И в этом году в московских изоляторах умерло 20 арестантов. И вот буквально на днях умер очередной пациент «Матросской Тишины», онкологический больной с огромной опухолью.

Зоя Светова. Хотя есть перечень заболеваний, с которыми запрещено содержать людей за решеткой.

Ева Меркачева. Идем дальше. «Бутырка» — мой любимый изолятор, это сложный большой тюремный замок. Там Пугачев в свое время сидел, там сидел Маяковский. Вот, честное слово, чего там только не было — и грустного, и смешного. Там целые сценки иногда разыгрывались: как прятали арестантов, а мы их неожиданно находили. Там камеры в плачевном состоянии, там сложно, конечно, наводить порядок. Там укоренилась негативная энергетика.

СИЗО-5. Когда-то это был лучший изолятор, он располагается очень близко к управлению УФСИН. И, наверное, такая близость к начальству одно время определяла во многом его прогрессивность. Но потом прогрессивность перешла в дороговизну. Я помню, как нам адвокаты заключенных жаловались, что там самый дорогой «ценник» на телефоны. Мы говорим: «Что вы предлагаете, чтобы мы сказали администрации: «Сделайте дешевле мобильные телефоны, приносите их подешевле?» Был период, я точно знаю, когда можно было в СИЗО-5 пронести не только мобильный телефон, но и коньяк. Можно было и легально заказать в интернетмагазине креветки, шашлыки. В общем, выпивка, закуска, гуляй душа. Все это было возможно. Пока не случилась трагедия с Евдокимовым — это топ-менеджер Роскосмоса, который там погиб при странных обстоятельствах. После этого пришло новое руководство, и уже, конечно, все эти безобразия были прекращены.

СИЗО-5 отличается еще и тем, что там есть корпус для несовершеннолетних, для мальчиков, которые совершили тяжкие преступления.

Зоя Светова. А СИЗО-4?

Ева Меркачева: Это особый изолятор, потому что в нем содержатся в основном представители правоохранительных органов. Там треть всех заключенных именно они. И я была шокирована, узнав, что на сегодняшний день, по-моему, 700 или 900 человек там — это бывшие сотрудники, БС. Представьте, какое количество их сидит, а я насчитала в прошлый свой визит там 10 генералов. Там они могли бы, по сути, управлять страной, если всех собрать в одну камеру. А если к ним еще министров подселить…

Вера Челищева: Такая маленькая страна в тюрьме.

Ева Меркачева: До тех пор пока они не попадают в тюрьму, никто из них не читает ни «Московский комсомолец», ни «Новую газету». Они живут в своей реальности, где у них все хорошо, все замечательно.

И, наконец, есть в Москве единственный женский изолятор. СИЗО-6. Там сидят женщины, половина из которых, конечно, могут там не находиться, поскольку не совершали тяжких преступлений. СИЗО-6 — территория женской боли. Даже не потому, что там плохо. Там сейчас более-менее нормальные условия, а еще несколько лет назад женщины спали на полу. Но почти у всех этих женщин есть дети, у многих несовершеннолетние, по двое, по трое. Почти все эти женщины — нормальные. Обычные, «экономические». Либо же они совершили даже тяжкое насильственное преступление. Но это вот так случилось. Много жертв домашнего насилия.

Особенно тяжело в больших камерах, где сидят по сорок человек.

СИЗО-3. Когда-то это СИЗО отличалось тем, что туда свозили в основном мигрантов. Сейчас так бы я не сказала. Когда-то у меня были большие претензии к СИЗО-3; я считаю, что там действовала целая ОПГ по вымогательству. До сих пор помню, как один из заключенных по фамилии Ковальчук, который проходил фигурантом дела об аргентинском кокаине, позвонил мне ночью с мобильного телефона: «Здравствуйте, Ева Михайловна. Тут со мной в камере сидят люди, они очень хотят от меня 100 000 рублей». Кто-то на заднем плане говорил, смеясь: «Все хорошо у него, не волнуйтесь». Я напряглась. Тут же позвонила в службу безопасности центрального аппарата ФСИН. И его пересадили в другую камеру. Я думаю, для него звонок мне был попыткой спасти свою жизнь.

Другой случай: психолог СИЗО указала нам на парня, с которым происходило что-то страшное. Это был студент одного из вузов Москвы, за наркотики попал. Его поместили в камеру, где его стали бить, прессовать и пытались изнасиловать. Что в голове у тех людей, которые хотят вот так надругаться над другими? Для меня это уму непостижимо.

СИЗО-7. Оно сейчас работает как карантинное. Считается таким шикарным. Там меньше всего проблем, и нет того, что есть сейчас в других СИЗО. Например, там заключенные сами могут регулировать себе громкость радио и все, что находится внутри камеры. У них там есть что-то типа домофона, они могут позвонить и вызвать сотрудника, чтобы что-то у него попросить.

Там можно было покупать фильмы прямо из камеры по ФСИН-ТВ. Ты выбираешь, какой фильм хочется посмотреть, и у тебя с личного счета снимают 50 рублей.

Вера Челищева: С ума сойти. Какие разные СИЗО! Ева, скажи, девять лет ты этим занимаешься. Самое яркое впечатление, которое у тебя останется на всю жизнь?

Ева Меркачева: Сложно сказать. Недавно я шла по одному из СИЗО, было душно, были открыты «кормовые окна» во все камеры. В одном окне я увидела странного парня, попросила сразу камеру открыть и вывести его к нам, членам ОНК. Его вывели, он сразу разрыдался. И моя напарница Любовь Волкова потом говорит: «Как ты поняла, что с ним что-то не так?» Ну, во-первых, он стоял в камере, у него была странная поза. Я поняла, что его поставили в эту позу. У него было каменное лицо. Я знаю, что так примерно поступают с «обиженными». И когда он увидел нас, он разрыдался. Он сказал, что действительно его в чем-то заподозрили и перевели в статус «обиженных». Это такой статус заключенных, когда ты не имеешь права ни к чему прикасаться, и к тебе никто не может прикасаться. Он двое суток простоял у дверей в таком положении.

Мы его вытащили, я надеюсь, что с ним теперь все благополучно, по крайней мере, его взяли под контроль по нашей просьбе. А до этого в другом СИЗО мы с коллегам зашли в камеру к парню, который рассказывал, что из-за его жалоб на условия содержания ему угрожают пресс-хатой. И мы пошли в эту пресс-хату. На фоне ужасного состояния СИЗО там просто ВИП-камера была. Все в плитке, душ. Меня с моими жалобами послали, сказали, что я все неправильно поняла, что на самом деле это рабочая камера, и заключенные тут все сделали своими руками.

Но не все истории заканчиваются благополучно. Было несколько, когда спасти не получалось, человек умирал.

Зоя Светова: Ты правозащитник, член ОНК со стажем. Объясни, как за эти годы поменялась ОНК. Раньше там были одни правозащитники, теперь мы видим, что настоящих правозащитников практически нет. Как менялся за эти годы состав ОНК?

Ева Меркачева: Я всегда говорила, что в ОНК не должно быть никаких бывших тюремщиков, бывших прокуроров и так далее. От того, что член ОНК — священник или врач, ничего не меняется. Я приведу пример. Председатель ОНК Кировской области — священник. И то, что я увидела, меня повергло в шок. Мы ходили по колониям Кировской области, которые я считаю пыточными. Да и заключенные нам рассказывали, как их фекалии заставляли есть. Как их били. При этом этот священник писал отписки, что жалоб на условия содержания «не поступало». Родные нам жаловались, что арестантов не лечат, а святой отец отвечал, что жалобы не подтверждаются. Из чего я сделала вывод: сам крест может вообще ничего не значить.

То же самое могу сказать по поводу Саратовской области, где были пытки шваброй. Там председатель ОНК — врач. Я ему пишу, спрашиваю как коллегу: «Когда вы в последний раз были в саратовской тюремной туберкулезной больнице?» Он мне пишет: «Я не обязан перед вами отчитываться. Пишите официальный запрос». То есть сразу в штыки. Член ОНК…

А бывают примеры наоборот. Тот же Дмитрий Комнов, помните, который был начальником «Бутырки» во времена Сергея Магнитского, а потом стал членом ОНК. Удивительная судьба. Вообще все его метаморфозы — это отдельная история. Сейчас он опять начальник СИЗО-5.

Вера Челищева: Да ладно!

Ева Меркачева: Да, возглавил СИЗО-5.

Зоя Светова. Хотя собирался быть священником. Но, видимо, изменились планы.

Ева Меркачева: Могу сказать, что объективно он нормально проверял камеры как член ОНК. Анна Каретникова даже говорила, что он был очень придирчивым в какой- то момент, когда она уже была сотрудником, а он был членом ОНК.

Вера Челищева: В прошлом году была ужасная история, с исключением из ОНК Марины Литвинович. Вы часто вместе ходили в СИЗО…

Ева Меркачева: Да. Я помню, когда мы пришли с Мариной в СИЗО «Лефортово» и там был один из обвиняемых в госизмене. Марина абсолютно искренне хотела ему помочь. Он просил: «Найдите моего сына, пожалуйста». Она нашла его сына в соцсетях, написала ему. А этот сын потом написал на нее донос за нарушение этики члена ОНК.

Мы, члены ОНК, всегда ходим по тонкому льду. Особенно, конечно, если речь идет о «Лефортово».

Вера Челищева: Ева, ты рассказываешь такие вещи, слушая которые, я про себя понимаю, что я не смогла бы этим заниматься. Потому что это все невыносимо пропускать через себя, а потом еще приходить и писать тексты.

Ева Меркачева: У нас была коллега Когершин Сагиева, журналист «Дождя» (признан «иноагентом»). Мы пошли в СИЗО. Немножко прошлись по камерам. Она говорит: «Мне плохо. Я не могу на все это смотреть». Я говорю: «Ну подожди, надо еще немножко пройтись». Когда мы вышли на улицу, она сказала: «Ева, я не могу с этим жить. Я чувствую ответственность за всех этих людей, мы всем им что-то пообещали, вселили надежду».

Да, реальная работа в ОНК, если ты действительно хочешь помочь людям, — это не для тех, кто думает, что это легко. Меня эта работа вдохновляет: после выхода из СИЗО я испытываю удивительное такое успокоение от того, что я сделала.

Зоя Светова. Ты не только была членом ОНК почти девять лет, но ты еще и член СПЧ. Ты ездила вместе с Андреем Бабушкиным и Игорем Каляпиным по «пыточным колониям». Есть у тебя рекомендации, как можно поменять тюремную систему?

Ева Меркачева. Надо перестать относиться к арестантам как к преступникам. В пыточной колонии, где мы были, основной контингент — это молодые люди. Треть из них имела образование девять классов. Нам нужно дать людям в тюрьмах образование максимально качественное, чтобы они читали определенные книги. Сейчас тюрьма настроена на то, чтобы подавлять, управлять. И люди, которые оттуда выходят, не умеют ничего, кроме как подчиняться. И поэтому очень важно, чтобы в тюрьме у человека всегда был выбор: на какой кровати лежать, на какое производство ходить, чем заниматься. Вот тогда мы сформируем нормальных людей, они будут освобождаться, не представляя для нас никакой угрозы.

Зоя Светова. Ты девять лет посещала московские тюрьмы. Есть что-то, что ты не успела сделать? О чем ты жалеешь?

Ева Меркачева. Я ни о чем не жалею. Иногда казалось, что я мало говорю о какой-то конкретной истории, проблеме, иногда — что много говорю. Иногда казалось: зря я написала эту статью, я как бы что-то усугубила. Потом думала: зря я не написала эту статью. И потом в итоге я все это «отпустила».

Я благодарю тюрьму, она мне очень многое дала. Честно вам скажу: в плане развития и понимания очень много. До тюрьмы я была журналистом-расследователем, и я была хорошим журналистом-расследователем. Но это все было однобоко, потому что все равно, когда ты судишь кого-то, встаешь на чью-то сторону, это все равно как-то не так. Жизнь, она богаче, многограннее. А в тюрьме ты всегда на стороне того, кто несчастен, и ты не осуждаешь, ты просто пытаешься взывать к милосердию. Ты думаешь, чем ты можешь помочь. Я считаю, что люди в тюрьме очень быстро развиваются и меняются.

В колонии для пожизненников я встретила киллера, для которого с каждым годом жизнь за решеткой была как прозрение. И он, например, встретил любовь всей своей жизни (по переписке).

И самое главное, наверное, в том, что тюрьма — это тюрьма наших собственных мыслей. И многие люди, находясь на свободе, находятся в большей тюрьме, чем те, которые реально оказываются за решеткой. Они там, в тюрьме, — более свободны, чем мы. Я видела этих свободных людей.