В начале 70-х годов небольшая группа «хиппующих» молодых людей и девушек, решив морально поддержать своих сверстников и единомышленников из далеких Соединенных Штатов, нарисовав и написав самодельные плакаты пацифистского содержания, со своими хайратниками, ксивниками и фенечками отправились к американскому посольству, чтобы выразить свой вполне искренний протест против войны во Вьетнаме.

Огромные антивоенные демонстрации, проходившие в те времена в разных американских городах, часто и весьма сочувственно показывали в киножурнале «Иностранная кинохроника», который тогда крутили перед киносеансами.

Надо ли говорить, что их замели и отвезли в ближайшее отделение милиции практически в первые же минуты их появления около посольства.

Хотя, если встать на точку зрения наивного иностранца, любознательного и доброжелательного наблюдателя наших нравов, можно с полным правом спросить: «А почему, собственно?»

Ведь советская общественность выражала — если верить газетам и телевизору — гневный протест против войны, которую вела американская военщина?

Да, выражала. Но она, общественность, выражала его организованно. Все акции протеста, как и все прочие общественные мероприятия, организовывались соответствующими учреждениями, а содержание и форма плакатов и лозунгов «спускались» откуда следовало.

И именно это было труднее всего растолковать бестолковому простодушному иностранцу.

Понятно, что ребят свинтили не за содержание их акции, а за саму акцию, которая не была ни с кем согласована. Ну и, само собой, за внешний — совсем, мягко говоря, не комсомольский — вид.

А буквально на днях московская активистка была подвергнута штрафу за плакат «Фашизм не пройдет». Чуть раньше задержали молодого человека за — «Миру — мир».

Около храма Христа Спасителя задержали женщину за — «Не убий».

Ну и много еще всякого подобного.

Часто вспоминают очень старый советский анекдот про то, как кто-то спрашивает у кого-то: «Скажите, Рабинович, почему на Первомайской демонстрации вы несли чистый лист бумаги?» — «А зачем что-то писать, — отвечал Рабинович, — если и без того все понятно».

Это был анекдот, возникший в ту пору, когда традиционный российский логоцентризм еще кое-как удерживал свои позиции. Когда слова сами по себе все еще что-то означали, а их отсутствие вызывало вопросы, на которые иногда — как в случае этого знаменитого анекдота — давались более или менее остроумные ответы. А случай с группой хиппи, явившихся со своим протестом к посольству, все же казался образчиком абсурда. Каковым он, впрочем, и был.

Не так давно, пару недель тому назад, пострадала девушка за то, что она держала в руках чистый лист бумаги формата А-4. То есть она буквально инсценировала давний фрондерский анекдот. С той существенной разницей, что в годы появления анекдота возникал вопрос о том, а что же, собственно, такое могло бы быть написано на пустом листе бумаги, если бы на нем что-нибудь было бы написано.

Сегодня эти вопросы не возникают вовсе. Потому что ни содержание, ни форма высказывания ничуть не интересны тем, к кому они вроде как обращены, то есть властям разных ветвей и уровней.

А заимствованная все из того же старого анекдота формула «И без того все понятно» стала универсальным руководством к действию для разнообразных «силовиков» <…>.

«Простите, а на каком основании?» — спросила моя знакомая у полицейского, попросившего ее показать содержимое ее сумки. Это было в одно из недавних воскресений неподалеку от Пушкинской площади.

На листе бумаги может быть написано и «Мы за мир», и «Два слова», и прочие более или менее изобретательные образцы народного концептуализма.

Издеваться над тем, что антифашистский плакат может, оказывается, «дискредитировать действия» <…>, можно сколько угодно. И это необходимо делать — для того хотя бы, чтобы в самом себе попытаться сохранить адекватные представления о словах и их значениях. Но и только.

Властям, употребляющим различные слова и словосочетания в самых произвольных значениях и всякий раз в эти значения уверовавшим, решительно все равно, что написано на этих бумажках, и написано ли на них что-нибудь вообще. Они, как лагерные псы, реагируют не на текст, а на фигуру человека с листком бумаги в руках.

Мы наблюдаем, как акцент любого публичного высказывания решительно уходит за рамки собственно текста, то есть из совокупности отдельных слов вместе с диапазоном их словарных значений, с их синтаксическими связями, с их литературными или историческими аллюзиями.

«Что» — совершенно неважно. «Как» — тем более. Важно лишь «кто», «когда», «где», «по какому поводу» и, конечно же, «кто за этим стоит».