— Передо мной статья из комсомольской прессы под заголовком: «Обеляют спонсора? «Квартет И» поставил спектакль про банкира, сбежавшего за границу». Обеляете?

— Мне кажется, тот, кто это написал, либо не видел спектакля, либо ничего в нем не понял. Изначально мы задумывали пьесу вообще не про Вадима, а про эпоху. Уже в процессе написания в ней появился Беляев и его ситуация просто потому, что не хватало конкретики, а мы Вадика хорошо знаем, но мог быть и кто-то другой.

Спектакль в итоге получился, мягко говоря, не очень комплиментарный. Никакого обеления там даже близко нет. Но у нас почему-то считается, что главный герой (а Вадим, безусловно, главный, хоть его и нет на сцене) обязательно положительный.

— При этом — «добрый мой приятель».

— Это же не означает, что он хороший. Беляев мне не приятель, он близкий друг, но даже я понимаю, что ситуация очень неоднозначная. Перед тем как сесть писать, мы поговорили с десятью бизнесменами и политиками, которые участвовали в деле Беляева, и у всех своя правда. Одни считают, что, конечно, он не прав, другие, что, конечно, прав, кто-то, в том числе из банка «Открытие», — что просто правила игры изменились и банки не успели перестроиться. Правд много, мы отразили это в спектакле.

— А что скажете насчет «спонсора»?

— Давайте сразу проясним, чтоб не было двусмысленности. Компания Беляева Organic Films действительно вкладывалась в наш фильм «О чем говорят мужчины». Не полностью, наравне с театром. Но это инвестиции, а не спонсорство. Они окупились, фильм оказался успешным. Кстати, другой фильм, которым они занимались, тоже известный, это «Шапито-шоу». И был второй случай. Он вложился в наружную рекламу нашего спектакля «Быстрее, чем кролики». На щитах было написано что-то вроде «Банк «Открытие» представляет…» или просто стоял логотип «Открытия», уже не помню. Но сам спектакль сделан на деньги театра. Все, больше никаких финансовых отношений у театра с Беляевым не было.

— А как он вообще появился в вашей жизни?

— В начале нулевых нас познакомил Леша Кортнев из «Несчастного случая». Они пришли вместе на «День выборов»,

Компания была большая, интересная, он собирал вокруг себя очень ярких и приличных людей.

— Приличных или ярких?

— Да, это разные вещи, часто не совпадающие. За всех говорить не могу, но точно ярких, и многие, кого я знаю, приличные.

— Двадцать лет вы дружите. Что он за человек?

— Мы познакомились, когда он еще не был большим бизнесменом, вокруг нас было много значительно более богатых людей. Только году к 2008–2009-му у него появились большие деньги.

Мы час просидели, но я все равно не понял: «Вадик, это херня, я же не в банк пришел, я к тебе как к другу пришел, а ты рассказываешь, что нельзя вытаскивать деньги из оборота». Потом мне объяснили, что для Вадика важнее всего система, которую он выстраивает. Не количество денег, а система. И если ты одно звено из этой цепочки вытащишь, один кирпичик, система начинает крениться. Но когда мне действительно понадобились деньги, мне было очень тяжело, потому что он уже отказал мне гипотетически, но я пришел и сказал: «Вадик, понимаешь, мне тяжело у тебя просить, но очень надо, одолжи мне, пожалуйста». «Да, хорошо», — и одолжил в тот же день.

Я знаю по рассказам, что в юности Вадик был очень воспитанным, правильным мальчиком, его тяготила собственная скромность, и он решил измениться, решил, что это ему мешает. Он рассказывал, что у него была тяжелая ситуация, то ли по работе, то ли в личной жизни, не помню, и он вел внутренний диалог с папой, который к тому времени уже умер, с пацанами, которые когда-то ему сказали, что он слабак и они его сейчас отфигачат, с бывшей женщиной. «А потом я усилием воли перестал им давать отчет о своей жизни, и мне стало значительно легче». На меня это произвело впечатление.

Преодолевая комплексы застенчивого московского мальчика, он мог вдруг нахамить или встать в позу и начать провоцировать. Была его свадьба с Лялей Мордвиновой, и вдруг он со мной не разговаривает, просто не обращает внимания. Я говорю: «Вадик, что случилось? Ты чего вообще?» — «А, заметил?» И снова стало все хорошо.

— Как вы отреагировали на скандал с банком «Открытие» и его эмиграцию?

— Я не понимал и, по большому счету, до сих пор не понимаю, что там произошло. Я пришел к нему в пентхаус, который он снимал; он сидел в темноте, пил коньяк. Мы посидели, выпили, и он сказал: «Мне, наверно, придется пройти эту ситуацию насквозь». То есть до конца. Пройти и выйти с той стороны. Не дай бог — даже произносить этого не хочу! — когда отбирают дело, которое ты строил всю жизнь.

— Да, печально, но не он первый. Персонажи типа Беляева — герои предыдущей эпохи, она закончилась лет десять назад. Где сейчас все эти люди? Или уехали, или в тюрьме. Ну или перековались. В любом случае их время прошло.

— Да, или перековались, или договорились. Все-таки в стране таких людей еще много, но они изменили качество. Наверное, вы правы, эпоха уходит. Я отдаю себе отчет, что 70 процентов населения относится к тем временам и тем людям с ненавистью, и не сказать чтоб совсем без повода. Но для меня это были счастливые времена, было ощущение надежды и какие-то люди правильные: выезжал за границу и было не стыдно за сограждан. А потом меняется ситуация, и вдруг оказывается, что те же люди уже какие-то не те.

— А вам не кажется, что ужасы, которые происходят сейчас, — прямое следствие предыдущей эпохи?

— Безусловно. Другой вопрос: а могло ли быть по-другому? Мне кажется, не могло, все идет по логичному историческому пути.

— Тогда получается, что они виноваты. Что их блестящая жизнь оплачена сегодняшними и не только сегодняшними несчастьями.

— Получается. Только я не согласен с этим постоянным «они» и «мы»: они сделали все не так, они привели страну к катастрофе. А кто они? Мы. Если говорить о богатых людях, и о среднем классе, и об обычных людях, мы все пришли к этой точке. И да, конечно, все виноваты. Или все не виноваты. Скажем так, мы заслужили то, что происходит сейчас.

Мы — я, вы, Беляев — последнее поколение, воспитанное при советской власти. Люди, читающие книги, но не имевшие возможности менять реальность. А потом мы вырвались на свободу и каждый по-своему стали этой свободой пользоваться. С 1986-го где-то до конца нулевых. Эти годы были блестящие, позорные, судьбоносные, кошмарные, благословенные — тут уж как кому нравится. Все, эпоха закончилась. Но закончилась эпоха, не жизнь. Собственно, об этом наш спектакль — о том, что конец не всегда конец.