Жизнь ухудшилась

В информационном потоке выделяется, прежде всего, то, что составляет угрозу для повседневного мира обывателя. Главные события года (то, что называли от 35% до 48% респондентов) носят негативный характер: продолжение эпидемии коронавируса и массовое недоверие к вакцинации, катастрофы и несчастья (гибель людей на шахте «Листвяжная», немотивированные убийства в учебных заведениях в Казани и Перми, пожары в Якутии и т.п.). Условно положительные события упомянуты гораздо меньшим числом опрошенных (20–23%), преимущественно зрителями кремлевских телеканалов: «выборы в Госдуму», чемпионат по футболу, летняя Олимпиада в Токио, космические турполеты и т.п.

Рамки существования основной массы населения определены заботами удержания падающего уровня жизни, ростом цен, усилившейся инфляцией, особенно чувствительной для обывателя — «терпилы» и потребителя, а не гражданина. «Жизнь семьи ухудшилась», заявили 54% россиян, «улучшилась» у 10%, у остальных — «осталась прежней, как в прошлом году». По мнению двух третей опрошенных в конце 2021 года, цены на основные продукты, услуги и товары выросли от 15 до 50%, причем свыше 90% склоняются к тому, что они будут и дальше расти. Зарплаты остаются теми же, а индексация пенсий ниже официальной инфляции. Хуже, считают россияне, стали работать поликлиники и больницы, образовательные учреждения. 60% с тревогой смотрят в свое будущее (семьи и страны в целом), ожидая всяких неприятностей. В общественном мнении усилилось представление о том, что социальное распределение благ стало еще более несправедливым, чем раньше, что уменьшилась свобода слова и личная безопасность. 56% беспокоит перспектива постоянного ухудшения отношений с Западом.

Вместе с тем конкретная внешнеполитическая повестка ушедшего года волновала людей существенно меньше, чем внутренние проблемы: в предновогоднем опросе респонденты отметили лишь встречу Байдена и Путина (20%), захват Афганистана талибами*** (17%), миграционный кризис на границах Белоруссии, Польши и Литвы (13%), наводнения в Европе (8%).

То, что волнует либеральную общественность в России, оказывается на периферии массового внимания: возвращение в Россию Алексея Навального, арест и суд над ним, тюремное заключение отметили лишь 10%, видео с пытками в российских колониях — 9%. Протестные акции в российских городах в поддержку Алексея Навального, фильм ФБК**** «Дворец для Путина», Нобелевская премия мира Дмитрия Муратова собрали по 7%, включение ряда СМИ в список «иностранных агентов» — 4%. И дело здесь не столько в кремлевской цензуре, сколько в приоритетах населения.

Перспективы тревожат

60–63% считают, что 2022 год будет очень напряженным для российской экономики и политической жизни, в первую очередь, из-за последствий эпидемии и появления новых инфекций. Реальными эти угрозы считают 70%. На втором месте среди ожидаемых или весьма вероятных событий — громкие коррупционные скандалы в высшей администрации, в силовых ведомствах, отставки министров и т.п. (их допускают 69% россиян, 21% считают маловероятными), крупные техногенные катастрофы (53%, учитывая общую халатность и беспорядок, эти цифры не кажутся слишком завышенными). Массовых протестов, вызванных падением доходов и уровня жизни, ожидают 45%. Меньше беспокоит людей возможность кровопролитных этнических и национальных конфликтов (35%), беспорядки в республиках Северного Кавказа и уж совсем маловероятной кажется угроза «государственного переворота» (заговор, раскол элит, отстранение от власти нынешнего руководства допускают лишь 22% опрошенных, большинству, 68%, такая перспектива в России сегодня кажется фантастической).

Поводы для беспокойства видятся в войне с Украиной (возможной ее считают 37%) или в вооруженных конфликтах с какой-то из соседних стран, в опасности военных столкновений с США, НАТО (так считают 25% россиян), хотя большая часть (от 53% до 64%) опрошенных считает такие сценарии маловероятными или невозможными.

Горизонт будущего очерчен опасениями экономического кризиса (его считают «весьма вероятным» 63%, не верят этим прогнозам 27%) и подступающей угрозой большой войны. Страх россиян перед мировой войной в конце года достиг максимума за все время социологических опросов (ее боятся 71%, в том числе «постоянную тревогу» испытывают 57% опрошенных и еще 14% — «время от времени», пугаясь агрессивных заявлений официальных лиц).

В ожидании массовых репрессий

Резко усилилось сознание ужесточения политического режима, расширения сферы полицейского произвола, беззакония и насилия (стать его жертвой постоянно боятся 47% и еще 13% — «время от времени»). Преступников боятся меньше, чем полиции. 59% опрошенных живут с тревожным ожиданием возвращения массовых репрессий. Интересно, что больше всего боятся произвола и репрессий именно государственные служащие, руководители, бюрократия (хорошо сознающие, что масштабные репрессии, начавшись против оппозиционеров, быстро перейдут на них самих), а также пожилые люди, особенно — жители периферии, где административный произвол проявляется особенно полно, где в большей степени сохранилась память о советском времени и терроре.

А может, пронесет?

Но абсолютное большинство опрошенных надеется, что именно их-то это не коснется, все лихо обойдет их стороной. Подобный разрыв причинно-следственных связей политики и частной жизни является действенным приспособлением к политическим решениям власти, не контролируемым обывателем: лучше закрыть глаза и не видеть всего неприятного. Приводимые показатели тревожности не означают, что события такого рода непременно произойдут. Правильнее было бы считать их индикаторами вовлеченности в происходящее и магического заклинания неприятностей («не хочу верить в то, что это может быть возможным»). Население защищает себя таким образом, вытесняя из сознания сам факт подобных угроз. Поэтому всякий раз в опросах об итогах года мы получаем преобладающее число «ответов надежды» — «хотелось бы надеяться, что следующий год будет лучше уходящего».

Мобилизационный эффект закончился

Рядовой россиянин связывает нарастание репрессий и устрашения недовольных не столько с активностью оппозиции или критиков злоупотреблений высшего руководства, сколько с реакцией властей на неизбежность массовых протестов и роста недовольства из-за снижения уровня жизни. На фоне явной деградации социальной сферы, в первую очередь — здравоохранения, образования, социального и пенсионного обеспечения, науки, инфраструктуры, агрессивный внешнеполитический курс России, политика провокаций и шантажа кажутся многим абсурдными и противоречащими реальным национальным интересам. Мобилизационный эффект («Крым — наш») закончился. Все большее число россиян перестает видеть угрозу со стороны Запада, полагая, что вся эта шумиха и милитаристская риторика нужны правящей элите для нагнетания страха внутри страны и тем самым — удержания своей слабеющей власти, что это лишь способ ухода от ответственности власти, отражение желания скрыть неспособность обеспечить развитие России и повышение благосостояния граждан. Поэтому причины страха перед войной сдвигаются от внешних угроз безопасности к сознанию непредсказуемости действий российской власти, теряющей чувство реальности в упоении от собственного величия и обладания новыми видами вооружения и возможностями ядерного шантажа. Именно этот процесс подрывает авторитет и легитимность российской власти.

Обыватель не хочет быть заложником безумного курса руководства страны, ему очень дороги своя жизнь и благополучие своих близких. Его все меньше тешит кремлевская мантра «Россия вновь стала Великой державой», что «нас все уважают, потому что боятся», и, напротив, растет убеждение, что «нас все презирают», «не уважают, хотя и боятся». Последнее не требует специальных аргументов и доказательств, поскольку спонтанное возникновение таких комплексов в коллективном сознании есть симптом деградации социальной сферы, стагнации экономики, очевидных всем, кроме высшего руководства, депутатов и чиновничества.

Делегитимация власти

Другими словами, данные опросов указывают на скрытый процесс делегитимации власти. Режим еще сохраняет значительные ресурсы поддержки, порожденные устойчивостью патерналистских иллюзий в отношении государства, с одной стороны, и страхом перед мощью полицейского насилия — с другой, то есть политической культурой безальтернативности, беспомощности и покорности, транслируемой с советских времен. Но вместе с тем становится все заметнее разочарование в нынешнем правлении, сознание несправедливости государства, коррупции, эгоизма и алчности путинского окружения, размывающего доверие к режиму и авторитет власти.

По некоторым параметрам, таким, например, как представления о моральных качествах и дееспособности депутатского корпуса Госдумы, соотношение составляет 41% к 57%, правительства — 49% к 49%.

За всеми отдельными большими и мелкими политическими изменениями («обнуление» президента, разрушение основ Конституции, репрессии против гражданского общества и независимых СМИ, неправовые судебные процессы, ликвидация «Мемориала» и пр.) проглядывается общая тенденция. Смысл ее можно кратко выразить следующим образом: «государство» (те группы и лица, которые присвоили себе средства насилия и узурпировали право выступать от имени национального целого) становится суверенным по отношению к населению. Оно перестает быть связанным ответственностью перед обществом, включая ответственность за совершаемые от имени государства преступления. Это значит, что те злоупотребления властью, которые совершает высшее руководство, функционеры силовых (включая «правоохранительные») ведомств и судебной системы, не подлежат правовой квалификации в качестве «преступлений» (будь то коррупция, казнокрадство, полицейское насилие в отношении граждан, пытки, неисполнение своих предписанных законом обязанностей, убийства и покушения на убийства, развязывание войны и пр.), поскольку исчезли инстанции, которые могли бы сохранять независимость от исполнительной власти и давать соответствующую квалификацию подобным действиям, более того — заставить отвечать за преступные действия такого рода. Поэтому принятие неправовых законов (то есть юридическое оформление произвола власти), противоречащих базовым принципам верховенства права и моральным основам прежней Конституции, указывает на радикальное изменение природы самой власти и государства. Мы знаем примеры таких законов в мировой истории и знаем, чем кончили их авторы.

Смысл ликвидации «Мемориала» не в том, что эта организация не всегда маркировала свои публикации плашкой «иноагентства», а в том, что «Мемориал» последовательно ставил вопросы об ответственности государства за его преступления в прошлом и в настоящем. То же самое относится и к журналистам, СМИ, НКО, общественным движениям, выступающим с публичным выражением недовольства и критикой администрации (будь то экологи, националисты или ингушские старейшины). Поэтому процесс узурпации государства отдельными силовыми группировками не может ограничиваться отдельными действиями или шагами, логика защиты своих позиций и интересов заставляет постоянно расширять поле репрессий, поскольку сам факт публичного осознания злоупотреблений и коррупции высших лиц в государстве, пренебрежения законом (а в этом не сомневаются более 70% россиян) подрывает легитимность режима, заставляя держателей власти давить любые источники выражения несогласия.

Все большая часть общества в России начинает понимать, что безумие геополитических планов, милитаризм и авантюризм российских генералов и чекистов может очень дорого обойтись населению, против своей воли втянутого в преступления государства. До какой-то степени оно может даже гордиться «бандитским шиком» (О.Э. Мандельштам) нашего руководства, но одновременно (и с все большей скоростью, чем раньше) общество начинает осознавать, что от того, что на воду будут спущены еще 20 атомных подводных лодок, корветов, появятся новые гиперзвуковые ракеты, жизнь в Пензе, Вологде, Воронеже или Прокопьевске не станет лучше и безопасней. Скорее — наоборот.

*Минюст считает «иностранным агентом».

**Минюст считает «иностранным агентом».

***Организация признана террористической и запрещена в РФ.

****Признан «иноагентом» и запрещенной «экстремистской организацией».