— Вы около четырех месяцев находитесь под стражей. Что оказалось самым сложным?

— Я думаю, что две вещи. Во-первых, полная непредсказуемость и невозможность строить сколько-нибудь длительные планы. Ты собой не управляешь — в любой момент могут вызвать, перевести куда-то, отсутствие надежного ритма. Это значит, что, если нет надежного темпоритма вовне, надо заводить его внутри себя. Во-вторых, трудно привыкнуть к тому, что ты собой не распоряжаешься. Вообще. Я, кстати, именно поэтому и не люблю самолеты — та же причина. Но тут уже вопрос внутреннего равновесия, его надо хранить.

— К чему за это время изменилось отношение?

— Изменилось отношение к себе. О чем-то я в себе и не подозревал. Изменилось отношение ко времени и его ценности, особенно с учетом моего сверхпенсионного возраста (пожалуй, впервые почувствовал свой возраст в этой ситуации). Ценность семьи неизмеримо поднялась. А вообще, из этой перспективы сравнительная ценность того, что делал в последние годы, может существенно поменяться. Я, скажем, могу много чего вспомнить и перечислить, но вот оказалось, что

— К кому за это время изменилось отношение?

— К очень многим. И в основном в лучшую сторону. Студенты и академики, коллеги и малознакомые люди, я уже не говорю про своих родных, — открылись с совершенно неожиданной стороны. Но я по-прежнему очень боюсь за своих родителей, маме в этом году будет 95 лет. Это меня очень сильно волнует. А хуже я стал относиться буквально к единицам. За страх и ложь. Но общий баланс, повторю, пока, по крайней мере, в пользу первых.

— Как известно, в декабре президент заявил, что не видит целесообразности в вашем содержании в СИЗО, но апелляционный суд на это внимания не обратил. За вас вступились сотни представителей научного сообщества, ученики, коллеги, поручительства за вас в суде дали известные деятели науки, культуры и общества. И все равно — нет. Вы пережили за последний год несколько операций, последнюю — после задержания. Но даже ваше состояние здоровья суды убирают за скобки. Что происходит, как вы сами себе все это объясняете?

— Во-первых, должен сказать, что безмерно благодарен всем людям, которые сочли возможным проявить со мной солидарность. Я всегда верил в своих друзей, но я не знал, что их тысячи и тысячи. Вот ведь — не знаешь, где найдешь…

И отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что да — эмоциональное разочарование было сильным. Президент был прав, высказав такое мнение, потому что мое состояние здоровья крайне непростое, и, конечно, никуда бежать и скрываться я не собирался и не собираюсь.

Почему позиция президента не была услышана правоохранительными органами, можно только гадать.

Результат не заставил себя ждать: сейчас, хотя меня и возили в больницу, мне становится намного хуже. На днях я не смог подняться к врачу, и у меня все симптомы предынфарктного состояния — слабость, одышка, утомляемость, головокружения, боли в ногах на фоне по-прежнему высокого давления… Появились новые заболевания. Я никогда еще не чувствовал себя так плохо. Ну а просто по-человечески хочется верить, что позиция президента будет учтена. Мешать следствию я уж точно не буду.

— Вы впервые столкнулись с российским судом?

— У меня был опыт участия в гражданском судопроизводстве. Но это совсем другое. С уголовным — да, впервые. И есть много интересных наблюдений. Ученого в себе ведь не спрячешь.

— Что больше всего тревожит в данный момент?

— Моя семья — им очень тяжело. Мой старший сын — подросток, сами понимаете, 14 лет тот еще возраст, самоопределение, выбор профиля по учебе и подростковый максимализм. Мой младший сын — аутист, ему, как нашему старшему сыну, ничего не объяснишь. Он не говорящий — одни голые эмоции и нервы. Моя жена — на нее рухнуло столько… Поражает ее выносливость и стойкость, очень переживаю за ее эмоциональную восприимчивость и душевное равновесие.

Ну и конечно, меня тревожит полная неопределенность всей этой ситуации и ее полная рассогласованность с моей репутацией, которая, поверьте, складывалась годами.

— Кто за эти два с лишним месяца вас удивил, кто разочаровал?

— Меня многие удивили. Пишут люди, которых я не видел десятилетиями. Но пишут и те, с кем я часто вижусь. Но странное дело, что в этой ситуации я стал думать о людях лучше. О тех, кого я знаю, и тех, с кем я не знаком, но пишут и поддерживают, порой пишут даже без ответного бланка. Есть и те, кто разочаровал, но их значительно меньше. Но и разочарования эти, скорее, на фоне тех, кто не бросил и не подвел.

— Что вы читаете?

— У меня сейчас библиотека из более чем 60 книг, большой список литературы от коллег, и я жду новых поступлений. Пишу книгу. В перерывах читаю Стругацких (а как без этого!) «Понедельник» — фраза кота Полуэкта: «Не советую, гражданин… мнэ-э… не советую. Съедят» — становится эпиграфом. И да, спасибо друзьям и ученикам, что шлют и шлют книги. Мои соседи тут в полном недоумении — но в очень позитивном, за что я им очень благодарен.

— Над чем работаете, что пишете?

— Книгу. Рабочее название: «Университет. Хранитель идеального». Очень подходящее название под состояние и настроение. Есть желающие консультировать, аж из десятка стран. И вроде издательство тоже есть. Смысл книги про то, что Университет — один из немногих (если не единственный) институтов цивилизации, который строит свою деятельность, исходя не из внешнего заказа, а из собственных представлений об идеальном/должном. Это всегда своего рода «Утопия о будущем». И похоже, что я всегда занимался этим. Не тот Университет, что иногда называется этим именем. Правда, писать тяжело, пишу лежа, рука постоянно дрожит, но как-то получается, думать во всяком случае.

— Кто вам пишет письма в СИЗО?

— Ох! Тут легче сказать, кто не пишет. Письма идут не очень регулярно, поэтому иногда скапливается штук по 50‒60 в день. А так — родственники, жена Лиза ежедневно, дочь Даша, родители, ученики, коллеги. Забытые знакомые и просто незнакомые люди. Все!

Отвечать всем трудно, но я очень стараюсь. Это особый стиль — жизнь по переписке.

— Что дальше, на ваш взгляд?

— Вот это сложный для меня вопрос. От меня мало что зависит. Есть общее видение, но нет конкретных планов. Пока есть только время следующего продления [ареста]. И все.

— Вы не признаете инкриминируемые вам эпизоды обвинения. Что бы сказали тем, кто сегодня пытается убедить вас и общество в вашей виновности?

— Я ограничен в возможности комментировать ход расследования, но могу вас заверить, что никакой корысти в этой ситуации за мной нет. Мне кажется, что моя репутация это подтверждает. А подделать ее сложно.

И последнее. Я очень благодарен медперсоналу, сотрудникам места, где я сейчас. Они делают, что могут. Но медицина — это еще не все. Есть еще и физический ресурс организма.